Бхагаван Раджниш - Мессия. Том 2
Знать настоящее — это знать прошлое и знать будущее, и тогда вы сможете сказать: Здесь нет могил. Есть только жизнь вечная. Могилы существуют благодаря нашему невежеству, из-за того, что мы никогда не входили внутрь своей собственной жизни. Мы всегда оставались снаружи своей собственной жизни — вот почему могилы существуют; в противном случае могил нет.
Я стал говорить моим людям, что, когда какой-то саньясин оставляет тело, не нужно грустить и жалеть, лучше плясать и праздновать. Празднуйте даже смерть, потому что смерть фальшива; празднуйте то, что друг пошел в будущее, в новое тело — никто не умирает, никто никогда не умирал. В этом смысл: когда Иисуса спросили: «Не скажешь ли ты что-то об Аврааме, старейшем, самом древнем отце человечества?» — Иисус сказал: «Прежде чем был Авраам, был я».
Он не говорит ничего об Аврааме; он говорит: «Даже прежде Авраама»,
— а Авраам был почти за две тысячи лет до Иисуса — он говорит: «Даже прежде Авраама был я».
Так же можно сказать: позже, чем будут дети моих детей, буду я. Я простираюсь по всему существованию, где же могут быть мои могилы? Могил нет.
Истинно, часто вы веселитесь, не ведая того…
Всякий раз, как вы проходите мимо поля, где покоятся ваши предки, вглядитесь, и вы увидите самих себя и детей ваших, пляшущих, взявшись за руки.
Истинно, часто вы веселитесь, не ведая того.
Ведь эта глубокая истина, вечность вашей жизни, — знаете вы это или нет — время от времени взрывается вашей радостью, вашим танцем, вашей музыкой. Вы не знаете, что же это хватает вас, чем вы становитесь одержимы. Это жизнь вечная внутри вас.
Художнику не известно — я говорю о подлинном художнике, не технаре, — художнику не известно, кто рисует его руками, так же как не известно поэту, кто пишет его рукой.
Когда Кольридж умер, он оставил около сорока тысяч незавершенных стихотворений. Всю его жизнь его друзья говорили: «Эти стихи так прекрасны, почему ты не завершишь их? И не так много работы! В стихах пропущено всего по одной, две или три строки, они почти завершены. Только добавить еще одну строку, и это станет частью вечной литературы человечества».
Но Кольридж всегда говорил: «Я никогда не писал ничего. Как только мной овладевает вдохновение, что-то изливается из меня. Иногда стихотворение завершается, а иногда, прежде чем стихотворение завершится, вдохновение исчезает, Кольридж здесь. Я пробовал: я могу обманывать весь мир, но я не могу обманывать себя. Составить еще одну строку и завершить стихотворение… Никто не узнает — пока не прочтет человек, у которого тот же поэтический опыт, что и у меня; он один обнаружит, что все эти строки пришли от запредельного, но одна строчка — последняя строчка — написана кем-то другим. Я не хочу обманывать себя или будущее человечество».
Однажды, когда один из величайших индийских поэтов этого столетия Рабиндранат Тагор переводил свои поэмы на английский — за которые ему присудили Нобелевскую премию, — он был в нерешительности, потому что все остальное переводить легко, но поэзию перевести очень трудно.
У каждого языка свои собственные нюансы, у каждого языка свой собственный необычный вкус, свой собственный напев — никакой другой язык не может уловить его. Пожалуй, можно перевести прозу с одного языка на другой язык почти точно, но поэзия — это другая материя; поэтому он был немного растерян. Он получил хорошее образование в Англии, так что английский не был ему чужим языком, он был почти вторым родным языком для него. Но все же родной язык есть родной язык; нет способа заменить его.
Он отправился в Англию, у него были там друзья, великие поэты. Прежде чем публиковать те поэмы, он хотел сначала почитать их небольшому собранию поэтов. Йитс, один из великих английских поэтов, созвал на встречу в свой собственный дом всех лондонских поэтов — он уже был поэтом — Нобелевским лауреатом, и Рабиндранат прочитал свои поэмы.
Все были поражены, а также шокированы тем, что, если бы эти поэмы не были переведены, мир никогда не узнал бы о них; а у них совершенно иное измерение, которого никакой английский поэт никогда не касался.
Но Йитс молчал. Он был величайшим поэтом на той встрече.
— Вы не сказали ничего об этом, — промолвил Рабиндранат.
Йитс сказал: «Поэмы великолепны, но в четырех местах… только четыре слова не ваши, там кто-то другой помог вам».
Рабиндранат не мог поверить своим ушам, потому что это было правдой. Из-за своего сомнения он показал их великому христианскому миссионеру, Эндрюсу, — перед самым отъездом в Англию он показал свои поэмы и спросил: «Вы замечаете какие-нибудь грамматические, лингвистические ошибки в них?»
Эндрюс был великим ученым, но он не был поэтом. Он просматривал поэмы, и только в четырех местах он сказал: «Эти слова грамматически неверны. Все остальное абсолютно правильно, что касается грамматики и языка, но эти четыре слова нужно заменить».
Он порекомендовал четыре других слова того же смысла, и Рабиндранат просто заменил те четыре слова. Все стало более грамотным, более правильным в отношении языка — но он не мог обмануть Йитса и его поэтическое чутье. Тот указал точно на те четыре слова во всей книге поэм и сказал: «Эти слова совершенно правильны, что касается грамматики, но тот, кто порекомендовал их, не поэт».
Рабиндранат сказал: «Вы поразили меня! Эти слова порекомендовал мне великий ученый, известный во всем мире, Эндрюс».
Йитс сказал: «Не имеет значения, кто порекомендовал их; он знает язык, он знает грамматику, но ничего не знает о поэзии. Пожалуйста, напишите ваши собственные слова, которые вы поставили первоначально».
Он поставил собственные слова, и Йитс сказал: «Теперь это совершенно — не столь грамотно, но поэзия не грамматика. Прозаическое сочинение должно быть грамотным; полеты поэзии выше грамматики, выше языка. Теперь это совершенно правильно. Это слова поэта».
Что-то неизвестное, когда вы танцуете, может овладеть вами — не что-то наружное, а что-то внутреннее, которое было спящим, но от вашего танца пробудилось. Вы будете удивлены, изумляясь: откуда приходит этот танец, откуда приходит эта песня? Откуда эта тишина и эта радость?.. Беспричинно, это просто переполняет вас.
Такое переполнение происходит время от времени с каждым — но без вашего ведома; иначе эти редкостные моменты могли бы иметь огромную важность. Они могут стать трансформацией всей вашей жизни.
Если вы знаете, откуда вдруг разразилась весна, откуда пришло это благоухание, как облако, окружая вас, если вы отправились к его корням, его источнику, вы найдете не только всю жизнь, но и жизнь как таковую. Помните: те, что нашли жизнь, нашли жизнь как таковую — не вашу, не мою. Они нашли только чистую жизнь, которая движется от формы к форме, от жизни к жизни, от плана к плану.
Другие приходили к вам; за золотые обещания, ставшие вашей верой, вы дали им лишь богатство, власть и славу.
Я дал вам меньше, чем обещание, но вы были куда щедрее ко мне.
Здесь побывали другие, которые пришли с золотыми обещаниями, и вы отдали им свои великие богатства, власть и славу. Я дал вам меньше, чем обещание, но вы были куда щедрее ко мне.
Что же подразумевает Халиль Джебран, говоря, что люди были более щедры к нему? Он подразумевает: «Вы дали мне более глубокую жажду жизни. Пребывая среди вас, я все более и более становился искателем, исследователем. Вы, может, и не знаете, что дали мне этот поиск, это искание, но при виде вас, спящих, желание пробудиться возникло во мне. При виде вашего гнева желание возникло во мне — существует ли какое-то место, где гнев побежден или превратился в сострадание? Глядя на вас и живя с вами, я увидел, что люди просто произрастают, не живут. Каждый из вас напоминал, чтобы я не транжирил свою жизнь, как вы; что я должен разыскать источник жизни, прежде чем смерть постучит в мои двери».
Вы видите красоту этого человека? Никто не давал ему ничего, но он все же говорит: «Я дал вам меньше, чем обещание…» — я не давал вам ничего, — «но вы были куда щедрее ко мне».
Вы не давали мне своих сокровищ, власти, славы, но вы дали мне более сильную жажду жизни. Чем больше я смотрел на вас, тем больше осознавал, что так недолго и пропасть; я должен пойти на великий поиск и рискнуть всем, я должен найти истину жизни. Я не хочу умереть, как все остальные; я хочу умереть, только найдя лучшую жизнь, более глубокую жизнь. Вы дали это мне, хоть и не осознавали этого».
Когда-то, когда я возвратился из университета, завершив свое образование, вся моя семья была озабочена только одной вещью — тем, что мне пора жениться. Мой отец был очень осторожен, потому что он знал меня, и коль скоро я сказал «нет», то не было способа изменить это на «да». Сначала он попытался узнать это от других, поэтому меня расспрашивали мои дяди, расспрашивали его друзья.
