П. Кочеткова - Палачи и киллеры
(Жуков Ю. Псы войны. М.,1986).
В Претории казнят по средам
Когда во время процесса в Луанде (1976 год) одного из англичан, бывшего рабочего, которому по иронии судьбы досталась фамилия Уайзмен (Мудрец), спросили, ради чего он отправился воевать в Анголу – из-за денег или по идейным соображениям, он сказал: «Мне трудно ответить на этот вопрос». И это была действительно правда. По разным причинам люди принимали участие в «необъявленных войнах».
«Николай Федорович Пестрецов родился в 1944 году. „Отбарабанив“ срочную, остался на сверхсрочной. До больших чинов не дослужился (прапорщик), но дело своё (чинит автомобили) знает хорошо. Видимо, поэтому и предложили Пестрецову поехать в далекую Африку. Сначала говорили о Ливии, но в конце 79-го пришла разнарядка на Анголу.
– Вы предполагали, что вас ждёт?
– Нет. Я знал только: ангольский народ выбрал социалистический путь развития, надо помочь. Я и не думал, что окажусь на войне. Локальные стычки с юаровцами, артобстрелы, вертолётные налеты – ко всему этому за полтора года привык.
Привык, что, ремонтируя машину, нужно быть готовым схватить автомат и отстреливаться… Но то, что случилось 25 августа 1981 года, иначе, как кровавой бойней, не назовешь.
В этот день войска Южно-Африканской республики без объявления войны вторглись в Анголу.
Вокруг городка, где они стояли, сжималось кольцо. Мост через реку взорван. Уходить некуда. Сколько выстоят два ангольских батальона? Час или сутки?
Двенадцать советских людей – семеро мужчин и пять женщин – были обречены. Их могло спасти лишь одно – сдача в плен. Сопротивление означало гибель.
Эх, сюда бы московских генералов, чтобы взглянули на их арсенал. Зенитно-пулеметная установка образца 1943 года, бьющая на три километра разрывными пулями. ППШ – легендарные автоматы Великой Отечественной. Не менее легендарные танки Т-34, латаные-перелатанные.
– А что же ангольцы? Они нас бросили… – Понимаете, какая штука. У нас были очень добрые отношения. Мы им помогали техникой, консультациями… Но все равно, когда доходило до дела, я мог рассчитывать, что прикроет меня только русский. Ангольцы воевать совершенно не могут и не хотят. Когда началась эта страшная бомбёжка, они быстренько скинули военную форму (под ней – цивильные шорты!) и – по домам.
Русские выбирались из-под огня на двух автомобилях – «уазике» и «ГАЗ-66». Вещи бросили, взяли автоматы и боеприпасы.
Начало смеркаться, однако жара по-прежнему под шестьдесят. Пришлось оставить машины – слишком заметная мишень.
Разделились на две группы. Пешком по саванне. От зноя земля потрескалась, в щель рука проходит, жёлтая пыльная трава выше метра.
Их обстреляли внезапно – по-видимому, били в упор из зарослей. Ядвигу, жену Пестрецова, и старшего по званию Евгения Киреева с женой прошило на месте.
Шок – секунду-другую. Опомнились, разобрались: кто убит, кто ранен, кто может стрелять. Пестрецов распластался там, где лежал, и огрызался короткими очередями.
Когда прекратилась стрельба, было уже совсем темно. Он, судя по всему, остался один. У мёртвых вытащил документы и пошел, сам не видя куда, продираясь сквозь жесткую траву, ничего не соображая, руки не слушались, щёки покрылись волдырями. Ни еды, ни питья. Никого кругом.
Вернувшись среди ночи, содрогнулся от увиденного. В неестественных позах лежали обезображенные трупы. У женщин вырваны серьги, отрублены безымянные пальцы с обручальными кольцами.
Гады! Сложил на машину убитых, двинулся по саванне в сторону городка.
Утром кончился бензин. Куда деваться? Тяжкий груз – в ров, нагнулся, накрывая плащ-палаткой. Слаб так, что голова кружилась, перед глазами бордовые крути. Шагов сзади не слышал, но почувствовал: приближаются и, разгибаясь, полоснул из автомата по уже обступившим его юаровцам.
Пестрецов очнулся в вертолёте. Не шевельнуться. Пальцы перебиты, ребра, кажется, сломаны. Не в силах вырвать у него оружие, юаровцы били прикладами по рукам. Кололо в ногах, не заметил в горячке боя, что осколок гранаты пробил высокий ботинок и угодил под косточку, в мякоть. Сознание то уходило, то приходило. Слабость. Безразличие. Пустота. Главное – жив.
– Лечили меня неделю в Намибии, в госпитале. Документы: сертификат, водительские права, офицерский жетон – отобрали. С первого дня приступили к допросам – кто, откуда? Но быстро поняли: толку от меня никакого и, подлечив, отправили в южноафриканскую тюрьму.
Тюрьма и за границей тюрьма. Камера – полтора на три метра. Теснота, духота, два окна, почти сплошь закрытого металлическими пластинами, не достать.
Как кормили? Варёный рис, красный морской окунь, растворимый фруктовый напиток.
– Над вами издевались?
– Не так чтобы очень… Но случалось всякое. Если на допросах замечали в моем поведении какую-то вольность, то надевали японские наручники – легкие, из «нержавейки». При резком движении человека складывает пополам, туловище к ногам притягивает.
Не раз я в первые недели получал и нунчаками по голени.
Причем били умеючи. Чтобы не раздробить кость. Тут же прижигали йодом.
Чуть ли не в первый выходной капрал решил похвастать – показать друзьям пленного русского: прежде русских тут видеть не доводилось.
Жара. Пестрецов сидел на койке в плавках и кожаных башмаках на деревянной подошве. Капрал небрежно ткнул его в подбородок – «Красный коммунист!» У «красного» хватило силёнок врезать ему так, что тот вылетел в коридор и, изрыгая ругательства, схватился за кобуру. Если бы не друзья капрала, одиссея прапорщика завершилась бы, не успев начаться.
Обошлось: посадили в угол на цепь, чтоб до двери не доставал. Рацион, и без того скудный, сократился.
Допросы – ежедневно.
– Пытки применяли?
– Один «мордоворот» мне втыкал нож в икры, выворачивал руки, ломал в суставах пальцы.
Но тяжелее всего я переносил «шуточки» солдатиков (они тоже меня иногда стерегли, не только профессиональные охранники). Несколько раз они вводили мне в вену снотворное. Большими дозами. Заставляли громадными порциями глотать психотропные таблетки. После этого два дня встать просто невозможно, как выжил – не знаю.
В тюрьмах ЮАР (а я их сменил несколько) казнят по средам. По двору идет человек в плавках. Раздается щелчок. И человек проваливается сквозь землю. Незаметные постороннему взору створки срабатывают автоматически. Подъезжает цистерна с надписью «Кислота», группа людей сливает жидкость куда-то вниз, машина уходит. Во дворе уже ждет своей очереди следующий… Процедура повторяется. Видя это, можно было сойти с ума.
– Что с вами было потом? Боролись ли вы как-то за свою жизнь, за своё достоинство?
– Объявлял голодовки. Один раз ничего не ел две недели.
Дошел примерно до сорока пяти килограммов, после чего меня стали насильно «восстанавливать».
По, сказать по чести, отношение ко мне вскоре переменилось. Мне повезло – меня нашел международный Красный Крест. Эти замечательные люди вселили в меня надежду, стали за меня бороться, объяснили мне, как надо вести себя, сообщили обо мне на родину. Они, кстати говоря, отговорили меня от побега (я уже всерьез задумал бежать). Сказали: «Не вздумай, пристрелят тут же, они только и ждут повода. Потерпи! Мы добьёмся, что тебя обменяют!» Вскоре из Женевы прилетел господин Муравьев, потомок декабриста, давно эмигрировавший из СССР. Попросил написать письмо родителям. Пестрецов черкнул, что жена погибла, а сам он в плену.
Надежда зародилась в Пестрецове, когда получил письмо от старшего брата Виктора. Оказывается, после того как Николай «потерялся», Виктор обратился в Москву, в Красный Крест. К матери, Ульяне Даниловне, в поселок Первомайский прибыли из военкомата, расспросили. Сказали: наведём справки. Она извелась, ожидая. Наконец её известили, что Николай Федорович Пестрецов пропал без вести.
А тут приходит письмо от Николая.
– Ещё сыграло свою роль то, что я белый. Чернокожих там вообще за людей не считают, бьют чем попало, куда попало.
Моя жизнь (если это можно назвать жизнью) постепенно становилась легче.
Мне разрешили гулять. В день по полчаса. Начали нормально кормить. Скоро я ел то же самое, что и мои «телохранители».
С некоторыми из них у меня установились добрые отношения.
А с одним – американцем Данни – мы подружились. Он принес мне русско-английский словарь, я стал изучать английский.
Общались мы сразу на нескольких языках. Отсюда – словечко, оттуда – словечко. Я знаю португальский (в Анголе за два года выучил). Он тоже полиглот-любитель. В общем, понимали друг друга. Он мне сигареты давал, немаловажная вещь в тюрьме. Под конец мы до того сблизились, что он мне даже сказал: «Давай доллары, и я устрою тебе побег. У знакомых есть вертолёт». Но у меня уже появилось какое-то внутреннее предчувствие, даже уверенность, что меня должны спасти.
Меня начала поддерживать и русская зарубежная православная церковь. Мне присылали бандероли, письма. В одном я прочитал слова, которые запомнил на всю жизнь: «Воспрянь духом и, если ты неверующий, все равно вспоминай Бога. Все сложится у тебя, как ты наметил сам!» Потом последовали поздравления с Рождеством, Пасхой. По радующим глаз красочным посланиям он изучил церковные праздники.
