П. Кочеткова - ПАЛАЧИ И КИЛЛЕРЫ.
При занятии Урги всех коммунистов передушили и кончили всех евреев. Но десять евреев избежали расправы, укрывшись в доме одного монгольского князя. Дом пользовался неприкосновенностью. Но Сипайлов не унывал и учредил за ним наблюдение. Около дома беспрерывно дежурили сипайловские опричники. Макарка-душегуб в конце концов добился своего: несчастных схватили и задушили.
Но на кровавом фоне фигурами мучеников были не одни евреи — на унгерновский эшафот часто всходили и его близкие подчиненные.
Я получил у Унгерна разрешение отпраздновать новоселье, позвал в гости офицеров и знакомых горожан. Неожиданно дверь комнаты резко распахнулась и на пороге показалась ехидная, хихикающая, сгорбленная фигура Макарки-душегуба. Он не был гостем, гак как офицеры избегали его присутствия, а потому его появление произвело на всех жуткое впечатление. "Есаула Макеева срочно к начальству дивизии…" — забормотал он. "Зачем?" — спросил я. "Не знаю, цветик мой, не знаю", — снова забормотал Сипайлов, ехидно посмотрел на всех и торжественно удалился. Настроение у всех упало. В 12 часов ночи вызов не предвещал ничего хорошего. Хотя дамы и уговаривали меня немедленно бежать из Урги, но я взял два револьвера и помчался к Унгерну. Барон кричал на Сипайлова, потом ударил его по лицу, выгнал, а потом резко спросил меня: "Лауренца знаешь?". — "Так точно, знаю". — "Его сейчас же кончить. Сам кончи, а то эта сволочь Бурдуковский еще будет над ним издеваться. Ну, иди!"
Подполковник Лауренц, преданный слуга Унгерна, сидел на гауптвахте. С тяжелым сердцем вошел я к нему. Он еще спал. Я разбудил его и сказал: "Вас требует Унгерн. Но он приказал вам связать руки, так как боится, что вы можете броситься на него".
Лауренц быстро вскочил с нар, вытянулся и бросил: "Не узнаю барона, Ну что же, вяжите". По дороге Лауренц спросил: "Вы меня везете кончать?" "Так точно, г-н подполковник", — едва слышно промолвил я.
Ночь была бешеная. Крутил ветер, было темно, как в могиле, и зловеще заливались за городом собаки.
Выехали за город. Кучер повернулся и сказал: "Прикажете остановиться, г-н есаул?" — «Да». Лауренц сошел с коляски и спросил: "Вы меня рубить будете или стрелять?". В ответ на это я дрожащей рукой направил револьвер в голову подполковника и выстрелил. Несчастный упал и простонал: "Какой вы плохой стрелок, добивайте же скорее, ради Бога!" Меня трясла лихорадка, я снова выстрелил и снова не добил. "Не мучайте, убивайте же!" — стонал расстреливаемый. А я палил в него и не мог попасть в голову. Очумелый от ужаса кучер соскочил с коляски, подбежал к извивавшемуся на земле Лауренцу, приставил к его голове револьвер и выстрелил. Подполковник замер. Я вскочил в коляску и сумасшедшим голосом заорал: "Скорей, скорей, в город, в город!". Лошади помчались от страшного места. Остервенело выли собаки.
Как-то вечером Сипайлов пригласил к себе на ужин монгольского военного министра Ваську Чжан-Балона, бывшего старшего унгерновского пастуха, меня, Парыгина и ротмистра Исака. Сипайлов жил в верхнем этаже большого барского дома, а в нижнем этаже у него жила захваченная заложница — еврейка, и горничная — миловидная, лет двадцати четырех казачка, родственница атамана Семенова. После взятия бароном Урги она обшивала всех офицеров, пока ее не забрал к себе Сипайлов.
У Сипайлова был накрыт роскошный стол. Подавала казачка Дуся, мило всем улыбалась, а когда Сипайлов и офицеры разошлись от выпитого, стали петь и танцевать, Дуся весело подхватывала знакомые напевы, щеки ее покрывались густым румянцем, и она, спохватившись, быстро убегала. Сипайлов был в ударе. Пел, плясал, беспрерывно всех угощал и казался таким милым и приветливым хозяином, что даже забывалось, кто он. Вскоре перешли к ликерам и кофе. Началась мирная беседа, во время которой Сипайлов часто отлучался. Наконец он вошел в комнату с веселым и торжественным видом, потирая руки и по-своему мерзко хихикая, важно сказал: "Господа, я вам приготовил подарок в честь посещения моего дома. Идемте!". И он повел гостей к себе в спальню, показал на мешок, лежащий в углу комнаты. Гости недоумевали, а один из них развернул мешок. В нем была задушенная Дуся. Кошмар, который никто не ожидал и не мог себе представить. Хмель из голов сипайловских гостей мгновенно испарился, и они бросились из дома "милого хозяина". Вслед им неслось ехидное хихиканье Макарки-душегуба.
В один ясный, солнечный майский день барон Унгерн решил кончить мирное житье и выступить на красный Троицкосавск. На одном из привалов в дивизию прискакал прапорщик татарской сотни Валишев, который доложил Унгерну, что его разъезд задержал караван из 18 верблюдов с русской охраной. Это был караван с золотом, который адмирал Колчак послал в полосу отчуждения в г. Харбин, в Русско-Азиатский банк Барон немедленно вызвал меня: "Возьмешь двадцать бурят, примешь от Валишева караван. Когда он придет сюда с верблюдами, разъезд отошлешь, а сам зароешь ящики с "патронами".
Скоро подошел караван, и Валишев с разъездом быстро поскакал догонять дивизию. Ящики сгрузили. Они были в банковской упаковке, с печатями. Когда же один ящик упал на камни и разбился, в нем оказался мешок с золотом. У бурят глаза заблестели, но мысли взять ни у кого не было. Qipax перед бароном был сильнее. Золото зарыли в небольшом ущелье.
Вскоре на взмыленных лошадях прискакал Бурдуковский с конвоем. У меня дрогнуло сердце. Этот унгерновский «квазимодо» всегда появлялся как вестник зла и темного ужаса: "Есаул, немедленно к начальнику дивизии, а буряты останутся со мной". Я быстро уехал, а Бурдуковский обезоружил бурят, отвел их версты на две в сторону и расстрелял.
Ночь была темная, дождливая и ветреная. Дивизия не могла разжечь костров, мокла и дрожала от холода. Барон уже получил вести о поражении монголов и ходил по лагерю злой, как потревоженный сатана. В лагерь прискакали раненые монголы, и один из них случайно попался на глаза Унгерну. "Ты чего?" — спросил барон. "Та ваше благородие, та я это ранен". — "Ну, так иди к доктору". "Та это он не хочет меня перевязку делать". "Что? — заорал барон. — Доктора Клингеберга ко мне!". Прекрасный хирург Клингеберг, создавший в Урге образцовый госпиталь, доктор, у которого за это время не было ни одной смерти, вскоре явился к барону. "Ты, мерзавец, почему не лечишь раненых?" — закричал Унгерн, не выслушав объяснений, ударил ташуром по голове бедного доктора. Доктор упал, тогда барон стал его бить ногами и ташуром, пока несчастный не впал в бессознательное состояние. Унгерн быстро ушел в палатку, а Клингеберга унесли на перевязочный пункт. Дивизия мрачно молчала, о состоянии доктора в эту ночь никто не говорил. Только наутро к Унгерну пришла сестра милосердия и сказала: "Разрешите эвакуировать доктора?". "Почему?" — резко спросил барон. "Вы ему вчера переломали ногу, и его положение очень серьезно", — со страхом объяснила сестра. "Хорошо. Отправьте его в Ургу и сами поезжайте с ним", — коротко бросил Унгерн.
Дивизия переменным аллюром пошла к реке Селенге на соединение с генералом Резухиным. За один переход до реки вперед выехали квартирьеры и с ними комендант бригады и я. Ехали быстро, погода была чудесной, из лощин тянуло живительной прохладой, и офицеры вели разговор о том, что теперь будет делать барон, как наказывать провинившихся?
В Урге он сажал на крыши, в Забайкалье на лед, в пустыне Гоби ставил виновных на тысячу шагов от лагеря, гауптвахты нет… Офицеры смеялись и говорили, что в нынешней обстановке Унгерн ничего не выдумает.
Но он выдумал.
Квартирьеры прибыли на место, разбили бивуак и стали ждать дивизию. На другой стороне был виден лагерь Резухина, который уже перекинул через реку пешеходный мостик. Настроение было у квартирьеров чудесное, пахло сосной, ароматом цветов, но после разбивки лагеря с предгорий потянул легкий ветерок, по всему бивуаку распространился тяжелый запах: что-то гнило. Начались поиски, и скоро нашли на участке павшую корову. Лопат не было, и стали ждать прихода с дивизией обоза. Мрачный и злой подъехал Унгерн. Понюхал воздух и заорал: "Дежурного офицера!" Беда началась, и у меня защемило сердце. Офицер подскочил к Унгерну. "Вон!" — снова заорал барон. Офицер молчал. "Бурятов ко мне!" — закричал тот. Явились буряты. "Выпороть! 25!" — приказал Унгерн, и не успел бедный дежурный опомниться, как ему уже всыпали 25 ташуров. И только когда он встал, то сказал барону: "Ваше превосходительство, я не виноват. Старшим был комендант бригады". "Есаула Макеева к начальнику дивизии!" — понеслось по лагерю. У меня замерла душа. Я быстро надел мокрые сапоги и пошел к Унгерну. "Заразу разводишь! Понятия о санитарии не имеешь!" — уже кричал барон. "Ваше превосходительство, корова павшая. Ее. зарывают…" — "Молчать!" И барон заметался, не зная, как наказать дерзкого. И вдруг крикнул: "Марш на куст!"
Около палатки барона шагах в десяти стояло дерево, ветви которого были от земли не менее чем на сажени на полторы. Я бросился к нему, стал быстро взбираться на дерево, скользил обратно, падал и снова начинал взбираться.
