Геннадий Иванов - 100 великих писателей
Ронсар воспринимал свое творчество как патриотический подвиг — он считал, что величие его поэзии — это величие французского языка, это величие самой Франции.
Тогда для Франции, для языка родного
Трудиться начал я отважно и сурово.
Особенно много он сделал в форме сонета 14 строк, но у Ронсара порой в них вложена целая поэма чувств.
Когда в ее груди пустыня снеговая
И, как бронею, льдом холодный дух одет,
Когда я дорог ей лишь тем, что я поэт, —
К чему безумствую, в мученьях изнывая?
Что имя, сан ее и гордость родовая —
Позор нарядный мой, блестящий плен?
О нет! Поверьте, милая, я не настолько сед,
Чтоб сердцу не могла вас заменить другая.
Амур вам подтвердит, Амур не может лгать:
Не так прекрасны вы, чтоб чувство отвергать!
Как не ценить любви? Я, право, негодую!
Ведь я уж никогда не стану молодым,
Любите же меня таким, как есть, — седым,
И буду вас любить, хотя б совсем седую!
Ронсар написал пять книг лирических стихотворений, которые он называл одами.
Когда поэту было двадцать лет, он встретил на балу красавицу Кассандру Сальвиати и, хотя потом видел ее только один раз, посвятил ей цикл более чем из четырехсот сонетов, воспевающих ее физическую и нравственную красоту.
В зрелые годы он пережил головокружительный роман с Еленой де Сюржер, придворной фрейлиной, которая была на тридцать лет моложе его. Ронсар посвятил ей целую, как он пишет, «Одиссею из сонетов».
Последние годы жизни поэт проводил вдали от двора, на лоне природы, в своих поместьях, где жил простой сельской жизнью…
Умер Ронсар 27 декабря 1585 года.
Потом наступили новые времена — и Ронсара надолго забыли. Но уже в XIX веке его открыли вновь, возвели в ранг классика, стихи его стали хрестоматийными. Среди них оказались и пророческие:
Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет:
Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной,
Пока у черных волн не стал я тенью пленной,
За труд мой не почтит меня бездушный свет.
Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след
И на Луар придет, как пилигрим смиренный,
И не поверит он пред новой Ипокреной,
Что маленькой страной рожден такой поэт.
Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого
Толпа бросает вслед язвительное слово,
Но богом, лишь умрет, становится певец,
Живых нас топчет в грязь завистливая злоба,
Но добродетели, сияющей из гроба,
Сплетают правнуки без зависти венец.
Геннадий Иванов
Мигель де Сервантес Сааведра
(1547–1616)
В середине XX века английский журнал «Великобритания сегодня» провел международную анкету, предлагая назвать сорок лучших книг начиная с первого века нашей эры. Ответы пришли со всего света. На первом месте оказался «Дон Кихот» Сервантеса, а на втором — «Война и мир» Толстого, что, конечно, вызывает национальный энтузиазм (если представить, сколько великих книг осталось вне двух первых мест).
Как роман становится великим? Этого еще никому не удавалось объяснить. Здесь несомненно присутствует какая-то мистическая тайна. Сервантес писал свою книгу как пародию на средневековый рыцарский роман, а Дон Кихота, рыцаря Печального образа, создавал как фигуру для осмеяния. Худой, нескладный, в нелепом облачении, непрестанно попадающий в комические и унизительные положения, влюбленный в глупую деревенскую девицу, вознесенную его восторженным воображением на высоту «дамы сердца», во славу которой совершаются подвиги, он вдруг самым непостижимым образом сделался в мировой культуре идеалом рыцарственности и крепости духа.
Ницше называл «Дон Кихота» самой горькой книгой из всех, когда-либо написанных человеком: все, что есть серьезного и страстного в человеке, все, что взывает к человеческому сердцу, говорил он, все это — проявление донкихотства.
Образ Дон Кихота льстит самой человеческой природе. Так, Шаляпин, приступая к работе над ролью Дон Кихота, писал Горькому: «…я думаю хорошо сыграть „тебя“ и немножко „себя“». Хотя, надо заметить, ни тот, ни другой простодушием бедного идальго не отличались. Тот же Горький говорил, что назвать человека Дон Кихотом — это значит сказать о нем самое лучшее.
Иван Тургенев, пожалуй, одним из первых обратил внимание на то, что «Дон Кихот» Сервантеса и «Гамлет» Шекспира появились почти одновременно и сравнил этих двух героев как два устойчивых человеческих типа (статья «Гамлет и Дон Кихот»). Он противопоставил скепсис и рефлексию Гамлета, который сосредоточен лишь на своем «я», «высокому началу самопожертвования», воплощенному в образе Дон Кихота. Собственно, понятия «донкихотство» — как неумеренное бескорыстие и оптимизм, и «гамлетизм» — как бесконечные сомнения, мрачное состояние духа и пессимизм, давно обжились в русском обиходе («Гамлет Баратынский», — писал своему другу-поэту Пушкин).
После выхода первой части романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» восхищенная Европа сразу же заинтересовалась личностью Сервантеса. На расспросы о писателе кавалеров свиты французского посла испанский цензор Маркес Торрес, только что подписавший в печать вторую часть романа, ответил, что Сервантес — «старик, солдат, идальго, бедняк». Один из кавалеров недоуменно воскликнул: «Значит, такого человека Испания не обогатила и не содержит на государственный счет?» На что другой кавалер, из французских остряков, заметил: «Если заставляет его писать нужда, дай Бог, чтобы он никогда не жил в достатке, ибо своими творениями, будучи сам бедным, он обогащает весь мир». В достатке Сервантес никогда и не жил, а до смерти ему в то время оставалось чуть более года.
Мигель де Сервантес Сааведра родился, как установлено по записи о его крещении в церкви города Алькала-де-Энарес, 29 сентября 1547 года. Вообще же семья состояла из четырех братьев и трех сестер. Отец их, Родриго де Сервантес, идальго, был вольнопрактикующим врачом. Слово «идальго» означает, что он принадлежал к кругу пришедших в упадок дворянских семей — идальгии, то есть к дворянам, «лишенным состояния, сеньорий, права юрисдикции и высоких общественных постов», хотя еще дед писателя Хуан занимал видный пост в Андалусии и обладал довольно значительным состоянием. Родриго де Сервантес страдал глухотой и дальше лекаря не продвинулся. Мать писателя Леонора де Кортинас также была из обедневших дворян.
Странствующий лекарь в поисках заработков объехал с семьей почти всю Испанию, что с детства обогатило Мигеля де Сервантеса многими впечатлениями. Впрочем, и дальнейшая жизнь, как увидим, во впечатлениях писателю не отказывала. Несмотря на нужду, отец смог дать сыну прекрасное образование. В десятилетнем возрасте Мигель был отдан учиться в коллегию иезуитов, а после ее окончания продолжил учебу в Мадриде у одного из самых известных испанских педагогов того времени — Хуана Лопеса де Ойоса, который стал его первым литературным наставником. Известны написанные Мигелем в то время сонет, эпитафия, элегия и стихотворения.
В 1568 году Сервантес, заручившись авторитетом и рекомендательным письмом своего учителя де Ойоса (где тот называет его «своим дорогим и любимым учеником»), поступил на службу к чрезвычайному послу папы Пия V, приехавшему в Мадрид для выражения соболезнования в связи со смертью испанского наследника. Вместе с ним Сервантес уехал в Италию и с 1569 года поселился в Риме, исполняя у посла должность камерария (ключника), то есть приближенного лица.
Причины, заставившие Сервантеса срочно покинуть Испанию, до сих пор не установлены. Существует версия, будто он убил на поединке испанского дворянина — в литературе о писателе фигурирует сохранившийся приказ об аресте по такому делу некоего Мигеля де Сервантеса. Поединки в то время были довольно распространенным способом для защиты чести.
Через год Сервантес собирает бумаги о своем чистокровном испанском происхождении и поступает в испанскую армию (для чего «чистота крови» являлась непременным условием), расквартированную в Италии, чтобы принять участие в войне с турками, которая шла в Средиземноморье.
За пять лет службы в армии он посетил крупнейшие итальянские города — Милан, Болонью, Венецию, Палермо, выучил итальянский язык, познакомился с итальянской литературой Возрождения — поэзией Данте, Петрарки, Ариосто, с «Декамероном» Боккаччо, с итальянской новеллой и «пастушеским» романом…
Так что известное высказывание Сервантеса, где он называет себя «талантом в науке неискушенным», относится к области шутки. По собственному признанию, он был страстным читателем, а многие литературные ссылки в его произведениях говорят о том, что он хорошо был знаком с античной литературой — Гомером, Вергилием, Горацием, Овидием, прекрасно знал Священное писание и древнюю восточную литературу, без сомнения, любил «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского.
