Елена Денисова-Радзинская - Мы все из одной глины. Как преодолеть трудности, если ты необычный
Но меня может понять только тот, кто хорошо знает аутистов. Когда их невозможно сдвинуть на что-то новое, что-то поменять или чем-то заинтересовать. А уж когда они уже сказали: «нет!»… Это ох и ах… Это очень нет.
Приехав, я стала додавать. Додавать то, чего не давала сыну раньше. Я решила, что могу. Что хуже не будет. Додать любовь. Додать внимание. Понимание. Принятие. Сочувствие и сопереживание. Додать свои уши – чтобы не только говорить самой, а посидеть и послушать то, что иногда не хочется, потому что устаешь от однообразия или чего-то еще.
Додать то, что даже не приходило раньше в голову додавать. Я додавала до того момента, пока он сам не сказал мне: «Все! Хватит!»
Мы начали встречаться, да-да, отдельно, как на свидании, на нейтральной территории. Это были заправки BP, ему они нравились. Мы сидели в кафе на заправках и общались. Он рассказывал новости и недоверчиво поглядывал на меняя, ожидая обычной реакции: непринятия, осуждения, поучения, как жить. Но я прочитала книгу Ю. Б. Гиппенрейтер «Общаться с ребенком. Как?», прочитала все про активное слушание – как помочь собеседнику высказаться до конца, и делала все правильно. Вскоре недоверие Тимофея стало уменьшаться, от поездки к поездке, от одного кафе к другому.
Почему кафе? Потому что в тот период это было самая безопасная нейтральная территория, и он сам ее выбрал.
Я должна рассказать об интересной особенности аутизма, которую лично заметила, а перед эти прочитала в книге «Услышать Голос Твой»
Кэтрин Моррис. Если человек с особенными потребностями аутического спектра преодолевает какую-либо одну установку, которую раньше, казалось, невозможно было сломать, или сделает дело, невозможное для него раньше, то происходит удивительное: от радости или от чего другого, я не знаю, но у него происходит прорыв еще в двух областях. Если образно говорить – только как пример – что он не брал в руки чашку, ложку и вилку, то если он каким-то невероятным образом всё-таки взял вилку (может быть, после большой, специально проведенной для этого работы), то он после этого с легкостью берет чашку и ложку. По крайней мере, у меня так и происходило, и не раз.
Например, Тимофей очень боялся ходить платить за заправку в BP, я уже не говорю о том, чтобы общаться там с барменом в кафе и что-то покупать. И вот в один из наших приездов на BP произошло следующее: я сидела в машине и, держа деньги на заправку, сказала: «Что-то болит спина, даже трудно вставать из автомобильного кресла». Сказала просто так. Совсем ничего не желая, как факт. Тимофей молча взял деньги и ушел к кассе. Я сидела немножко ошеломленная и ждала, что будет. Он вернулся, и в руке у него было капучино, который я люблю. Молча отдав мне кофе и сдачу, он сел рядом. Молчала я, молчал он.
Я тронулась, и вдруг он сказал: «Не знаю сам, что со мной, но мне захотелось это сделать, и у меня получилось. Я сам не понимаю, как это получилось. Сначала было страшно, но потом я решил попробовать». В тот момент я даже не могла ничего ему сказать. Я только пробормотала немножко искусственным голосом: «Да, здорово, да, классно, Тима. Ты молодец». А он продолжал, сам удивляясь себе, повторять, налезая своим текстом на мой и почти меня не слушая: «Как это у меня получилось, я сам не понял».
Таких случаев становилось все больше. Он привык ездить только одной дорогой, и меня это раньше ужасно раздражало. Всегда все одинаково. Я кричала, злилась, ехидничала, насмешничала, обвиняла и пыталась сломать. Мои потуги были всегда напрасны, он только напрягался, закрывался еще больше и на мое насилие отвечал еще большим отчуждением. Сейчас я практически ничего не меняла в нем, я давала, что могла, принимая его первый раз в жизни таким, какой он есть. И через некоторое время произошло следующее: мы ехали обычной дорогой, и вдруг он повернул и поехал не прямо, как всегда, а объехал слева по другой улице. Повода для этого никакого не было, не было пробок, и я спросила: «Зачем?» Ответ меня потряс: «Я решил сделать что-то по-новому. Попробовать поехать другой дорогой. Может быть, я смогу…» У меня опять была огромная пауза, я понимала, что происходит что-то нереальное для меня и него, что-то, что я не могла сломать столько времени, происходит само по себе без всякого вмешательства.
Эти победы измененного поведения для кого– то наверняка покажутся чем-то неважным. Меня поймет только тот, кто сталкивался с проблемами аутического спектра.
Я хочу описать еще одно важное для меня изменение. Тимофей с детства не называл меня мамой, только «Лена». И никакими силами, уговорами или обвинениями невозможно было заставить его это изменить. Старались все: мои родственники, друзья, верующие люди из церкви, посторонние люди. Результат был нулевой. Я смирилась. Честно говоря, мне самой было не очень важно, что он не называл меня мамой – но почему-то это было важно другим людям. И периодически я спрашивала его: «Тебе что, трудно называть меня мамой при всех хотя бы один раз?» Ответа не было. И вдруг через какое-то время произошло следующее. В подъезде я встретила родственника своей соседки, это был молодой парень, который очень странно себя вел. Каким-то измененным голосом он, не зная меня, позвал:
– Лена, Лена. Вы Лена? – и потом что-то пробормотал.
Я подошла и спросила:
– Вы меня звали? Что вы хотели?
Он ответил теперь уже агрессивно:
– А чем ты мне можешь помочь?
Я, увидев неадекватность поведения, подумала, что он, возможно, находится в измененном состоянии от алкоголя или наркотиков, и спросила спокойно:
– Может, тебе помощь нужна? Ты случайно не пьешь?
И вдруг он стал почти кричать:
– Да кто ты такая, чтобы мне здесь указывать? Тебя даже сын мамой не называет!
Эта история не оставила во мне никакого эмоционального следа, ни обиды, ни огорчения, было небольшое удивление, откуда он знает, но узнав, что это родственник моей соседки, я все поняла. Вечером этого дня я говорила с Тимофеем по телефону и совершенно случайно речь зашла об этой соседке. По-моему, в связи с тем, что мы хотели оставить ей какие-то ключи. И я упомянула, вспомнив недавний эпизод: «Да, кстати…» И рассказала этот случай. Вечером на следующий день мне пришла смска: «Мама, не можешь положить мне сто рублей на телефон? Утром я отдам». Без комментариев.
Теперь я хотела бы упомянуть его отношение к религии. Мы ходили в православный храм, потом он ходил в воскресную школу все детство, читал Библию. Потом произошло следующее. Когда он собрался поступать после школы не в институт, а на работу в метро, я взбунтовалась и взбунтовала все свое окружение. Мне очень хотелось, чтобы все люди, которых я и он знали, и особенно в церкви, доказали ему, как он неправ, и что ему необходимо поступать в какой-либо вуз, а не «заниматься глупостями».
Но я добилась только одного – он перестал ходить в церковь и общаться со всеми, кто заставлял его поступать в институт. Так, своим собственным насилием я в то время лишила его и духовной опоры. Я не понимала тогда, что он сам не видит возможности поступить, не верит в себя, боится, а вместо помощи от меня получает только упреки и обвинения, которые еще больше усугубляют его страхи и загоняют в угол. А поскольку я не видела на его лице никаких явных эмоций, то ложно трактовала это как упрямство и нежелание учиться. То есть невозможность я принимала за нежелание. Я не понимала, что он не может, я была уверена – он просто не хочет. Гнев, обвинения и упреки в то время были моими частыми реакциями на все выше написанное. А его реакцию на мой гнев – поджатые губы, еще более неподвижное лицо – я принимала за еще большее упрямство. У меня в голове даже не могло уложиться то, что он рассказал мне потом: как больно, страшно и одиноко было ему в такие моменты, как никто его не мог понять и как часто он думал в тот период о том, чтобы исчезнуть. Все это было закрыто от меня за семью печатями. Мое собственное представление о том, как нужно и что нужно «как у всех», не давали мне покоя, заставляли быть еще более нетерпимой и агрессивной ко всем особенностям и любым нестандартным реакциям с его стороны.
Теперь, когда я стала меняться и когда пошли перемены, меня саму очень часто удивлявшие, сын стал рассказывать о том, что было в тот период.
Как он нашел людей в метро, которые его приняли таким, какой он есть. Как эти люди, особенно одна из них, которая была в то время начальницей станции метро, дала ему то, что не могла дать я. И как именно ее он называл мамой, как он написал в телефонной книжке «Мама», имея в виду ее, Людмилу Банцекину, потому что она понимала и принимала его всего и помогала ему понять мир. Как, когда она заболела, он чуть не умер сам, потому что другой опоры в тот период в жизни у него не было.
Как она учила его простым элементарным вещам: не раздражаясь на его вопросы и непонимания, учила как ребенка и многому научила. И как интересно, что ее бывшая профессия – педагог в детском саду.
