Кирилл Королев - Античная мифология. Энциклопедия
Офион — божественный змей, овладевший океанидой Евриномой; последняя родила от Офиона мировое яйцо, из которого вышли солнце, луна, планеты, звезды, земля, горы, деревья и живые существа. Упоминание о мировом яйце — явный отзвук западносемитских (финикийских) и египетских мифов, оказавших значительное влияние на космогонию и теогонию орфиков.
Кроме того, орфическая традиция выделяла среди божеств Эрота, представляя его всевластной мировой силой: отсюда его прозвища Фанет («явленный»), Фаэтон («сияющий»), Протогон («перворожденный») и др. Гесиод называл Эрота в числе четырех космических начал:
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший, — Эрос.
Сладкоистомный — у всех он богов и людей земнородных
Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает.
Представление об изначальном Хаосе, возникновение из Хаоса первобожества, вселенский пожар, абстрактные первоначала миротворения — очевидно, что греческая мифология заимствовала эти элементы из мифологий восточных народов. Как выразился современный исследователь, греки «лишь слегка видоизменили и расцветили восточную традицию, но сделали это столь талантливо, что многократно превзошли первоисточник».
Что касается мифологии римской (и ее этрусской и италийской предшественниц), в ней мифов о миротворении не сохранилось, если не считать содержащегося в комментариях Сервия и Макробия к «Энеиде» упоминания о том, что двуликий бог Янус некогда мыслился как первобытный хаос, из которого возникло все живое. Эту версию мифа приводит и Овидий в «Фастах»:
Хаосом звали меня в старину (я древнего рода),
Слушай, какие дела прошлых веков я спою.
Светлый сей воздух кругом и все вещества остальные —
Пламя, вода и земля были одним веществом.
Но разлучил их раздор, и они разделили владенья,
А разделивши, ушли каждое в область свою.
Пламя взлетело наверх, растекся поблизости воздух,
А посредине нашли место земля и вода.
Я же, сгустившийся в шар и безликою бывший громадой,
Всем своим существом богу подобен я стал.
Ныне же, малый храня былого подобия образ,
Сзади и спереди я виден единым лицом.
Знай же причину еще моего такового обличья,
Чтоб хорошенько понять, в чем состоит мой удел.
Все, что ты видишь, — земля, небеса и моря, и туманы —
Ж.О. Энгр. Зевс и Фетида. Холст (1811 г.).
Власти моей подлежит, крепко я это держу.
Все это я сторожу один на пространстве вселенной,
Круговращеньем всего мира заведую я.
Если желаю я Мир из-под мирного выпустить крова, —
Невозбранимо по всем он растечется путям;
Но переполнится все в смятенье тлетворною кровью,
Если рванется Война из-под тяжелых замков.
Кроткие Оры при мне вратами ведают неба,
Даже владыке богов вход я и выход даю.
Янус поэтому я.[8]
Впрочем, миф о Янусе-миротворце в других римских источниках, сохранившихся до наших дней, не зафиксирован. Вероятно, у этого обстоятельства, помимо причин объективных (далеко не все мифы уцелели в круговороте времени), есть и две субъективные: во-первых, римляне сравнительно рано переняли греческие мифологические представления, в том числе и олимпийский миф творения; во-вторых, в римской мифологии уже в республиканский период истории Рима центральным космогоническим актом стало основание самого Вечного города.
Двуликий бог Янус. Иллюстрация к «Словарю античности» (1895 г.).
Любопытным «продолжением» античного космогонического мифа является сюжет о сотворении мира из тела первосущества (первобожества). Этот сюжет имеет несомненную индоевропейскую основу, что подтверждается его присутствием и в иранской, и в скандинавской, и в индийской мифологиях и в мифологических системах других индоевропейских народов. В частности, в индийской «Ригведе» рассказывается о жертвоприношении первочеловека Пуруши, которого расчленили на составные части, а из последних возникли основные элементы социальной и космической организации: глаз Пуруши стал солнцем, дыхание — ветром, пуп — воздушным пространством, голова — небом, ноги — землей, уши — сторонами света; кроме того, изо рта Пуруши произошли брахманы, то есть жрецы, из рук — кшатрии, или воины, из бедер — вайшьи, или земледельцы, а из ног — шудры, иначе «неприкасаемые», низшая индийская каста.
В ведийском гимне Пуруше говорится, что из тела первочеловека,
Из этой жертвы, полностью принесенной,
Было собрано крапчатое жертвенное масло.
Он сделал из него животных, обитающих в воздухе,
В лесу и (тех), что в деревне.
Из этой жертвы, полностью принесенной,
Гимны и напевы родились,
Стихотворные размеры родились из нее,
Ритуальная формула из нее родилась.
Из нее кони родились
И все те (животные), у которых два ряда зубов;
Быки родились из нее,
Из нее родились козы и овцы.[9]
Согласно иранской «Авесте», первочеловек Йима был распилен пополам, и из его тела был сотворен мир. В скандинавской мифологии мир создается из тела первосущества Имира:
из подмышек Имира, а также от трения его ног родились инеистые великаны, а
Из мяса Имира
сделаны земли,
из косточек — горы,
небо из черепа
льдистого йотуна,
из крови — море.[10]
Из крови убитого Имира, согласно «Младшей Эдде», возник мировой океан, а из мозга инеистого великана боги сотворили облака.
Греческая теогония не упоминает о принесении первосущества в жертву, однако в орфическом гимне Зевсу находим «наложение» образа бога богов на образ первосущества-жертвы:
Зевс — владыка и царь, Зевс — всех прародитель единый.
Стала единая власть и бог-мироправец великий,
Царское тело одно, и в нем все это кружится:
Огнь и вода, земля и эфир и Ночь со Денницей,
Метис-первородитель и Эрос многоукладный —
Все это в теле великом покоится ныне Зевеса.
В образе зримы его голова и лик велелепный
Неба, блестящего ярко, окрест же — власы золотые
Звезд в мерцающем свете, дивной красы, воспарили.
Бычьи с обеих сторон воздел он рога золотые —
Запад вкупе с Востоком, богов небесных дороги.
Очи — Солнце с Луной, противогрядущею Солнцу.
Царский же ум неложный его — в нетленном эфире,
Коим слышит он все и коим все замечает…
Тела же образ таков: осиянно оно, безгранично,
Неуязвимо, бездрожно, с могучими членами, мощно.
Сделались плечи и грудь, и спина широкая бога
Воздухом широкосильным, из плеч же крылья прозябли,
Коими всюду летает. Священным сделались чревом
Гея, всеобщая мать, и гор крутые вершины.
В пахе прибой громыхает морской, тяжелогремящий,
Ноги — корни земли, глубоко залегшие в недрах…[11]
Когда процесс миротворения был завершен, мир — во всех версиях античного мифа — оказался поделен на три сферы: небо — обитель богов, землю — обитель людей и подземное царство Аида. Боги избрали своим местопребыванием вершину горы Олимп (отсюда их прозвище — олимпийцы); люди считали центром земли Дельфы, где находился омфалос («пуп земли») — камень, проглоченный Кроносом вместо Зевса, а затем извергнутый. Аид, которым правил одноименный бог, делился на несколько частей: Элизиум (Елисейские поля) — место пребывания блаженных (древнегреческий рай), Эреб и Тартар — области наказания грешников. «География» греческой преисподней знает Стигийские болота, в которые впадают реки Кокит, Стикс и Ахеронт; огненную реку Флегетон (Пирифлегетон), реку забвения Лету. Вход в Аид, по Гомеру, находился где-то на крайнем западе, за рекой Океан; позднейшие авторы локализуют несколько входов в преисподнюю на территории Греции и Италии — в частности, озеро Аверн. Именно через Аверн, по Вергилию, сумел попасть в преисподнюю Эней:
Дж. Флаксман. Зевс на совете богов. Гравюра (1793 г.).
Так очутились они возле смрадных устий Аверна…
Шли вслепую они под сенью ночи безлюдной,
В царстве бесплотных теней, в пустынной обители Дита, —
Так по лесам при луне, при неверном свете зловещем,
Путник бредет, когда небеса застилает Юпитер
Темной тенью и цвет у предметов ночь отнимает.
Там, где начало пути, в преддверье сумрачном Орка
Скорбь ютится и с ней грызущие сердце Заботы,
Бледные здесь Болезни живут и унылая Старость,
Страх, Нищета, и Позор, и Голод, злобный советчик,
Муки и тягостный Труд — ужасные видом обличья;
Смерть и брат ее Сон на другом обитают пороге,
Злобная Радость, Война, приносящая гибель, и здесь же
Дев Эвменид железный чертог и безумная Распря, —
Волосы-змеи у ней под кровавой вьются повязкой.
Вяз посредине стоит огромный и темный, раскинув
Старые ветви свои; сновидений лживое племя
Там находит приют, под каждым листком притаившись.
В том же преддверье толпой теснятся тени чудовищ:
Сциллы двувидные тут и кентавров стада обитают,
Тут Бриарей сторукий живет, и дракон из Лернейской
Топи шипит, и Химера огнем врагов устрашает,
Гарпии стаей вокруг великанов трехтелых летают…
Дальше дорога вела к Ахеронту, в глубь преисподней.
Мутные омуты там, разливаясь широко, бушуют,
Ил и песок выносят в Коцит бурливые волны.
Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный —
Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою
Все лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно,
Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.
Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,
Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит…
К берегу страшной реки стекаются толпы густые:
Жены идут, и мужи, и героев сонмы усопших,
Юноши, дети спешат и девы, не знавшие брака,
Их на глазах у отцов унес огонь погребальный.
Мертвых не счесть, как листьев в лесу, что в холод осенний
Падают наземь с дерев, иль как птиц, что с просторов пучины,
Сбившись в стаи, летят к берегам, когда зимняя стужа
Гонит их за моря, в края, согретые солнцем.
Все умоляли, чтоб их переправил первыми старец,
Руки тянули, стремясь оказаться скорей за рекою.
Лодочник мрачный с собой то одних, то других забирает,
Иль прогоняет иных, на песок им ступить не давая…
Эней на острове Делос. Майолика (1497 г.).
