Ф. Брокгауз - Энциклопедический словарь (Х-Я)
Литература. С. d'Ohsson, «Histoire des Mongols» (4 т., Гага и Амстердам, 1834); В. П. Васильев, «История и древности восточной части Средней Азии» («Труды Вост. Отд. Имп. Арх. Общ.», т. IV, 1859); И. Н. Березин, «Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева»(«Труды Вост. Отд. Имп. Арх. Общ.», т. VIII, 1863); М. И. Иванин, «О военном искусстве и завоеваниях монголо-татар» (СПб., 1875); В. Бартольд, «Образование империи Чингисхана» («Зап. Вост. Отд. Имп. Русск. Арх. Общ.», т. X); его же, «Туркестан в эпоху монгольского нашествия» (ч. II, СПб., 1900; в этих двух работах дан обзор источников).
В. Бартольд.
Чириков Евгений Николаевич
Чириков (Евгений Николаевич, род. в 1864 г.) – писатель. Из дворян Симбирской губ.; учился в казанском унив.; сначала был юристом, потом естественником. По причинам, от него не зависевшим, курса не кончил. Писать начал еще студентом, в «Лесном Вестнике»; долго работал в провинциальной, приволжской печати; с 1893 г. его произведения печатались в «Русском Богатстве», «Новом Слове», «Жизни», «Мире Божьем», «Русской Мысли». В «Жизни», а после ее закрытия – некоторое время в «Русской Мысли», Ч. вел провинциальный отдел. Его «провинциальные картинки» пользовались большим успехом. В нем удачно сочетались все необходимые для провинциального обозревателя данные: и художественный талант, и знание провинции, и определенность миросозерцания. Из беллетристических произведений Ч. наибольшее распространение имели и наибольшее внимание возбудили те, в которых Ч. затронул психологию интеллигенции в момент перехода от народнических теорий к марксистским («Инвалиды», «В отставку», «Чужестранцы»). Ч. стоял на стороне нового движения; вместе с Вересаевым, его можно считать по преимуществу писателем интеллигенции в специальном значении этого слова. В последние годы Ч. перешел от боевых тем к чисто психологическим и бытовым, возвращаясь к изображению хорошо знакомой ему провинциальной жизни («Фауст», «В лощине меж гор», «Как это случилось»). Основные свойства его таланта – ирония и наблюдательность; недостатки объясняются срочной работой в провинциальной печати. В 1902 и 1903 гг. появились драматические опыты Ч.: пьеса в 4 д. «За славой», набросок «На дворе во флигеле», пьеса в 3 д. «Друзья гласности». Лучше всего удался ему набросок. В последней пьесе Ч. рисует яркую картину тяжелого положения провинциальной печати. Произведения Ч. издаются товариществом «Знание»; вышли три тома рассказов (3-м и 4-м изданиями) и книжка пьес (1903). См. «Галерея русских писателей», изд. С. Скирмунтом, и очерк П. Щеголева, «Е. Н. Чириков» (в «Вестн. и Библиот. Самообразования», 1903, № 18).
П. Щ.
Чирки
Чирки – мелкие виды уток (Anas). В Европе и России водятся три вида Ч. Из них особенно широко распространен Ч. свистунок (А. сгесса), который гнездится повсеместно в Европе, где только есть вода, по преимущественно в северной полосе. В Европ. России. как гнездящаяся птица, он не спускается южней Новороссийска, а в Сибири – южней Амура и Монголии. Свистунок почти вдвое меньше обыкновенной утки или кряквы и по образу жизни сходен с другими видами уток. У взрослого самца голова и шея ржавого цвета, через глаз идет широкая золотистозеленая полоса, спускающаяся на шею. Металлически зеленое зеркальце на крыльях окаймлено у самца – черным, у самки – белым. В Средней Европе вместе с Ч. свистунком живет Ч. трескунок (A. circia s. A. querquedula), более южный и более крупный вид, сходный по образу жизни с первым. У самца в брачном оперении темя и затылок – черные с фиолетовым отливом и с резкой белой полосой с каждой стороны; у самки нет на крыльях металлического зеркальца. Третий вид Ч., чирок-узконосый (А.. angustirostris), свойствен бассейну Средиземного моря, очень обыкновенен в Закаспийском крае, а отсюда переходит, как гнездящаяся птица, в дельты крупных рек, впадающих в Каспийское море. Гнездится в дуплах деревьев и в вороньих гнездах (иногда в дуплах деревьев гнездится и Ч. трескунок). По величине почти не отличается от свистунка. Окраска самцов и самок – одинакова: светлая, буровато-серая со светлыми пятнами. Клюв узкий, при основании высокий, к концу быстро сплющивающийся.
Ю. Вагнер.
Числительные имена
Числительные имена (грамм.). – Понятие численности в языке выражается двумя способами: 1) в виде особых форм имени, местоимения и глагола, обозначающих общие представления так назыв. единственного, двойственного и множественного «чисел», и 2) в виде самостоятельных имен Ч., означающих точные понятия отдельных чисел. Оба способа до известной степени связаны друг с другом исторически, причем иногда связь эта дает себя знать долго спустя после того, как известные формальный особенности уже потеряли всякое реальное значение, Так до сих пор в русском языке Ч. два соединяется с древними формами двойственного числа имен существительных (только в муж. р.), хотя двойств. число само давно уже перестало существовать (напр. два брата). В свою очередь и самостоятельные формы двойств. числа нередко удерживаются лишь у имен Ч., хотя другими именами давно уже утрачены (ср., напр., русское и вообще слав. два, рус. двумя, двух, лат. octo и т. д.). Развитие имен Ч. в языках находится в заметной связи с языком жестов. Нередко можно наблюдать, что жест, как более простое и более понятное средство выражения, даже задерживает развитие самостоятельного языкового обозначения чисел. Недостаточное развитие имен Ч. как раз наблюдается в языках тех племен, который до сих пор обладают богатым языком. жестов, параллельным со звуковой речью или нередко заменяющим ее. Поэтому надо остерегаться делать слишком поспешные: заключения о невыработанности числовых понятий, или вообще о неспособности к счету таких народов, на основании недостаточности их числительных систем. Так,. едва ли существует какая-нибудь существенная разница между числовыми представлениями индейцев чиквито и тарахумара (в Мексике), хотя первые имеют особое слово только для понятия 1 и все остальные числа выражают поднятием пальцев, а вторые. рядом с жестами пальцев, произносят и особые определенные звуки. Первичная связь имен Ч. с языком жестов, и именно пальцев руки, отражается в громадном распространении десятичной системы счисления на всем земном шаре, при отсутствии которой мы чаще всего встречаемся с системами пятеричной и «двадцатиричной» (вигезимальной), восходящими к тому же естественному способу счета по пальцам, с той разницей, что в основе пятиричной системы лежит только одна рука, а при двадцатиричной привлекаются к счету еще и ножные пальцы. Индейцы Америки до сих. пор в своем языке жестов обозначают число 20, вытягивая все 10 пальцев по направлению к ногам, а эскимосы тоже число выражают сочетанием слов «кончен весь человек», т. е. «кончен» счет. всех его пальцев на руках и на ногах. Рядом с названными системами, у некоторых южно-американских и у большинства австралийских племен встречаются следы известной связи имен Ч. с личными местоимениями. По-видимому, первый толчок к образованию Ч. имен был здесь дан именно различением собственной особы от другого лица, к которому обращаются с речью, и от третьего лица – различием. легшим в основу образования форм ед. числа личных местоимений. Впрочем, и здесь, рядом с этим первичным способом счета, встречаются осколки пятиричиой и двадцатиричной систем. Так. в абипонском языке самостоятельные слова Ч. имеются только для 1 и 2, понятие 3 выражается соединением 2+1, но рядом имеются еще выражения: «пальцы страусовой ноги» (4), «пальцы руки» (5), «пальцы обеих рук» (10), «пальцы обеих рук и обеих ног» (20). Исключение составляет язык тасманцев (теперь уже вымерший), в котором самостоятельные Ч. имеются для первых четырех чисел, а 5 выражается, как 4+1. Возможно, впрочем, что и здесь число 4 первично выражалось именем какого-нибудь предмета, состоявшего из четырех частей (как в абипонском). На таком первичном счете, вероятно, основано особое значение числа 8, свойственное семитам и индоевропейцам, отразившееся в «шестеричном» счете по шестеркам, дюжинам, «гроссам» и т. д., следы которого несомненно существуют и в индоевроп. языках, и дали повод И. Шмидту сделать неправдоподобное предположение, что прародина индоевропейцев находилась в Азии вблизи Вавилона, где также существовал шестеричный счет и откуда индоевропейцы только и могли его заимствовать. Из выше изложенного, однако, ясно, что шестиричный счет не составляет монополии семитов и в глубокой древности мог возникнуть у индоевронейцев самостоятельно. Главную роль в образовании Ч. играют, однако, конкретные названия руки и пальцев, которые со временем превращаются в имена абстрактных числовых понятий. Следы этого процесса найдем и в индоевропейской системе Ч., где, напр., первичное Ч. *penge=санскр. рапса, лит. penki, греч. pente, лат. quinque (из *pinque)=5, находится в этимологическом родстве с древне-верхне-нем. Fust=нем. Faust, ст. слав. , польск. piesc, русск. пясть, пясточка (горсть), запястье, и первично, очевидно, имело значение просто «рука». Нет ничего невероятного, что другие имена Ч. подобно абипонскому «нога страуса»=4, тоже восходят. к различным конкретным именам, хотя все существующие попытки доказать это положение являются чистыми догадками. Применяясь к другим предметам, состоящим из стольких же одинаковых частей, или к собраниям стольких же одинаковых предметов, подобные конкретные названия мало-помалу утрачивали свое конкретное предметное значение и переходили в простые Ч. Такими образом нет ничего удивительного в общем распространении десятичной системы Ч., рядом с которой являются менее совершенные пятеричные и двадцатеричные системы, служащие большей частью дополнениями десятичной (в роде франц. quatrevingt=80, рядом с десятичными Ч.). Лишь немногие народы (напр. негры Динка) имеют настояшие пятеричные системы, в которых основой счета является 5 и Ч., следующие за ним, образуются путем сложения: 5+1 5+2 и т. д. В индоевроп. системе Ч. основным числом является 10, и Ч., следующие за ним, образуются путем сложения, в роде русского 11=один-надцать (1+10), 12=двена-дцать (2+10) и т. д. Ч. 20, как в славянском). (двадесять, русск. двадцать), так и в других индоевр. языках, тоже восходит к сложению из Ч. два и сокращенного десять (санскр. vic-сati, лат. Vi-ginti, греч. дор. Fi-cati, FecatiI, атт. ei-cosi). Даже 100=индоевр. *k'mto-m представляет собой перичное *dk'm-to-m, т. е. «десяток» (подразумевается, «десятков»). Таким образом основными Ч. в индоевроп. языках являются только первые 10. Остальные уже в индоевроп. праязыке являлись составными из этих 10, причем частью это были сложные слова. О том, что по крайней мере известная часть диалектов индоевроп. праязыка имела уже понятие о 1000, свидетельствуют Ч. санскр. sa-hasram (=одна тысяча), греч. лесб. cellioi из ceslioi. (аттич. cilioi), в основе кoтopыx лежит индoeвpoп. *gheslo. Рядом с этим образованием темного происхождения, имелись, вероятно, и вполне ясные сложения, в роде санскр. dacacati, т. е. 10 сотен=1000. Славянское , гот. thusundi, древ. верх. нем. dusunt, нем. Thausend, лит. tukstantis представляют собой другую древнюю форму, также свойственную еще известной части диалектов индоевр. праязыка. У индоевроп. Ч. принято различать следующие классы: Ч. количественные (cardinalia), отвлеченные (abstracta), порядковые (ordinalia), множительные (multiplicativa) и распределительные (distributiva). Нередко наблюдается переход Ч. из одного класса в другой. Так слав. , русск. пять, представляет собой в сущности не количественное, а отвлеченное имя существительное Ч. (пяток, пятерка), родственное санскр. аналогичному имени pankti-s и подчинившееся, кроме того, влиянию порядкового числительного (ср. греч. pemptox), по типу отношений десять – десятый, девять – девятый и т. д. Вместо индоевроп. настоящего количественного *penqe, в стслав. было бы *, а в русском *пяче. Точно так же и вместо санскр. panklis должно было бы получиться стслав. *, русск., *пячь (ср. лат. nox, nocti-s, стслав. ношть, русск, ночь). Таким образом форма пять не могла возникнуть фонетически ни из индоевр. *penqe, ни из индоевр. "penqti-s и может быть объяснена лишь аналогией или морфологигеской ассимиляцией к порядковому пятый. Такие же случаи представляют и следующие слав. Ч. количественные: шесть (от шестой), седмь, семь (от седьмой, ср. греч. ebdomox, лат. septimus, лит. septmas), восемь, осмь (от ослой). Некоторые Ч., согласно с вышеизложенным, обнаруживают родство с местоимениями. Так, например, одна из индоевр. форм Ч. количественно 1 образована от несомненно местоименного корня oi-; ср. греко-италокельто-германобалтийско-слав. *oi-no-s (греч. oi-no-V «одно очко на игральной кости», лат. unus «один», готск, ain-s, нем. ein, лит. V-enas, слав. ин, напр. в инорог=единорог; сюда же санскр. ena в значении местоимения «он», первично, вероятно, просто указательного), инд. oi-qo=caнскр. e-ka-s «один» и т. д. Другие Ч., напротив, могут быть приведены в связь с глагольными корнями. Таково, напр., порядковое Ч. для 1: стслав. прьв, русск, первый, санскр. purvas «находящийся впереди», греч. prvtox и т. д., лат. primus, лит. pirmas и др., находящиеся в родстве с глагольн. корнем per-por, имеющимся в нашем переть, пороть, паром (собственно паром), греч. peraw «переправляюсь, двигаюсь вперед» и т. д. каково же наше Ч. новейшего происхождения раз, тождественное со второй частью слова образ, корнем глагола раз-ить в именем существ, раз, рядом с которыми имеем глагол резать, сохранивший до сих пор основное значение корня. Первичное звачение раз было – черта, проведенная острым орудием, нарезка. Во второй части Ч. прилагательных двукратный, трехкратный, наречиях двукраты, трикраты, польск. dwukros и т. д. имеем также элемент глагольного происхождения, являющийся семасиологической параллелью к раз (крата=первично черта, от корня qert-, qort-. «резать, рубить»). Таким образом Ч. не представляют исключения среди других грамматических категорий по какой-либо особенной чистоте и однородности своего состава и являются таким же конгломератом первично разнородных частей, как, напр., предлоги, суффиксы, имена и т. п.
