Юрий Абрамов - 100 Великих Книг
В наиболее впечатляющих новеллах Бунин рисует, как, правило, любовь роковую, неотвратимую, без остатка страстную. Нередко — с трагическим исходом: кто-то стреляется («Кавказ»), кого-то убивает обманутый любовник («Генрих», «Пароход «Саратов»), а кого-то удавливает ревнивый муж («Дубки»), кто-то травится насмерть («Галя Ганская»), кто-то бросается! под поезд («Зойка и Валерия»). И разлуки, разлуки, разлуки, — оставляющие чувство щемящей тоски. И отдельные рассказы, и все они вместе напоминают импрессионистскую картину, сплошь составленную из следов былых впечатлений. Бунин пишет таю как будто сам пережил случившееся, и заставляет читателя переживать то же самое:
И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик греясь в месячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко и безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими яблонями, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую. Но и двор и звезду я видел только мельком — одно было в мире — легкий сумрак и лучистое мерцание твоих глаз в сумраке.
А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал:
— Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле.
(«Поздний час»)
Любая женщина, которую рисует Бунин (безразлично, к какому сословию она принадлежит — горничная или дворянка) — всегда неразгаданно таинственна и непередаваемо прекрасна именно в своей неповторимой женственности и красоте, о которой писатель еще и говорит — страшная, на самом деле имея в виду — колдовская, волшебная.
Он разъединил ее ноги, их нежное, горячее тепло, — она только вздохнула во сне, слабо потянулась и закинула руку за голову «…» Когда она зарыдала, сладко и горестно, он с чувством не только животной благодарности за то неожиданное счастье, которое она бессознательно дала ему, но и восторга, любви стал целовать ее в шею, в грудь, все упоительно пахнущее чем-то деревенским, девичьим. И она, рыдая, вдруг ответила ему женским бессознательным порывом — крепко и тоже будто благодарно обняла и прижала к себе его голову. Кто он, она еще не понимала в полусне, но все равно — это был тот, с кем она, в некий срок, впервые должна была соединиться в самой тайной и блаженно-смертной близости. Эта близость, обоюдная, совершилась и уже ничем в мире расторгнута быть не может, и он навеки унес ее в себе, и вот эта необыкновенная ночь принимает его в свое не постижимое светлое царство вместе с нею, с этой близостью…
(«Таня»)
Много прекрасного создала Природа. Но нет ничего в ней более прекрасного и гармоничного, чем обнаженное женское тело. Оно — живая музыка Природы. Бунин как никто другой сумел передать эту истину образными словами русской речи:
Через голову она разделась, забелела в сумраке всем своим долгим телом и стала обвязывать голову косой, подняв руки, показывая темные мышки и поднявшиеся груди, не стыдясь своей наготы и темного мыска под животом. Обвязав, быстро поцеловала его, вскочила на ноги, плашмя упала в воду, закинув голову назад, и шумно заколотила ногами.
Потом он, спеша, помог ей одеться и закутаться в плед. В сумраке сказочно были видны ее черные глаза и черные волосы, обвязанные косой. Он больше не смел касаться ее, только целовал ее руки и молчал от нестерпимого счастья. Все казалось, что кто-то есть в темноте прибрежного леса, молча тлеющего кое-где светляками, — стоит и слушает.
(«Руся»)
Она покорно и быстро переступила из всего сброшенного на пол белья, осталась вся голая, серо-сиреневая, с той особенностью женского тела, когда оно нервно зябнет, становится туго и прохладно, покрываясь гусиной кожей, в одних дешевых серых чулках с простыми подвязками, в дешевых черных туфельках, и победоносно-пьяно взглянула на него, берясь за волосы и вынимая из них шпильки. Он, холодея, следил за ней. Телом она оказалась лучше, моложе, чем можно было думать. Худые ключицы и ребра выделялись в соответствии с худым лицом и тонкими голенями. Но бедра были даже крупны. Живот с маленьким глубоким пупком был впалый, выпуклый треугольник темных красивых волос под ним соответствовал обилию темных волос на голове. Она вынула шпильки, волосы густо упали на ее худую спину в выступающих позвонках. Она наклонилась, чтобы поднять спадающие чулки, — маленькие груди с озябшими, сморщившимися коричневыми сосками повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности. И он заставил ее испытать то крайнее бесстыдство, которое так не к лицу было ей и потому так возбуждало его жалостью, нежностью, страстью…
(«Визитные карточки»)
Бунина можно перечитывать бесконечно. Особенно — «Темные аллеи». И каждый раз остается ощущение: как будто выпил чистейшей воды из заветного источника. А можно сказать и словами самого Бунина: «Он поцеловал ее холодную ручку с той любовью, что остается где-то в сердце на всю жизнь…» Ведь у каждого есть любовь, которая остается где-то в сердце на всю жизнь!
99. АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
«ПЕТР ПЕРВЫЙ»
Это книга об эпохе петровских преобразований в России — великой и трагической эпохе, когда решалась судьба русского народа, его предназначение в мире, формировался окончательно национальный характер с его достоинствами и изъянами. Сейчас часто петровские реформы бранят. Вот, мол, хотел порушить традиции и привить европейские (англо — немецко — голландские) порядки и обычаи. И действовал жестоко, беспощадно, бесчеловечно. Вообще поломал нашу самобытность, неповторимость. Триста лет последующей истории вынесли Петру полностью оправдательный вердикт Царь Петр — фигура вселенского масштаба В его правление отсталая страна совершила огромный скачок вперед в промышленном развитии. Россия утвердилась на берегах Балтики, приобрела кратчайший торговый путь в Европу. Появилась первая печатная газета, были открыты первые военные и профессиональные школы, возникли первые типографии, печатавшие книги светского содержания. Первый в стране музей. Первая публичная библиотека. Первые публичные театры. Первые парки. Наконец первый указ об организации Академии наук. Детищем Петра по, праву считается военно-морской флот, ранее отсутствовавший, в России, а также регулярная армия, великолепно обученная и хорошо вооруженная. При Петре и под его водительством они навеки прославили русское оружие.
Перечисленные новшества, вмещающиеся в емкое понятие Петровские преобразования, позволили России сокрушить первоклассную шведскую армию и войти в ранг великих держав.
Преобразования эпохи осуществлялись за счет огромных жертв трудового населения. Это его усилиями воздвигался Петербург, строились корабли, сооружались крепости, каналы и дворцы. На плечи народа легли новые тяготы: были увеличены налоги, введена рекрутчина, производились мобилизации на строительные работы. Русские воины проявляли чудеса храбрости в сражениях, овеянных славными победами у Лесной, Полтавы, Гангута. Тяжесть преобразований не исключает их громадной общенациональной значимости. Они вывели Россию на путь ускоренного экономического, политического и культурного развития и вписали имя Петра — инициатора этих преобразований — в плеяду выдающихся государственных деятелей нашей страны.
И страна как могучий корабль — «громада двинулась и рассекает волны. Плывет…»
Надо сильно кривить душой или иметь очень корыстные замыслы, чтобы отрицать, что без деяний Петра Россия стала бы величайшей державой мира в XX веке, но еще раньше создала уникальную гуманистическую художественную культуру.
Повествование о первой половине царствования и деяний Петра I во всем мире признано лучшим историческим романом. Несомненно, это и вершина творчества Алексея Николаевича Толстого (1883–1945).
Он шел к нему всю жизнь. Огромное полотно «Хождение по мукам» вместе с совершенно необыкновенной повестью «Хлеб (оборона Царицына)», о которой большинство даже читающей публики никогда не слышало. А между тем ритм фразы в третьей части «Петра I» очень корреспондирует с упругим ритмом «Хлеба». Теперь и в следующие столетия люди будут видеть петровское время по образам А. Толстого. Чтение создает настолько яркие, динамические картины, что мне, например, прочитавшему роман в 12–13 лет, честно говоря, кинофильм не очень был нужен. А фильм по роману талантливый — сделан на пределе артистических возможностей. (Работа над романом затянулась на 16 лет — с 1929 по 1941 г.)
