Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич

Та же Шмелькова, рассказывая о жене Ерофеева Галине Носовой, записала в своем дневнике (февраль 1987): «Галя в своем отношении ко мне совершенно непредсказуема. Позвонила по телефону и пригласила приехать, чтобы всем вместе послушать выступление по телевизору Высоцкого. Веничка его очень любит» [3328].

Судя по всему, речь идет о трансляции Центральным телевидением 23 января 1987 года передачи «Владимир Высоцкий. Монолог», записанной в Останкино 22 января 1980-го.

Как вспоминал музыковед Александр Леонтович: «Например, Высоцкого я резко не люблю. А он его отстаивал. Правда, Веня никак это не аргументировал, он вообще никогда не спорил, если с ним не соглашались, — он просто замолкал» [3329].

Известно также, что Ерофееву нравился Высоцкий в роли Жеглова: «Ему все было интересно, — вспоминает Галина Носова. — Даже радио, газеты — читал и слушал он, а потом рассказывал. Он ничего не пропускал. Муравьев все удивлялся: Ерофеев Штирлица смотрит! А он смотрел и был в восторге, сколько раз ни передавали — раза три, наверное, — каждый раз смотрел. Или “Место встречи изменить нельзя”… Тем более что там Высоцкий. И программу “Время” всегда смотрел» [3330].

А сам Ерофеев 11 февраля 1976 года, извещая свою старшую сестру Тамару Гущину о предстоящем бракосочетании с Галиной Носовой 21 февраля, написал: «.. если учесть, что у меня на банкете 21/II будут Евг. Евтушенко (натура, мягко говоря, импульсивная и без единого царя в голове) и Вл. Высоцкий (его присутствие, правда, проблематичней, в связи с субботними спектаклями и пр.), не считая многих других, — участие Нины Фр<оловой> будет вносить диссонанс и что-нибудь еще» [3331].

Однако данная встреча не состоялась. Как свидетельствует упомянутая здесь Нина Фролова (вторая сестра писателя): «Они не были знакомы. Есть фотография: Венедикт лежит на диване, а рядом пластинка Высоцкого» [3332]. Точно ради заметим, что на этой фотографии, где запечатлен фрагмент беседы Ерофеева с Игорем Авдиевым, отчетливо видны две пластинки Высоцкого [3333].

Сын Ерофеева, тоже Венедикт, вспоминал, что когда его отца не стало, «Носова отказалась хоронить мужа на Ваганьковском кладбище, объяснив это тем, что там лежат конкуренты Венички: “Это кладбище Высоцкого, пусть Кунцевское будет за Ерофеевым!”» [3334] ^[3335].

Также Ерофеев-младший говорил о своем отце: «Из современных [писателей] он уважал Искандера и Высоцкого»!

Об этом же вспоминал фотограф Виктор Баженов: «Из современников Венедикт любил Высоцкого. Высоцкий грел ему душу, он не раз говорил об этом. Галя [Носова] мне сказала, он хочет встретиться, но не решается сделать первый шаг. Были у нас какие-то мосты, общие друзья, но мы не успели устроить им встречу» [3336].

Неудивительно, что в записных книжках Ерофеев прямо цитирует Высоцкого: «Да ну, чепуха, так просто. Чтобы чаще Господь замечал» [3337] ~ «Залатаю золотыми я заплатами, / Чтобы чаще господь замечал» («Купола», 1975; АР-6-164).

Ну а теперь перейдем к творческим параллелям и сосредоточим основное внимание на том, как оба писателя разрабатывают тему советской власти.

В «Москве — Петушках» Веничка задается вопросом: «Или где-нибудь у 105-го километра я задремлю от вина, и меня, сонного, удавят, как мальчика? Или зарежут, как девочку?» (глава «Никольское — Салтыковская» [3338]). Такую же возможность предполагает лирический герой Высоцкого: «Съезжу на дармовых, если в спину зарежут ножом» («Райские яблоки»; АР-3-156), «…зарежут — дак снимут с ножа» («Снег скрипел подо мной…»; АР-3-152).

Отчасти сбудется и Веничкино пророчество: «…у 105-го километра я задремлю от вина, и меня, сонного, удавят, как мальчика» — «Тут я почти совсем задремал <…> 105-й километр — Покров <…> Чуть только я забылся, кто-то ударил меня хвостом по спине».

Герою является Сфинкс, охарактеризованный им как «1екто без ног, без хвоста и без головы». Сравним в «Песне об Отчем Доме» (1974) А. Галича: «Как же странно мне было, мой Отчий Дом, / Когда Некто с пустым лицом / Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том / Я не сыном был, а жильцом». В обоих случаях разрабатывается мотив безликости советской власти, о котором мы подробно говорили и применительно к Высоцкому (с. 627 — 632). Кроме того, у Галича некто усмехнулся, у Ерофеева Сфинкс «по-людоедски рассмеялся», а у Высоцкого представители власти, издеваясь над лирическим героем, «засмеялись, плетью приласкав» («Я скачу позади на полслова…», 1973; АР-14-192). Так же вел себя и царь Митридат: перед тем, как резать Веничку ножом, он «захохотал, сверх того». А появившиеся после Митридата «двое этих верзил со скульптуры Мухиной, рабочий с молотом и крестьянка с серпом» тоже «ухмыльнулись», после чего «рабочий ударил меня молотом по голове, а потом крестьянка — серпом по яйцам». По голове ударят Веничку и один из четырех его настоящих убийц: «…сколько в нем было силы, хватил меня головой о Кремлевскую стену».

Один из главных символов СССР — скульптура Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» — в поэме Ерофеева оживает и становится олицетворением жестокости власти. Оживает она и в одном из стихотворений Высоцкого (1976), причем в обоих случаях «сбегает» со своего места… во сне главных героев! Вероятно, только так можно было выразить абсурдность советской действительности: «Я юркнул с головой под покрывало / И стал смотреть невероятный сон: / Во сне статуя Мухиной сбежала, / Причем — чур-чур! — колхозница сначала, / Уперся он, она, крича, серчала, / Серпом ему — и покорился он» /5; 37/.

Однако у Высоцкого статуя сбегает не только со своего пьедестала, но вообще за границу…

Об использовании Высоцким образа серпа и молота как символа советской власти мы подробно говорили при анализе «Песенки про метателя молота» и стихотворения «Два пижона из “Креста и полумесяца”…» (оба — 1968). Но в них серп и молот представлены скрыто, на уровне подтекста. Открыто же свое отношение к этому символу поэт выразил в более позднем стихотворении: «Новые левые — мальчики бравые / С красными флагами буйной оравою, / Чем вас так манят серпы да молоты? / Может, подкурены вы и подколоты?!».

В «Москве — Петушках» это отношение выражено не менее откровенно:

Если уж вы хотите всё знать, — я вам все расскажу, погодите только. Вот похмелюсь на Серпе и Молоте, и

Москва — Серп и Молот

и тогда все, все расскажу. Потерпите. Ведь я-то терплю! <…>

Серп и Молот — Карачарово

И немедленно выпил.

Карачарово — Чухлинка

А выпив — сами видите, как долго я морщился и сдерживал тошноту, сколько чертыхался и сквернословил. Не то пять минут, не то семь минут, не то целую вечность…

Здесь необходимо привести так называемое «Уведомление автора», предпосланное к поэме: «Первое издание “Москва — Петушки”, благо было в одном экземпляре, быстро разошлось. Я получал с тех пор много нареканий за главу “Серп и Молот — Карачарово”, и совершенно напрасно. Во вступлении к первому изданию я предупреждал всех девушек, что главу “Серп и Молот — Карачарово” следует пропустить, не читая, поскольку за фразой “И немедленно выпил” следует полторы страницы чистейшего мата <…> Добросовестным уведомлением этим я добился только того, что все читатели, в особенности девушки, сразу хватились за главу “Серп и Молот — Карачарово”, даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы “И немедленно выпил”. По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из главы “Серп и Молот — Карачарово” всю бывшую там матерщину. Так будет лучше, потому что, во-первых, меня станут читать подряд, а во-вторых, не будут оскорблены».