Геннадий Иванов - 100 великих писателей
В этой войне погибли сын писателя, его брат, два племянника, зять и брат его жены. Все это настолько потрясло Конан Дойла (особенно смерть сына), что он, известный реалист, обратился к спиритизму и заинтересовался такими сочинениями, как «Человеческая личность и ее дальнейшая жизнь после телесной смерти» Мейерса, и сам оставил труды по спиритизму. Впрочем, в начале века спиритизмом увлекались многие, даже основоположник одного из законов естествознания Дмитрий Менделеев имел такой грех.
В 1924 году Конан Дойл издал свои «Воспоминания и приключения». Страсть к путешествиям и приключениям сопровождала его до конца, и даже в свой последний смертный час он нашел в себе силы пошутить: «За всю жизнь мою у меня было много приключений. Но самое сильное и удивительное ждет меня теперь». В свое последнее путешествие писатель отправился в 1930 году.
Любовь КалюжнаяАнтон Павлович Чехов
(1860–1904)
«Теперь среди портретов „любимых писателей“ вы во всякой образованной семье, в комнатке всякого студента или курсистки встретите портрет или карточку „Антона Чехова“… И среди бородатых, могучих в лепке матушки-натуры или глубоко оригинальных фигур Тургенева, Толстого, Плещеева, Мея, Некрасова, Добролюбова, Чернышевского — фигура или, точнее, фигурка Чехова представляется такою незначительною, обыкновенною… Слишком „наш брат“… В Чехове Россия полюбила себя. Никто так не выразил ее собирательный тип, как он, не только в сочинениях своих, но, наконец, даже и в лице своем… Все вышло, как у всех русских: учился одному, а стал делать другое; конечно, не дожил полных лет. Кто у нас доживает? Гнезда не имел, был странствующий. И все немного музыканил или мурлыкал себе под нос. Ни звука резкого, ни мысли большой. Но что-то такое во всем этом есть, чего нигде еще нет», — так писал Василий Розанов в 1910 году («Наш „Антоша Чехонте“»).
Антон Павлович Чехов среди великих русских писателей был первым неаристократом. Он, по словам того же Розанова, «довел до виртуозности, до гения обыкновенное изображение обыкновенной жизни», став кумиром в преддверии нового, неаристократичного, века. Он дал слово представителям всех слоев и сословий — его проза, пожалуй, самая «населенная» в мировой литературе: в ней живут почти восемь тысяч персонажей (для сравнения, в «Человеческой комедии» Бальзака — около трех тысяч). Можно сказать, Чехов совершил «первую русскую революцию» — в литературе. Лев Толстой, настороженно относившийся к новому поколению: «Нынче царство матерьялизма, т. е. женщин и врачей», из молодых ставил вровень с собой одного лишь Чехова, несмотря на то что тот был и врачом, и материалистом.
Оба деда Антона Павловича Чехова — по отцу и по матери — были крепостными крестьянами, выкупившимися на волю еще до реформы 1861 года. Отец писателя уже был купцом второй гильдии и владел бакалейной лавкой в Таганроге. Обанкротившись, в 1876 году он бежал от долговой тюрьмы в Москву, где учились два его старших сына (вообще в семье было шестеро детей — Александр, Николай, Антон, Иван, Мария, Михаил). Антон остался в Таганроге, чтобы закончить гимназию, а потом присоединился к семье в Москве.
Несмотря на религиозный фанатизм отца и аскетическое воспитание, Антон со школьных лет увлекался театром и литературой. Его брат Михаил вспоминал: «А.П., будучи… гимназистом пятого класса, спал под кущей посаженного им дикого винограда и называл себя „Иовом под смоковницей“. Под ней же он писал тогда стихи…»
В Москву Антон Чехов приехал с рукописью драмы (не увидевшей света), но поступил на медицинский факультет Московского университета. Тогда же, по примеру старшего брата Александра, начал печатать в мелких юмористических журналах Москвы и Петербурга — «Стрекоза», «Будильник», «Зритель» и др. — юморески, пародии, юмористические миниатюры под псевдонимами «Антоша Чехонте», «Человек без селезенки» и др. Существует предание о чуде (почти как у каждого писателя) его первого дебюта в печати: во время острого безденежья, чтобы отметить именины матери, Антон Павлович в один присест написал рассказ «Письмо к ученому соседу», отослал в петербургский ежемесячник «Стрекоза» и на полученный гонорар устроил семейный праздник. Вряд ли это чудо случилось бы, не будь юношеских стихов «под смоковницей». За счет литературных заработков Чехова семья главным образом и держалась на первых порах в Москве.
Скоро Чехов вырабатывает свой стиль короткого рассказа, уже выходящий за рамки чистой юмористики. В 1885 году Антон Павлович побывал Петербурге, где произошли очень важные для его творческой жизни встречи — он познакомился с Д. В. Григоровичем (первый, кто оценил «Бедных людей» Достоевского) и А. С. Сувориным. Через несколько месяцев от Григоровича, прочитавшего рассказ Чехова «Егерь», пришло письмо: «У Вас настоящий талант — талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколения». О том, какое оно произвело впечатление на молодого писателя, говорит восторженный тон его ответа (вообще-то не свойственный Чехову): «Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния… Как Вы приласкали мою молодость, так пусть Бог успокоит Вашу старость… У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника».
Наряду с литературной работой Чехов ведет медицинскую практику. Служит врачом в Воскресенске (ныне Истра), в Звенигороде. Врачебная деятельность обогатила жизненный опыт писателя, обострила его наблюдательность. К началу 1890-х годов он опубликовал уже немало замечательных рассказов, привлекших всеобщее внимание. Его талант заметили и другие писатели старшего поколения — А. Н. Плещеев, Н. С. Лесков, позднее Л. Н. Толстой.
Зрелые его произведения — «Степь», «Огни», «Припадок», «Дуэль», «Три года», «Дом с мезонином», «Скучная история», «Скрипка Ротшильда» — отмечены глубокой психологичностью и мягким чеховским лиризмом. В таких произведениях, как «Человек в футляре» и «Палата № 6», критика тех лет увидела символику политической реакции и застоя 1880-х годов. Думается, меньше всего писатель ставил себе такую задачу.
Вообще Чехов как художник лишен пафоса. В творчестве он «убивающе» правдив, как врач, сообщающий пациенту о летальном исходе. Не менее правдив он и в отношении себя как писателя — вот фрагмент из его письма к Алексею Суворину (в ответ на упреки в отсутствии у него «большой идеи»): «Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или даже просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же, и вы чувствуете… что у них есть цель. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие — крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Д. Давыдова; у других — цели отдаленные — Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. …вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет вас. А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, как она есть, а дальше ни тпру, ни ну… У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, Бога нет… Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя…»
Как человек, которому не свойственны «возвышающие обманы», он избегал и категоричных обобщений. Так, к примеру, по поводу рассуждений Дмитрия Мережковского о безвременье и «нервном веке» он писал тому же Суворину в 1891 году: «Никакого нет нервного века. Как жили люди, так и теперь живут, и ничем теперешние нервы не хуже нервов Авраама, Исаака и Иакова». По его мнению, увеличилось не число нервных болезней, а число врачей, наблюдающих эти заболевания. Можно привести и другие примеры сниженного пафоса. Один знакомый пожаловался ему: «Что мне делать! Меня рефлексия заела!» Чехов ответил: «А вы поменьше водки пейте». Иронизируя над вычурными манифестами декадентов, он говорил: «Какие они декаденты! Они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать!..»
Благодаря «трезвому взгляду врача» Чехов неожиданно и смело раскрывает традиционную для русской литературы крестьянскую тему в повестях «Мужики» и «В овраге».
Типичный чеховский персонаж — обыкновенный человек, или, как мы сегодня сказали бы, среднестатистический представитель своего сословия. Объяснение привязанности к обыденному герою можно найти в одном из писем Чехова: «Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей». Вот эту «типичность» тонко подметил Василий Розанов: «Хорош тот писатель, читая которого неловко, словно тебя оголили; я это чувствовал, читая Чехова». Дочь Толстого, Татьяна Львовна, признавалась: «В „Душечке“ я так узнаю себя, что даже стыдно. Но все-таки не так стыдно, как было стыдно узнать себя в „Ариадне“».
