Александр Кучинский - Преступники и преступления. Лагерная живопись, уголовный жаргон
Мужчин я от решения иметь тату не отговариваю. А вот с женщинами… Каждую неделю хоть одна девушка, но приходит с просьбой сделать ей на ягодице вензель с инициалами любимого парня. Я сам у своей жены — третий муж. Вот и говорю девушкам: „Вы подумайте о тех любимых, кого вы, может быть, еще не встретили: каково им будет глядеть на чужие клейма на вашем теле?!“ Предлагаю им наклейку поставить типа переводной картинки — от настоящей татуировки не отличишь. До полугода держится».
Анализ лагерных татуировок
Большинство исследователей уверены, что нательная живопись нашла свое наибольшее распространение в преступной среде, особенно среди осужденных, которые на своем блатном жаргоне ее величают «наколкой», «регалкой», «прошивкой», «картинкой». Долгое время нательная символика использовалась воровским миром как средство связи и носитель информации. Татуировка стала своеобразной визитной карточкой преступника, которую трудно потерять. По наличию и типу наколок воровской мир делился «своих» и «чужих». В рисунке изначально закладывалось твое прошлое, воровская специализация («масть»), отбытые сроки, а порой и сексуальная ориентация.
Татуировки-эполеты. Символ блатного авторитета
Одним из первых на широкое распространение татуировок среди преступников обратил внимание Чезаре Ломброзо (1835–1909 гг.), итальянский врач-психиатр, который рассматривал татуировку как проявление атавизма и как признак нравственно дефектных, неполноценных людей. Ломброзо считал, что носителями татуировок являются определенные антропологические типы, в большинстве случаев прирожденные преступники и прирожденные проститутки. Итальянский врач, работая в одной из тюрем и создавая психологические портреты заключенных, отметил автобиографичность наколок. Эти наблюдения вошли в знаменитый альбом уголовных типажей.
Тем не менее, татуировка встречалась не только у нравственно и физически неполноценных людей, но и у особ, которые не страдали никакими серьезными отклонениями. Скажем, у моряков. М. Н. Гернет, отрицая существование преступного типа вообще, а также ссылаясь на исследования ряда английских криминологов, утверждает, что «татуировка у моряков оказалась даже более распространенной, чем у преступников, а среди самих осужденных татуировка у служивших ранее в армии встречалась чаще, чем у неслуживших».
В 1924 году, обращаясь к итогам изучения татуировок улиц, задержанных московским уголовным розыском, М. Н. Гернет установил, что более двух третей из них (свыше 70 процентов) татуированы в местах лишения свободы. Большинство из них наносили себе татуировку, не дожидаясь вынесения приговора, то есть тогда, когда они находились еще под следствием. По этому вопросу любопытны высказывания французского криминолога начала века Тарда: «У матросов и даже у солдат, но особенно в среде преступников — заметим, что никогда у сумасшедших, — иногда делаются фигурные надрезы на коже. Не остатки ли это татуировки, сохраненные атавизмом, как считает Ломброзо, той татуировки, которая была распространена у наших невежественных предков? Мне кажется более вероятным то предположение, что этот обычай остался не от предков, а от моды, принятой моряками и военными по примеру настоящих дикарей, с которыми они входили в сношение. Он также процветает у матросов и солдат в наших французских полках, находящихся в Африке, среди кабилов или арабов. Эти народы, несмотря на запрещение Корана, не перестали татуироваться, этот обычай должен был распространяться у осужденных быстрее, чем в других местах, благодаря сильной скуке заключения.
Действительно, он более распространен среди рецидивистов. В девяти случаев из десяти рисунки, символы и буквы начертаны на предплечье, самом удобном месте и для оператора и для оперируемого. Очень часто это приблизительный портрет любимой женщины или ее инициалы. В другой раз татуированный носит знак своей профессии: якорь, скрипку, наковальню или изречение. Но когда молодой житель Океании все свое тело и прежде всего. лицо… подвергает ужасной операции, которую на него налагают обряды его племени, то он знает важную причину, побуждающую к этому, и то важное значение, которое она преследует. Его религия, его обычаи, — все, что для него священно, повелевает ему быть смелым, чтобы поразить ужасом врага, чтобы заставить гордиться своих жен, чтобы неизгладимо быть запечатленным в образе его племени».
Изучение лиц, находящихся в исправительно-трудовых учреждениях, свидетельствует о том, что подавляющее их число имеет на своем теле татуировки и что татуировались они преимущественно в период отбывания наказания в виде лишения свободы. Влияние преступной среды и изоляции от общества на распространенность татуировок подтверждается статистическими данными. В подавляющем большинстве случаев татуировка не предшествует преступлению, а следует за ним. С возрастанием числа судимостей растет процент татуированных, а также количество татуировок на теле преступника. Среди осужденных мужчин количество татуированных в 2–2,5 раза больше, чем среди осужденных женщин. Подавляющее большинство (около 90 процентов), плененные романтикой, наносят татуировки в молодые годы.
Толкование татуировок могло стать обычным инструментом для борьбы с уголовниками. Но на изучение нательной живописи требовались десятилетия, и к новому направлению криминалистики долго относились со скептицизмом. Правоохранительные органы ограничились лишь регистрацией татуировок, относясь к ним только как к особым приметам. В 30-х годах советским криминалистам пришлось более серьезно изучать нательную символику, потому что она превратилась в грозное орудие преступной среды. Российские зеки стали самыми синими зеками в мире. Шли десятилетия, менялись символы, каталоги и даже мотивы.
Отсутствие татуировок улиц, находящихся в исправительно-трудовых учреждениях, по неписаньш правилам в преступной среде воспринимается как что-то недозволенное, постыдное. О мотивах нанесения татуировок один бывший зек выразился так:
«Всего отбыл в исправительно-трудовых учреждениях 10 лет. „Наколки“ сделал, когда впервые попал в заключение. Тогда находился на усиленном режиме и серьезно считал, что только милиция виновата в аресте. Увидев у одного осужденного татуированное слово „ЗЛО“ и узнав, что оно расшифровывается как „За все легавым отомщу“, наколол это слово на запястье левой руки. К тому же это слово нравилось и тем, что зло есть зло и от хорошей жизни его не накалывают. В то время мне было 18 лет, хотелось выделиться. Я рассчитывал, что после освобождения знакомые, увидев это слово, подумают: „Этот человек видел в жизни много зла“. Мне хотелось произвести впечатление человека бывалого.
Следующая наколка была сделана на запястье правой руки и представляла собой рисунки: рукопожатие двух рук, скрещенные кинжалы и текст „Руку вору, нож — прокурору“. Ее сделал под влиянием блатных песен и „воров в законе“, хотя сам лично обиды, вражды к прокурору не испытывал. О „ворах в законе“, как „незаурядных“ преступниках, ходили легенды, и они сильно действовали на таких, как я; мы считали их чуть ли не героями. Эта „наколка“ была сделана исключительно для колонии.
Очередная „наколка“, сделанная на предплечье левой руки, изображала факел и олимпийские кольца. Год был в то время олимпийский, и в колонии об этом шло много разговоров и споров. Так что мой рисунок выглядел ко времени.
Последующие два рисунка наколол под влиянием приятеля, который разукрасил себе буквально все тело. Он был в центре внимания, все рассматривали его, как диковинку. Я тоже представлял себе, как покажусь на пляже и все будут любоваться моими татуировками. Модными в нашей колонии были изображения Христа, распятого на кресте. Я не хотел отставать от других и сделал себе подобное на бедре ноги, сопроводив текстом: „И Бог не фраер — все скостит“.
Рисунок на бедре правой ноги изображает человека с львиной головой и с бутылкой водки в руке. Этот рисунок взят из журнала „Крокодил“. Понравился он своей оригинальностью.
Кроме этого на пальцах левой руки выколот год рождения, но вместо последней цифры изображен череп. Я был молод, не хотел, чтобы все видели год моего рождения, хотел быть старше».
Зеки, пристрастившиеся к наркотикам, нередко наносят татуировку специально на тех участках тела, где делают инъекции морфия и других наркотических веществ, для того, чтобы не были заметны следы уколов. Противоестественная, длительная обстановка изоляции от общества лиц одного пола, скука, томительное однообразие повседневной жизни, желание привлечь к себе внимание сокамерников побуждают искать развлечения. Если раньше наколка имела чуть ли не профессиональное значение, то в нынешних колониях (особенно усиленного и строгого режимов) ее делают по менее уважительным причинам: «от нечего делать», «другие делают, и я сделал», «по глупости», «по юности», «по дурости», «хотел быть уважаемым», «для украшения», «понравилось», «для хохмы», «из-за привязанности (любовной, родственной или товарищеской)», «на память о колонии» и т. д. При опросе лишь незначительная часть осужденных заявила, что татуировка была нанесена против их воли.
