Елена Авадяева - 100 великих казней
Это позволило Марии с той минуты, как она преступила английскую границу, начать творить козни против спокойствия Елизаветы. При этом она пользовалась советами и поддержкой Джона Лесли, епископа Росского.
В Лондоне у Марии не было никаких прав, так же как их не было уже у нее в Эдинбурге, ибо высшее судилище Шотландии торжественно лишило ее всех прав. К тому же в Англии она, как иностранка, была лишена всяких прав на престол актом престолонаследия.
Но все эти законы ничего не значили в глазах шотландской королевы и ее духовного советника, епископа Росского.
Из всех лордов, посланных в Йорк по шотландскому делу, Мария избрала себе в жертвы неподкупного реформатора Томаса, четвертого герцога Норфолка и Томаса Перси.
На некоторое время переход Норфолка и его партии на сторону Марии сильно повлиял на ее дела; началась переписка с брюссельскими и мадридскими дворами. В довершение всего Норфолк вообразил, что может жениться на Марии и затем возвратить ее на престол с помощью испанского золота и английских пушек. Елизавета не стала медлить: Норфолк был арестован, жизни его грозила опасность, пока Росс и Мария не начали созывать соратников, чтобы действовать в его пользу с оружием в руках.
Перси, граф Нортумберленд, восстал немедленно, к нему присоединился Чарльз Невил, граф Вестморленд. Восставшие графы решили продвигаться к Йорку, взбунтовать по дороге народ и затем идти в Дувр. Эссекс, Варвик и Клинтор напали на бунтовщиков, Невил бежал во Фландрию, Перси был взял в плен Мурреем, Норфолка освободили из Башни, Лесли написал книгу «Защита чести Марии Стюарт, королевы шотландской», — он рассчитывал, что Рим поддержит его, папа лишит Елизавету прав на престол, а его книга подготовит католиков к такому политическому перевороту. На деле вышло не так: слабое движение английских войск в западной Шотландии побудило Лесли к преждевременному обнародованию папской грамоты. Лорды не были готовы, как лондонские горожане, и, прочитав буллу, удалились со смехом, великий заговор окончился фарсом.
В продолжении двенадцати лет Елизавета ни разу не подписала смертного приговора и до тех пор, пока не появилась в Англии Мария Стюарт и пока папа не издал своей буллы, она не допустила в английскую жизнь мрачного призрака палача и плахи.
Норфолк был казнен — на эшафоте он вспомнил, что он первый политический преступник, казнимый в царствование Елизаветы. Он умер, моля о прощении: «Я первый страдаю в царствование ее Величества! — воскликнул он. — Дай Бог, чтобы я был и последним».
Несколько дней спустя и Перси взошел на плаху в Йорке.
Установив причастие к заговору Мария Стюарт, суд также приговорил ее к смертной казни. Жизнь и смерть королевы шотландской стали благодатным материалом для многих писателей, драматургов, поэтов и, конечно, не миновали пера Стефана Цвейга, питавшего особый интерес к смертям королев. Он описывает, с какой тщательностью готовилась Мария Стюарт к казни — отбирала одежду разборчивее, чем на коронацию.
«Великолепный, праздничный наряд выбирает она для своего последнего выхода, самое строгое и изысканное платье из темно-коричневого бархата, отделанное куньим мехом, со стоячим белым воротником и пышно ниспадающими рукавами. Черный шелковый плащ обрамляет это гордое великолепие, а тяжелый шлейф так длинен, что Мелвил, ее гофмейстер, должен почтительно его поддерживать. Снежно-белое вдовье покрывало овевает ее с головы до ног.
Омофоры искусной работы и драгоценные четки заменяют ей светские украшения, белые сафьяновые башмачки ступают так неслышно, что звук ее шагов не нарушит бездыханную тишину, когда она направится к эшафоту. Королева сама вынула из заветного ларя носовой платок, которым ей завяжут глаза, — прозрачное облако тончайшего батиста, отделанное золотой каемкой, должно быть, ее собственной работы. Каждая пряжка на ее платье выбрана с величайшим смыслом, каждая мелочь настроена на общее музыкальное звучание; предусмотрено и то, что ей придется на глазах у чужих мужчин скинуть перед плахой это темное великолепие. В предвидении последней кровавой минуты Мария Стюарт надела исподнее платье пунцового шелка и приказала изготовить длинные, за локоть, огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызнувшая из-под топора, не так резко выделялась на ее платье». За нею пришли в восемь часов утра, но бывшая королева сначала дочитала молитвы и только потом поднялась с колен.
«Поддерживаемая справа и слева слугами, — продолжает Цвейг, — идет она, с натугой переставляя пораженные ревматизмом ноги.
Втройне оградила она себя оружием веры от приступов внезапного страха: на шее у нее золотой крест, с пояса свисает связка отделанных дорогими каменьями четок, в руке меч благочестивых — распятие слоновой кости: пусть увидит мир, как умирает королева в католической вере и за католическую веру. Да забудет он, сколько прегрешений и безрассудств отягчает ее юность и что как соучастница задуманного убийства предстанет она пред палачом. На все времена хочет она показать, что терпит муки за дело католицизма, обреченная жертва недругов-еретиков.
Не дальше, чем до порога — как задумано и условлено — провожает и поддерживают ее преданные слуги. Ибо и виду не должно быть подано, будто они соучастники постыдного деяния, будто сами они ведут свою госпожу на эшафот… От двери до подножия лестницы ее сопровождают двое подчиненных Эмиаса Паулета: только ее враги, только ее злейшие противники могут, как пособники величайшего преступления, повести венчанную королеву на эшафот. Внизу, у последней ступеньки, перед входом в большой зал, где состоится казнь, ждет коленопреклоненный Эндру Мелвил, ее гофмейстер; шотландский дворянин, он должен будет сообщить Иакову VI (шотландскому королю, сыну Марии Стюарт) о свершившейся казни. Королева подняла его с колен и обняла. Ее радует присутствие этого верного свидетеля, он укрепит в ней спокойствие духа, которое она поклялась сохранить. И на слова Мелвила: „Мне выпала самая тяжкая в моей жизни обязанность сообщить о кончине моей августейшей госпожи“ — она отвечает: „Напротив, радуйся, что конец моих испытаний близок. Только сообщи там, что я умерла верная своей религии, истинной католичкой, истинной дочерью Шотландии, истинной дочерью королей. Да простит Бог тех, кто пожелал моей смерти. И передай моему сыну, что никогда я не сделала ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими державными правами“».
Затем Мария Стюарт выпросила у графов Шрусбери и Кента право присутствовать на ее казни четырем слугам и двум женщинам.
«Сопровождаемая своими избранными и верными, а также Эндрю Мелвилом, несущим за ней ее трон, в предшествии шерифа, Шрусбери и Кента входит она в парадный зал Фотерингейского замка.
Здесь всю ночь стучали топорами. Из помещения вынесены столы и стулья. В глубине его воздвигнут помост, покрытый черной холстиной, наподобие катафалка. Перед обитой черным колодой уже поставлена скамеечка с черной же подушкой, на нее королева преклонит колени, чтобы принять смертельный удар. Справа и слева почетные кресла дожидаются графов Шусбери и Кента как уполномоченных Елизаветы, в то время как у стены, словно два бронзовых изваяния, застыли одетые в черный бархат и скрывшиеся под черными масками две безликие фигуры — палач и его подручный…
Зрители теснятся в глубине зала. Охраняемый Паулетом и его солдатами, там воздвигнут барьер, за которым сгрудились человек двести дворян, сбежавшихся со всей округи…
Спокойно входит Мария Стюарт в зал… С гордо поднятой головой она всходит на обе ступеньки эшафота… Безучастно слушает она, как секретарь снова зачитывает приговор. Приветливо, почти радостно светится ее лицо — уж на что Уингфилд ее ненавидит, а и он в донесении Сесилу не может умолчать о том, что словам смертного приговора она внимала, как будто благой вести. Но ей еще предстоит жестокое испытание… Протестантским лордам важно не допустить, чтобы ее прощальный жест стал пламенным „верую“ ревностной католички; еще и в последнюю минуту пытаются они мелкими злобными выходками умалить ее царственное достоинство. Не раз на коротком пути из внутренних покоев к месту казни она оглядывалась, ища среди присутствующих своего духовника, в надежде, что он хотя бы знаком отпустит ее прегрешения и благословит ее». Вместо духовника королевы у эшафота появился протестантский священник из Питерсбороу доктор Флетчер. Он начал долгую и скучную проповедь, которую королева то и дело прерывает. «Три или четыре раза, — продолжает Цвейг, — просит она доктора не утруждать себя», но он «знай, бубнит свое, и тогда, не в силах прекратить это гнусное суесловие, Мария Стюарт прибегает к последнему средству: в одну руку, словно оружие, берет распятие, в другую — молитвенник и, пав на колени, громко молится по латыни, чтобы священными словами заглушить елейное словоизвержение».
