Алексей Дельнов - Крым. Большой исторический путеводитель
В лесостепи, в лесах жили племена, из-за отдаленности которых до Геродота дошли, скажем так, несколько искаженные сведения о них. По образу жизни это в большинстве своем явно уже не скифы (хотя кого-то Отец истории и называет скифами, но «скифами-пахарями»). Это земледельцы, рыболовы, охотники. А кто-то, по Геродоту, вроде бы и скифы, и кочевники, но не скифы – потому что занимаются людоедством. А невры хоть и скифы, но рыжие и голубоглазые и едят шишки; плюс к тому они на несколько дней в году обязательно превращаются в волков. Где-то среди этих племен обособленными общинами живут переселившиеся из своих колоний греки и потомки от смешанных браков греков с местными жителями.
По материалам современных исследователей, античным историком по большей части имелись в виду славяне, балты, племена, представляющие собой остатки славяно-балтской общности, финны, возможно, какие-то фракийские группы.
Сложнее идентифицировать обитавших где-то на Северном Кавказе, по соседству с сарматами, амазонок. Да-да, тех самых. Историк рассказывает, как скифы и сарматы поначалу при встрече вступали с ними в сражения, приняв этих изготовившихся к битве красивых воинов за юношей. И только осматривая тела убитых врагов, убеждались, что ошиблись. Поэтому в конце концов решили больше с ними не воевать. Геродот приводит интересные сведения о том, как кочевники и прекрасные фурии занимались продлением рода и как делили потомство.
Если без улыбки – информация Геродота об этих народах древности, несмотря на ее порою анекдотичность, оказалась ценнейшим материалом для позднейших историков, а многие ставившиеся на протяжении веков под сомнение сведения были подтверждены данными археологии.
* * *То, что сообщает Геродот о скифской религии, тоже представляет большой интерес. Но порою современного читателя озадачивает, как историк отождествляет богов – скифских и греческих. Читаем: «Скифы почитают только следующих богов. Прежде всего Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса); после них – Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. Этих богов признают все скифы, а царские скифы приносят жертвы еще и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совершенно правильно) – Папей, Гея – Апи, Аполлон – Гойтасир, Афродита Небесная – Аргимпаса, Посейдон – Фагимасад».
Видите, как под другими именами, в обрядах и мифах другого, совсем, казалось бы, несхожего с греками варварского народа, уверенно узнаются родные боги. Вряд ли это натяжка, подгонка под знакомые реалии. Скорее, у людей древности на этот счет существовало более острое зрение и «шестое чувство»: тогда живее была ментальная память о временах праиндоевропейской общности и позднейших, производных от нее общностей, когда и рождались представления о главных богах и мифы о них. Прагреки и праарии жили когда-то вместе после распада праиндоевропейской общности. Проявление такого чувства можно встретить и у других античных историков, греческих и римских.
Смотрите, Зевса «совершенно правильно» называть Папей – так ведь «папа» по-гречески значит «отец», и Зевс в их литературе постоянно величается «отцом богов». Соответствующее Зевсу римский Юпитер – от древнелатинского Dyeus Pater Diespiter, а это словосочетание – от праиндоевропейского Dyeus Phater, «бог-отец» – бог света в той, древнейшей мифологии. В звательном падеже у греков имя Зевса звучало совсем по-праиндоевропейски, с добавлением схожей с «патер» концовки (аналогичным образом обстояло дело и в санскрите, и в иллирийских языках).
Интересен образ Посейдона. Спроси у нас, кто такой, большинство по школьной памяти сразу отчеканит: «греческий бог морей». А ведь у греков он был еще и «Посейдоном Конским», и богом землетрясений. Сразу встает образ божества с взлохмаченной бородой и трезубцем, несущегося в упряжке из бешеных коней по беснующимся (трясущимся) волнам. В степи же бег конского табуна – как землетрясение, и развевающиеся конские гривы – как гребни волн. Сколько здесь скифского! Хотя имена бога, греческого и скифского, несхожи: на путях истории, в промежуточных этногенезах, в заимствованиях исходное могло преобразиться до неузнаваемости (или просто замениться).
Далее у Геродота читаем: «У скифов не в обычае воздвигать кумиров, алтари и храмы богам, кроме Ареса. Ему они строят такие сооружения». Историк не сообщил нам, как скифы называли этого особо чтимого ими бога войны, мы узнаем лишь, что символом его был вертикально воткнутый короткий (35–40 см) меч-акинак. Но если ограничиться греческим «Арес», сколько можно наассоциировать близких по звучанию, по смыслу и по вызываемым эмоциям слов: не говоря уж о схоже звучащем римском Марсе – английское «Хурэй!», его русский аналог «Ура!», английское Hurry и русские ярость, Ярило, Сварожич – бог открытого огня.
Храмы скифскому Аресу сооружали, надо думать, без архитектурных излишеств – если судить по тому, какими были его алтари. Большая гора хвороста и воткнутый в нее меч-акинак – не более того. В жертву богу войны приносили различных животных, излюбленной его пищей был, конечно, конь. Приносили и человеческие жертвы; одного из сотни пленников – обязательно.
Случалось, человеческие жертвы подносились и великой богине Табити (Гестии) – это происходило на Таманском полуострове, если местным скифам удавалось захватить греческих мореплавателей (но можно предположить, что здесь историк путает скифов с таврами). Однако и ей, и остальным богам (кроме Ареса) обычными жертвами были животные и плоды земные. Основным местом свершения обрядов, вместо храмов и святилищ, были курганы над могилами предков.
Замечательный историк религии Мирча Элиаде собрал немало свидетельств в доказательство того, что среди скифов были широко распространены шаманистские религиозные обряды (да и вряд ли могло быть иначе, ибо скифы пребывали в Сибири как раз в то время, когда там складывался классический шаманизм, в том числе в среде кочевников). Шаман, призванный к своему служению через экзистенциальное озарение, снизошедшее на него как результат личной устремленности (зачастую им самим ясно не осознаваемой) или какого-то жизненного катаклизма, после долгого и трудного обучения и инициации обретает способность бипсихии. Она заключается в том, что посредством неистовой пляски с бубном или, что гораздо реже, другим заменяющим его музыкальным инструментом (в любом случае – местом обитания духов-помощников), пения, огромного целеустремленного волевого усилия, наконец, наркотического опьянения (что, впрочем, является признаком невысокой квалификации) шаман впадает в транс, в экстатическое состояние. В нем душа его «раздваивается»: она пребывает и здесь, вместе с телом, среди пассивных участников обряда (зрителей), которых шаман держит в курсе происходящего, – и одновременно совершает путешествие по иным мирам, небесному и подземному (загробному). Ищет сбежавшую душу больного (именно в этом, и ни в чем ином, состоит истинная причина заболевания), сопровождает в загробный мир душу умершего, вступает в схватки при встрече с душами других, враждебных шаманов, проникает в обитель высших духов и испрашивает у них советов по насущным проблемам (например, не пора ли перегонять табуны и стада) и вопрошает о грядущем. Есть ли подо всем (или надо всем) этим какая-то подлинная онтологическая основа – или все лишь игра воображения, самообман, спектакль, – думать так или иначе зависит от мировоззрения читателя или его настроения.
Шаман – не жрец. Жрец устоявшейся языческой религии свершает четко определенные религиозные обряды, они же магические священнодействия, чтобы их путем вознести хвалу богам и донести до них принесенную жертву – служа им этим и испрашивая у них за это милость. Но при этом он сам остается в здешнем мире – боги не духи, они к себе не пускают, а если и являются каким-то образом человеку, то только если сами того пожелают. Но в ту эпоху в религиях еще явственны были многие заимствования из шаманизма, глубинные корни которого – во временах палеолита. Отметим, что шаманистские корни имеют культ Аполлона и сам его образ – он не только носитель «светлого начала», каким его представляли гуманисты эпохи Возрождения и рацианалисты эпохи Просвещения. Аполлон еще и бог смертоносный, бог внезапной смерти. Его прорицательницы-пифии могли вступить с ним в непосредственный контакт, по крайней мере, он вещал их устами. Возможно, немало элементов шаманизма было в тайных культах Деметры и Изиды. Безусловным шаманом по происхождению своему является германский бог Один. Образ же и культ Диониса, заимствованный греками из Фракии, отношение к шаманизму вряд ли имеют: дионисийский экстаз носил профанный характер, это экстаз массовый, разнузданный, претендующий на собственное обожествление.
Скифские жрецы, энареи (от иранского «анария» – «немужественный»), представлены Геродотом как женоподобные мужчины. Вероятно, это были кастраты или гермафродиты, рядящиеся в женские одежды (явление трансвестизма). Сам институт такого жречества заимствован был в Передней Азии из культа богини Иштар. Энареи, как и скифские шаманы, использовали коноплю – очевидно, стремясь достичь состояния транса и «боговдухновленности» при гадании на прутьях, которое тоже входило в их функции. В чем смысл гадания – из Геродота непонятно. Но есть рассказ о том, что, когда царь заболевал, к нему вызывали наиболее авторитетных гадателей – энареев. Они манипулировали с прутьями (возможно, совершая при этом потусторонние странствования наподобие шаманских – не зря же дышали конопляным дымом). После чего кто-нибудь из них мог заявить, что такой-то из подданных принес ложную клятву богами царского очага – в этом и кроется причина болезни повелителя. Подозреваемого сразу же доставляли пред царские очи, и энарей должен был повторить свое обвинение при нем. Если обвиняемый отпирался, призывали новых гадателей. В случае если они подтверждали обвинение, преступнику тут же отрубали голову. Если нет – подозреваемым становился обвинитель-энарей, и в конце концов, после новых гаданий, его могли сжечь живьем за злостный поклеп.
