Елена Авадяева - 100 великих казней
Казнь состоялась в день вынесения приговора, — очевидно, таково было пожелание церковных властей. Да и судьи спешили замести следы. Не случайно материалы процесса были сожжены одновременно с казнью Ванини. Судья Грамон пытался всячески очернить Ванини и его поведение в последние минуты жизни. Современник и наблюдатель этих событий, писавший в газете «Меркюр Франсуа», точно передал картину казни и поведение Ванини: «Так, выходя из тюрьмы веселым и радостным, он произнес такие слова на итальянском языке: „Пойдем, пойдем весело умирать, как подобает философу!“». В одежде кающегося грешника, под охраной множества вооруженных стражников, Ванини шел к вратам собора Сант Этьен, а оттуда на площадь Сален. Там под балдахином сидели представители церкви в парадных облачениях, соответствующих этой мрачной церемонии, и другие почетные лица. Дамы были одеты в праздничные одежды. Толпа горожан запрудила всю площадь. Колокола звонили, как по умершему. С веревкой на шее, с зеленой восковой свечой в связанных руках появился осужденный. Все было подготовлено для аутодафе. Когда сопровождавший Ванини монах из ордена кордельеров стал его утешать, напоминая о милосердии божьем и страданиях Христа, он резко ответил ему: «Христос потел от страха в последние минуты, я же умираю неустрашимым». «Он умер с таким твердым убеждением, спокойствием и твердой волей, как никакой другой человек, которого когда-либо видели, — сообщала „Меркюр Франсуа“. — Чтобы показать свое твердое убеждение перед смертью и неверие в душу, он произнес такие слова в присутствии тысячи людей, когда ему сказали, чтобы он просил прощения у Бога: „Нет ни Бога, ни дьявола, так как если бы был Бог, я попросил бы его поразить молнией парламент, как совершенно несправедливый и неправедный; если бы был дьявол, я попросил бы его также, чтобы он поглотил этот парламент, отправив его в подземное царство; но так как нет ни того, ни другого, я ничего этого не делаю“». Это были последние слова Ванини. По сигналу Грамона палачи приступили к исполнению страшной процедуры казни. Ванини отказался высунуть язык, и ему отсекли его клещами насильно. После этого, согласно приговору, как писал Грамон, «его должны были задушить, перед тем как предать огню на костре». Однако даже Грамон не упомянул о том, что его задушили. «Меркюр Франсуа» уточнила: «…ему должны были отрезать язык, а сам он должен был быть сожжен живым, что было исполнено в начале февраля». Таким образом, суд нарушил собственное постановление и сжег Ванини живым. Пепел сожженного был развеян по ветру…
ФЕЛЬТОН И БЭКИНГЕМ
Народ поддержит лишь процветающий режим
Франсуа де НешатоВ 1628 году ненависть английского народа и парламента к фавориту короля Карла I герцогу Бэкингему (он же Джордж Вильерс) достигла предела. Несмотря на то, что в романе А. Дюма-отца «Три мушкетера» о романтичном герцоге было сказано много теплых слов, в реальной жизни это был казнокрад, развратник и интриган, пользовавшийся расположением короля, который в нем души не чаял. Прибрав к рукам всю власть в королевстве и должность первого министра правительства, Бэкингем поневоле взвалил на себя и всю полноту ответственности за неустроенность дел в стране. Английский парламент выступил против первого министра. Член парламента Элиот разразился пламенной речью, назвав Бэкингема «врагом королевства», и речь эта была опубликована.
Армия и флот были в очень напряженном состоянии духа. Они желали сразиться с кардиналом Ришелье, как их отцы сражались против кардинала Альбрехта. Копия протеста палаты и речь Элиота ходили по рукам солдат и моряков. Командовать ими должен был «враг королевства». Можно ли было доверить такому человеку свою жизнь? Многие из солдат не имели оружия и обуви. Ирландский отряд, состоявший из диких распущенных молодцов, был послан в провинцию и грабил днем и ночью фермеров. Повсюду произошли столкновения. В Госпорте солдаты взбунтовались, и четверо было убито. Повсюду шли аресты. В Спитхэде какой-то матрос оскорбил Вильерса, тот его арестовал и велел повесить. Товарищи матроса окружили дом, в котором он был заперт, но потом отступили, чтобы не возбудить мятежа. Когда Карл с Бэкингемом в Дептфорде осматривал корабли, он шепотом произнес: «Джордж, многие желают, чтоб эти корабли погибли вместе с тобою, не думай об этом, если ты погибнешь, то мы погибнем вместе». Действительно, они оба погибли и за одно дело, но не вместе, как предсказывал король.
«Не лучше ли, — спросил Трогмортон у герцога накануне отъезда в армию, — вам надеть под платье тайную кольчугу?»
Однако люди часто бывают слепы, когда идут на погибель, и Вильерс, обращаясь к своему осторожному другу воскликнул: «Нет более римлян!» В Портсмуте для герцога был приготовлен небольшой каменный двухэтажный дом, стоявший на главной улице города и принадлежавший капитану Масону. В этом доме в субботу утром 23 августа 1628 года собралась знать — адмиралы, генералы, государственные чиновники, молодая герцогиня леди Англьси и другие дамы. У дверей стояла карета. Лорд Дорчестер только что приехал от короля, и герцог Бэкингем с веселым лицом отправлялся на свидание к Карлу. Он объявил, что получены хорошие вести об освобождении Ла-Рошели от осады, следовательно, отпадала необходимость отправляться в поход. Но Субиз, зная, что эти вести были ложные, явился к герцогу и вступил с ним в горячий спор, требуя немедленного отплытия английского флота, если Англия хотела спасти Ла-Рошель. Пока в доме обсуждали этот вопрос, на улицах происходило волнение. Толпа матросов бегала по городу, называя Вичьерса тираном и убийцей за повешение их товарища. На их усмирение был послан отряд солдат. Солдаты стали стрелять, и весь город превратился в кровавое поле битвы. Герцог во главе кавалерийского отряда бросился на мятежников и отбросил их в гавань, где они искали спасения на кораблях. Двое было убитых и множество раненых. Герцог знал очень хорошо, что ему было не безопасно отправляться на корабли. Экипаж его был готов, а свита садилась на коней. Герцог пошел на улицу, но, проходя по узкому коридору, вдруг остановился и закачался.
Лорд Клевеланд, шедший рядом с ним, услыхал глухой удар и слова, произнесенные кем-то вполголоса: «Помилуй, Господи, его душу».
Герцог снова пошатнулся, пробормотал чуть слышно «злодей», выхватил из груди нож и грохнулся на землю. Кровь брызнула из его рта, глаза закатились, сердце перестало биться. Бэкингем умер. Вначале свита подумала, что его убил гугенот. Сотни шпаг блеснули в воздухе, и раздался крик: «Француз! Француз!». Когда они поднимали принца, офицер небольшого роста, смуглый, без шляпы, в запыленной одежде и со шпагой в руке, вышел из какой-то двери во двор и воскликнул: «Я убийца». Все взгляды устремились на него. «Это я!» — прибавил офицер и отдал свою шпагу. На допросе он назвался Джоном Фельтоном и признался в совершении убийства, сказав, что он был лишь орудием провидения. Он служил офицером в армии и имел чин поручика, участвовал во многих битвах во Фландрии, на Рейне и под Ла-Рошелью. Ему не заплатили положенное жалованье и не дали роты, но убить герцога он вздумал вовсе не из личных интересов. Он прочел протест палаты, провозглашавшей главнокомандующего общественным врагом, и какой-то внутренний голос призвал его исполнить приговор. Никто его не подстрекал, и он не имел сообщника. Один только внутренний голос побудил его к этому. Парламент указал всей стране врага общества. Преступный сановник открыто нарушал закон, и земное правосудие не могло до него добраться. Власть выше человеческой избрала его орудием справедливого возмездия. Убив Бэкингема, доказывал Фельтон, он исполнил лишь свой долг и надеялся снискать мученический венец. Лорды, допрашивавшие его, объявили между прочим, что герцог вовсе не убит. На мрачном, смуглом лице Фельтона появилась улыбка. «Этот удар убил бы его даже сквозь кольчугу», — сказал опытный воин. Шляпа, потерянная им в толпе, была найдена, и в ней оказалась записка, писанная его рукой, в которой он заявлял, что не имел никаких личных обид против герцога, что решился убить врага общества, объявленного таковым высшим судом в Англии — парламентом. Услыхав весть об убийстве Бэкингема, стоя на коленях за утренней молитвой, Карл объявил, что у Фельтона должен был быть соучастник, и прямо указал на этого участника. Это, решил он, был Элиот, тот самый красноречивый трибун, который назвал Вильерса преступником и предал его народной мести, заявив: «Се человек». Карл приказал привезти убийцу в Лондон, поместить в Лондонскую Башню и подвергнуть допросу. Сэр Лод, наследовавший после герцога доверие короля, принял на себя большую часть трудов по расследованию заговора.
Как только по городу разнеслась весть, что офицера, убившего герцога, везут в Лондон, громадные толпы народа вышли к нему навстречу, чтоб выразить ему свою благодарность. По дороге он слышал крики: «Да благословит тебя Господь, маленький Давид», а в Сити из всех лавок и окон раздавались одни и те же слова: «Да помилует тебя Господь!» Когда он проходил в мрачные своды Лондонской Башни с достоинством мученика, то из тысячи сердец вырвался вопль: «Да благословит тебя Господь!» Для народа этот бедный убийца был героем, поднявшим меч за святое дело, подобно Матфею на горе Модине, и освободившим свое отечество от чужестранного ига. В эту ночь за его здоровье пили во всем городе, в тавернах и частных домах, а на другой день за его здоровье пили в Оксфордском университете с завистью к такому классическому подвигу. Никто, кроме короля и двух или трех женщин, никто не был огорчен случившимся. Даже лорды были довольны смертью герцога, ибо, по их словам, наконец-то исчезла причина распри между королем и народом и Англия насладится миром. Даже те, которые не могли выпить за здоровье убийцы, видели во всем происшедшем десницу Господню. В эту ночь имя Фельтона было у всех на устах: некоторые его прославляли, но большинство за него молилось. На следующий день и в продолжении многих недель народ толпился у тюрьмы, чтобы взглянуть на своего «Маленького Давида», на своего «Освободителя». Небольшого роста, слабого сложения, с опущенными глазами, бледным лицом и тяжелой поступью, Джон Фельтон был типичным фанатиком. На одном из его пальцев был отрублен кончик и всякий, спрашивавший у него, как это с ним случилось, с ужасом отворачивался, когда Фельтон спокойным голосом рассказывал свою трагическую повесть. Однажды какой-то сосед его оскорбил, он потребовал удовлетворения, и когда сосед усомнился в его искренности, то он отрубил себе палец и послал его своему сопернику в знак его готовности с ним драться. Выведенный из себя, Фельтон был способен на все, а тем более когда он считал себя призванным небом на какое-нибудь особое дело.
