Оксана Очкурова - 100 знаменитых катастроф
Но куда больше было других сообщений и писем. Люди, взращенные на идеологии Сталина-Ленина, просто не знали, какая жизнь их ждет: «Собрались бывшие военные, офицеры, и я там был, они говорили: за кого мы будем теперь умирать? За Сталина мы готовы были отдать жизнь…», «Ему все было подчинено, все начиналось со Сталина и кончалось им. Но диктатором мы его не считали. Мы его признавали нашим учителем, вождем, руководителем…» Со дня смерти Сталина и через много месяцев после похорон в газетах публиковались длинные соболезнования – и от руководителей правительств, и от простых людей. Приведем только некоторые из них: «…благодаря советской власти, а также и лично И. В. Сталину, мы вышли в люди. …Жаль, очень жаль вождя и учителя, нашего отца Иосифа Виссарионовича Сталина. Он воспитал меня, как отец родной, вместо папы»; «С 3-го марта я все ночи не спала. Как мне тяжело переносить этот урон, эту печаль, эту скорбь. Я согласна лечь за родного Сталина, за деятеля всего мира, и таких как я пусть тысячу человек умерло, а родной Сталин пусть остался и пожил бы еще хотя 20 лет»; «Пусть смерть придет тому, кто мечтал о смерти И. В. Сталина. Пусть смерть придет тому, кто думает о том, что смерть Сталина создаст панику и расстройства порядка в СССР. Сталин не умер, он всегда в сердцах народа»…
Как бы там ни было, но 5 марта 1953 года после апоплексического удара Иосиф Сталин скончался, и лавина горя и рыданий накрыла СССР. Был объявлен всесоюзный траур. По всей стране приспустили знамена, из репродукторов неслась траурная музыка, театры, концертные залы, танцплощадки закрылись, а в московских палатках прекратили продавать на разлив водку. Въезд в столицу был разрешен только по специальным пропускам, поэтому поезда прибывали в столицу полупустые. По городу практически невозможно было передвигаться: центр был вообще полностью перекрыт, а на некоторых станциях метро запретили остановки. Примечателен и такой факт: в начале марта 1953 года по всей Москве были расклеены афиши фильма «Мечта сбылась» – их срочно заклеивали…
Прощание с вождем должно было состояться 6–8 марта в Колонном зале Дома Союзов. Архитектор В. Т. Ковалев обращался к Хрущеву: «Предлагаю поставить гроб с телом товарища Сталина перед трибуной Мавзолея Ленина и провести всенародное прощание», – аргументируя это тем, что «двери… Дома Союзов, его лестничные клетки до смешного имеют малую пропускную способность…» Однако предпочтение было отдано все же Колонному залу. Обставлено все было с большой помпой: «Хрустальные люстры с гроздьями электрических свечей затянуты черным крепом. Шестнадцать алых бархатных полотнищ, окаймленных черным шелком, с гербами братских республик, ниспадают с высоких белоснежных мраморных колонн. Гигантское знамя Страны Советов, знамя нерушимого свободного Союза Советских Социалистических Республик, склонено над изголовьем Иосифа Виссарионовича Сталина. Перед гробом, на атласе, бережно покоятся Маршальская Звезда И. В. Сталина, ордена и медали, которыми наградила Родина товарища Сталина. Одна за другой льются траурные мелодии Чайковского, Бетховена, Моцарта…» В почетном карауле у гроба стояли известнейшие представители мировой социалистической политики: Г. Маленков, Л. Берия, В. Молотов, К. Ворошилов, Н. Хрущев, Н. Булганин, Л. Каганович, А. Микоян, К. Готвальд, Б. Берут, М. Ракоши, П. Тольятти, В. Ульбрихт, Д. Ибаррури и многие другие.
Таким увидели прощание со Сталиным немногие счастливчики, попавшие в те дни в Колонный зал. А ведь желающих хотя бы раз лицезреть своего вождя – если не живым, так мертвым, – были миллионы. Чтобы обеспечить свободный доступ к телу, были созданы специальные маршруты организованного движения трудящихся из всех районов Москвы. Движение в траурных процессиях должны были завершаться «встречей» с Отцом. Однако именно с этих «маршрутов прощания» и началась трагедия.
Так, свидетель тех событий О. Кузнецов рассказывал: «…Ближайший „маршрут прощания“ начинался недалеко от метро „Кировская“. От „Кировской“ до Дома Союзов вел короткий прямой путь по улице Кирова на площадь Дзержинского. Обычно мы ходили напрямик, через клумбу у здания КГБ, когда там еще не стоял памятник Ф. Э. Дзержинскому. Но то ли потому, что этот маршрут проходил мимо здания КГБ, то ли по другой причине, его изменили и удлинили раза в три. Пришлось идти, пересекая Сретенку, по Сретенскому бульвару вниз до Трубной площади, проходить через площадь и затем подниматься вверх по Петровскому бульвару до Петровки. Как шла колонна дальше, я не знаю. До Петровки я не дошел!» Письмо неизвестного автора, адресованное Маленкову, подтверждает эти слова: «В продолжение 5 часов людей гоняли по всей Москве, никто из милиции не знает, где идет очередь! Сотни тысяч людей ходили вокруг огороженных улиц, ведущих к Колонному залу, и не могли найти пути! Маршрут-невидимка в такой горький, скорбный день! Только вредитель мог объявить о доступе с 4-х часов дня, а маршрут объявить в 21 час».
На Сретенском бульваре толпа людей достигла таких размеров, что шла уже по всей ширине улицы, и хотя еще можно было кое-как лавировать в потоке, скорость колонны не превышала четверти километра в час. На Трубной площади люди неожиданно попали в «ущелье», созданное военными грузовиками «студебекер», перекрывшими Неглинную улицу, – в кузовах машин маячили солдаты и милиционеры. Плотность людей достигла такой степени, что впоследствии очевидцы рассказывали, что попасть на прощание со Сталиным обычным путем стало нельзя: для этого приходилось пробираться по канализационным коммуникациям под землей.
Это было начало смертельной давки. Пользуясь сутолокой, в толпе начали орудовать воры – вырывать сумки, серьги из ушей, – но люди не обращали на это никакого внимания. Все они боялись лишь одного – упасть на землю и быть раздавленным сотнями ног. При этом никто не плакал и никого ни в чем не обвинял. Плакали от понимания, что Сталин умер, а от страха – нет… А плотность толпы все росла, ведь сзади напирали новые тысячи людей, не ведавшие, что в тот момент творилось на «Трубе». Кошмар, происходящий в реальной жизни, еще больше осложняло то, что многие шли целыми семьями: натиск отрывал близких друг от друга. А ведь там были и дети…
Люди могли двигаться только вперед, ведь сзади наступали на пятки все новые и новые «желающие», а выходило из Дома Союзов гораздо меньшее количество. Однако со стороны было заметно, что толпа стоит на месте и практически не движется, но ее все равно несет против воли давление со Сретенки. Под ноги гражданам все чаще попадалась сорванная обувь, – в основном, как вспоминают очевидцы, модные в то время галоши… О. Кузнецов вспоминает: «Грудь была сдавлена, я, как многие другие, стал задыхаться. Как вдруг началось что-то совсем непонятное, почти мистическое: плотная, спрессованная толпа начала медленно раскачиваться. Сначала испуганные орущие люди наклонялись вперед, как мне показалось, до 45 градусов над землей, а затем так же наклонялись назад. Из-за боязни упасть на землю и тут же быть раздавленным, началась еще большая паника. Хотя упасть на землю было невозможно – вокруг были люди. Но кто тогда понимал это! Толпа двигалась по своему, никому не известному закону, раскачивая людей… После двух-трех сильных наклонов, неестественных для человека, я почувствовал, что если сейчас же не вырвусь из этого адского потока, мне конец. Вот тогда я впервые узнал, что такое панический страх толпы. Люди заражались им друг от друга».
Еще один поэт – свидетель тех далеких событий – Евгений Евтушенко, – снявший спустя 37 лет фильм «Похороны Сталина», так рассказывает о своих впечатлениях: «Я носил в себе все эти годы воспоминание о том, что я был там, внутри этой толпы, этой чудовищной давки. Эта толпа – гигантская, многоликая… У нее было в итоге одно общее лицо – лицо монстра. Это и сейчас можно видеть – когда тысячи собравшихся вместе людей, быть может, симпатичных каждый в отдельности, становятся монстром, неуправляемым, жестоким, когда у людей перекашиваются лица… Я помню это, и это было зрелище апокалипсическое…
Люди гибли, втиснутые в этот искусственный квадрат из грузовиков. Оцеплению кричали: „Уберите грузовики!“ Я помню одного офицера, он плакал, и, плача, спасая детей, он говорил только: „Не могу, указаний нет…“»
Но военные и милиционеры действительно не были бездушными машинами, слепо исполняющими волю начальства. Не в силах нарушить приказ, но видя, как людей буквально плющит о грузовики, они пытались спасти и спасали наиболее слабых, находившихся поблизости от машин: арканами, сделанными из поясных ремней, и просто вытянутыми руками они выхватывали из этой «давилки» женщин и детей, поднимали их к себе наверх, избавляя от неминуемой гибели… Везло физически сильным – им практически «по головам» удавалось выбраться из толпы и порой вывести еще кого-нибудь. Если разум не был полностью затуманен собственным спасением.