Михаил Шойфет - Сто великих врачей
— «Поняла», «забыла», «вспомнила», «сообразила» — что это такое? — говорил Павлов сотрудникам. — В применении к собакам эти слова только скрывают наше невежество и мешают понять настоящие причины ее поведения. За эти слова надо установить штраф. Да-да, кто скажет, что собака «поняла», или «забыла», или подобное этому, с того штраф!
— Но ведь надо как-то сопоставлять получаемые нами факты с фактами психологическими, — упорствовал психиатр А.Т. Снарский.
— Что?
— Имеется в виду внутренний мир собаки.
— «Внутренний мир?» Ничего не говорящие слова. Наблюдайте за слюнной железой. Вот вам измеритель. В открытой психологии слюнных желез мы видим все элементы того, что называется душевной деятельностью: чувство, желание и бесстрастное представление, мысли о свойствах падающего в рот… Когда еще сказал Сеченов:
«Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создаетли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным актом является мышечное движение…»
— Слюнные железы — измеритель любого состояния?
— Да, если сможем связать его с пищевым раздражителем.
— Ох, с огнем играете! И материализм должен знать меру, — сказал любимый ученик Павлова Снарский и по идейным соображением покинул учителя.
И.П. Павлов решил и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями. Не выдержал физиологического изучения психики и психиатр И.Ф. Толочинов. Он не поверил в успех дела своего учителя. Ушел.
— Нет, я не могу спокойно говорить о психологии! — заявил возмущенный Павлов. — Какая это наука, если ее видный представитель Вундт пишет, что высшие формы причин в природе — это действие духовных сил! Чушь! Галиматья!
Идеи свободы, дух независимости, торжество научной мысли, полет фантазии — все это открыло Павлову еще один безусловный рефлекс в мире животных — «рефлекс свободы». «Конечно, рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов… Нет никакого сомнения, что систематическое изучение фонда прирожденных реакций животного чрезвычайно будет способствовать пониманию нас самих и развитию в нас способности к личному самоуправлению», — вдохновенно говорил Павлов, выступая с докладом в Петроградском биологическом обществе. В павловской точке зрения просматриваются давние отечественные традиции. В накаленной атмосфере споров о душе И.М. Сеченов приступает к экспериментам над мозгом, в ходе которых открывает так называемые тормозные центры, т. е. локализованные в таламической области нервные центры, раздражение которых задерживает двигательную активность. Этим было введено в физиологическое мышление понятие о торможении (прежде нервная физиология знала только один процесс — возбуждение), а с ним и обширный комплекс проблем нейродинамики, касающихся соотношений между торможением и возбуждением. Для Сеченова самым важным было доказать на опыте, что воля, веками считавшаяся исходящей от души силой, производится маленьким кусочком мозгового вещества. Ведь самый верный признак волевого поведения — умение противостоять раздражителям, задерживать нежелательные импульсы. И все эти признаки, как свидетельствовал эксперимент, зависят от деятельности центров в головном мозге. Используя это открытие, Сеченов пишет для «Современника» свой первый психофизиологический трактат «Рефлексы головного мозга» (1863).
Один из противников Сеченова, философ П.Д. Юркевич (1862) писал: «В настоящее время физиология… довольно сильно определяет наши ежедневные суждения о жизни, ее явлениях и условиях». В 60-е годы прошлого столетия И.М. Сеченов выступил с критикой психологии, обвиняя ее в том, что она использует субъективный, неточный подход. Он считал, что разработку психологии следует передать физиологам. Эта точка зрения оказала громадное влияние на мировоззрение целого поколения отечественных ученых. Напомним, что к началу 70-х годов прошлого века психологов по профессии еще не было, и на решение психологических проблем претендовали исключительно философы.
Здесь самое время сказать, что сегодня отношение к психологии коренным образом не изменилось. «Психические явления темны, неопределённы, запутанны», — говорят физиологи. Пытаясь отыскать их причину в строении нервных клеток, врач остается на твердой почве. Обращаясь к психическому как таковому, он попадает в зыбкую область, где нет опорных точек, которые можно было бы проверить микроскопом и скальпелем. Но естественно-научный опыт вынуждал таких исследователей, как основатель «Архива Физиологии» Пфлюгер(1829–1910), Гельмгольц, Дарвин, в строго научном складе мышления которых никто не сомневался, признать за психическим самостоятельное значение.
Какую позицию занять натуралисту и врачу при столкновении с фактами, не укладывавшимися в привычные анатомо-физиологические представления? Традиция могла предложить единственную альтернативу: вернуться к понятию о сознании. Но в эпоху, когда сознание не приобрело серьёзного научного содержания, это означало вновь оказаться в бесплодной области субъективной психологии. Для Гельмгольца вопрос стоял так. если образ не выводим из устройства сетчатки, а старое представление о сознании как конструкторе образа не может быть принято, чем заменить это представление? Для Сеченова проблема имела схожий смысл, но применительно к действию, а не к чувственному образу: если целесообразное действие невыводимо из простой связи нервов, а старое представление о сознании и воле как регуляторе действия не может быть принято, чем заменить это представление? Аналогичный вопрос, но уже в отношении другой психической реалии — мотива возникал у неврологов, поставленных перед необходимостью понять побуждения своих пациентов.
Пьер Жанэ, воспитывавшийся у Шарко как ученый, который не признавал другой детерминации, кроме органической, отступает от догм своего учителя и выдвигает понятие о психической энергии. В конце концов, родилась новая альтернатива анатомо-физиологическому объяс-нению этой реальности, отличная от концепции сознания учения о бессознательной психике. Оно явилось подлинным открытием психической реальности.
Различие подходов Павлова и Фрейда еще и в том, что Павлов связывает такие симптомы, как сомнение, нерешительность, безволие, со слабостью психического аппарата, Фрейд видит в них результат взаимодействия противоборствующих сил. Фрейд писал — «Мы не считаем расщепление психики следствием врожденной неспособности психического аппарата к синтезу, но объясняем его динамически — через конфликт противостоящих друг другу сил — и видим в нем результат активного противоборства двух групп психических явлений». Динамический подход Фрейда предполагает не только учет понятия силы, но и представление о том, что внутрипсихические силы неизбежно вступают друг с другом в конфликт, основанный в конечном счете на дуализме влечений.
Когда Павлов говорил о наложении человеческих переживаний на физиологическую основу, о слиянии субъективного и объективного, то он не отождествлял эти два понятия' «Прежде всего важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык». Иван Петрович полагал, что когда физиология высшей нервной деятельности достаточно расширится и углубится, когда «она будет состоять из очень большого материала, тогда на эту систему физиологических механизмов можно будет пытаться наложить отдельные субъективные явления. Это мне представляется законным браком физиологии и психологии или слитием их воедино». Очевидно, что речь идет о неотделимости сознания от рефлекторной деятельности мозга, о единстве физиологического и психического. По Павлову, «временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно уже и психическое — то, что в психологии называют ассоциацией».
При внимательном прочтении Павлова можно легко заметить, что мэтр признавал психоанализ и отдавал должное психологии. Он писал, что «когда очень запрятан ущемленный пункт, приходится прибегать к положительному искусству Фрейда». В другом месте Павлов говорит, что духовная, психическая жизнь пестро складывается из сознательных и бессознательных процессов. Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому, когда психолог проводит исследование, он находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки пространства, но с таким фонарем трудно изучать всю местность.
