Луи Повель - Мсье Гурджиев
Усевшись на полу, я наблюдал за этим спектаклем. В эзотерическом учении Гурджиева, по крайней мере как я его понял, нет ничего экзотического, равно как и оккультного. Если убрать всю шелуху, речь идет о том, чтобы научить людей общаться. Увы, мне не хватило времени глубоко усвоить это учение, я сумел лишь слегка к нему прикоснуться. И оттого, сразу же по завершении моих тщетных попыток, оказался еще более дезориентирован в жизни, чем раньше.
Гурджиеву было важно, чтобы «Вельзевул» был прочитан целиком, без изъятий, чтобы его учение предстало во всей своей сложности и противоречивости, без свойственного Успенскому ложного упрощенчества. Здесь все было не напрасно и каламбуры (непереводимые на французский), и чудовищные банальности, и простецкие шуточки, и раблезианские отступления, вроде бы совсем неуместные. Мы это так и понимали. Помогала обстановка. Вскоре «Вельзевул» будет издан в виде доступных каждому брошюрок покупай и читай. Не потребуется ни выклянчивать его, ни воровать, ни даже расставаться с тысячей или хотя бы сотней долларов. Слушатели скрючились в самых неудобных позах. И это, как мы поняли, тоже вид «работы», ведь существует же прелюбопытная связь между сознанием и мышцами. Мы в смятении, мысли будто пустились в галоп. Но мыслит не только голова. В таком же смятении наши ляжки, озадачена грудная клетка. Тут существует некая таинственная взаимосвязь.
Кроме того, ведь и сам Гурджиев слушал вместе с нами, задавая ритм чтению редкими хмыканьями, подчеркивая паузы, запятые. Но никаких комментариев, разъяснений, только иногда ржал нам в лицо. Словно он уже умер и из загробного мира созерцает тризну своих будущих читателей, пожирающих его труп.
Забавно, что эти страницы, которые вскоре были отданы urbi et orbi[40], на съедение первому встречному, на растерзание критикам, на расчленение глубокомысленным «ученым», в то же время скрывались от поклонников учения. Гурджиев, не побоявшийся всеобщего поношения, дурацких, а то и злонамеренных трактовок, допускал, однако, на их чтение лишь немногих посвященных. Существуют партии, которые с полным основанием опасаются интеллектуалов. И уже тем паче не доверяют интеллектуалам из числа собственных же членов. Ни единая машинистка в своем благочестивом рвении никогда не допустит их до заветной рукописи. Но если ее решено обнародовать тогда другое дело. Вышла пожалуйста, пишите о ней статьи, тискайте заметки. Книгу-то можно купить в любой лавке, но сама рукопись это как бы ее мистический прообраз, бережно хранимая реликвия. Ее чтение магический обряд. Кстати, попробуйте подобным же образом читать Пруста или Рабле, и они предстанут перед вами в совсем ином свете (я не случайно назвал именно Пруста и Рабле).
Итак, Гурджиев решил, что пришла пора опубликовать его заметки. Ему хотелось, чтобы они разошлись как можно шире. Одни издания стоили бы бешеных денег, другие раздавались бы даром. Начать следовало с тщательно подготовленных, прекрасно оформленных томиков для избранных. Имело смысл начать именно с этого сразу потекли бы доллары, те самые, что и подвигли Гурджиева впервые дать почитать свои сочинения. Потом тысячи книжечек карманного формата, на тонкой бумаге, они раздавались бы на каждом углу, в бистро, в портах. Какой щедрый посев! А это одно из главных свойств любого божества. И мы, французы, его не разочаруем, ибо раздавать бесплатно будут именно нам. Не только как самым скупым, но и как самым недоверчивым. А недоверчивые угодны Богу.
СОВРЕМЕННЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ И СВЯЩЕННАЯ ТАРАБАРЩИНАНОВЫЙ чудотворец, понимая, что партия сыграна, ожидание подлинного ученика тщетно, а час близок, вдруг раскрывает карты. Разом вот вам эзотеризм въяве. Все тайное открыто миру. Подумать только: новый чудотворец отважился отправить в странствие по свету на рыдване печатных текстов то, чему подобает быть антиидеей и антифразой. Дело, однако, сделано при его-то недоверии к людям, особенно к приближенным. Он пустил бутылку на волю волн, закинул в пучину свою коварнейшую снасть на самую крупную рыбу.
«Твои новоявленные современники…» В этом определении Вельзевула сосредоточено все презрение к людям, с которыми приходится общаться его внуку Гаруму[41]. Он пытался объяснить внуку, в каком пустопорожнем окружении влачит тот свое существование. Ну и толчея вокруг: прожектеры, спесивые призраки, роботы. И эти новоявленные современники еще и обидчивы, их задевает грубоватый гурджиевский юмор, им, разумеется, не по вкусу его кавказские шуточки. Читая Гурджиева, они не понимают, что перед ними большая литература. Он ведь не знаменитый писатель, не лауреат Гонкуровской премии. Потому они и не дают себе труда разбить прочную скорлупу и добраться до самих ядрышек, которых к тому же и несколько одно в другом. Какой бы им открылся писатель (и не только)! Лишь немногим посчастливилось быть современниками писателя такой силы.
Успенский же, даже как-то неожиданно, пришелся ко двору. Полюбился толпе зевак, готовых лопать все без разбора. Таблица водородов им ни к чему, зато они обожают анекдоты. А выпуски серии «Всё и вся», которые вскоре будут переведены, это совсем иного рода кирпичики под ноги тем, кто желает перебраться через лужу. Это тексты трудные для восприятия, ветвящиеся, переплетающиеся. Гурджиев добивается совершенно невозможного: передает сообщение посредством языка, но вопреки языку, посредством текста, но вне текста. В результате получается литература, враждебная литературе. Тут он не первый существует «Пантагрюэль», а также «В поисках утраченного времени», «Пора в аду», «Мальдорор». Однако и в них чувствуется преемственность. Переварить же столь полную новизну ценителям литературы не под силу. У Гурджиева антилитература. Он и не скрывает своего презрения к литературе, а этого они не простят.
Иных же надолго растревожат истории, которые рассказал Вельзевул своему внуку. В поисках счастья они решатся спуститься в эту пещеру и достигнут важнейшей главы, где разворачивается последняя сцена космологической драмы Гурджиева, оставляющей надежду на всемирное освобождение в далеком будущем. Место действия таинственный Тибет, до того почти неведомая земля. Только здесь люди обрели наконец последнюю решимость, прониклись самоотрешенностью. Человеческие судьбы как бы образовали связки, словно альпинисты перед решительным штурмом вершины. Они уже знали, где надо искать эликсир вечной жизни, о котором мечтали средневековые алхимики. Однако бессмертия следовало достигнуть иначе: тут не поможет ни слепая вера, ни колдовское зелье, а только знание тайн Бытия и могучее личное усилие. Но победить в этом беспощадном сражении сможет лишь хорошо обученный и вооруженный воин. А люди привыкли добиваться господства самым кре-тинским способом просто разрушать. Таковы современные завоеватели, создатели новых империй: они не меньше варвары, чем вестготы, такие же дикари, как неандертальцы. Ну как втолковать англичанину, что судьба мира решается на Тибете и поэтому надо оставить Тибет в покое? Чтобы окончательно созреть, тибетцам может понадобиться всего несколько лет (а может быть, несколько недель). Получается, что судьба человечества зависит от случайной пули, выпущенной англичанином на Тибете, завоеванном ради великой цели вящей славы Альбиона. Нажмет какой-нибудь чело-векоробот на гашетку и падет возможный спаситель мира. А следующего нам придется ждать еще сотню тысяч лет.
Вот что говорил Вельзевул своему внуку.
Можно, конечно, и посмеяться над его историями. Но почему, собственно, описываемые им события менее правдоподобны, чем Тайная вечеря, при том, что они не такие стародавние? Ну, допустим, придумал новый чудотворец еще одну небывальщину в добавок к приключениям Атридов, жертвоприношению Авраама и некоторым происшествиям времен Понтия Пилата. Поэт-трагик дает, пожалуй, еще большую волю фантазии.
Твои новоявленные современники, о Гарум, словно зрители на концерте. Среди выступающих избирают они себе кумира. Подлинный же Учитель (вдруг он да и появится нежданно-негаданно) сам выбирает себе учеников. А бывает, что целые поколения обходятся без единого Учителя. Иные поколения, казалось бы, его достойны, а он все не является. А недостойные наоборот удостаиваются двух или трех. Некоторые Учители готовы идти па край света в поисках Преемника. Однако роман мироздания весьма обширен. За всю нашу жизнь мы способны прочитать в лучшем случае одну его главу, да и то в журнальном (урезанном) варианте. Поэтому начинать чтение можно с любого места и где угодно прервать его. Любого отрывка достаточно, чтобы понять целое, но ни единый из них невозможно понять до конца. Это священная тарабарщина, взрывоопасная карамель, которую отныне можно приобрести в любой лавке. Там расставлены гигантские капканы на слонов, не на какую-то мелочь. Чтобы осилить подобный текст, необходим определенный интеллектуальный уровень, что в наше время редкость. Некоторые примут его за детектив, другие пустятся в эзотеризм, как пускаются во все тяжкие. Воскурится ладан в новых ризницах. Возникнет новая церковь: труды Успенского сойдут за послания апостолов, Гурджиева за Евангелие. Все лишнее тут же вымарают: будет составлено нечто вроде антологии из наиболее внятных отрывков, куда не войдут самые темные и соблазнительные высказывания. Пираты никому не позволят идти в кильватере этого корабля, разве что крупная рыба будет следовать за ним, не покидая свои глубины.
