Бхагаван Раджниш - Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое
Это не имеет никакого отношения к Богу, это просто биология. Людей нужно учить разбираться в биологии и использовать все доступные методы, чтобы снизить население вдвое.
Прекрати беспокоиться о походах в синаноги, храмы, церкви — там тебя попросту надувают. Перестань спрашивать совета у этих людей — раввинов, монахов, священников, — они прекрасно понимают, что утешали людей тысячи лет — и все эти утешения бессмысленны.
Вам нужно отвернуться от политиков и священников и обратиться к ученым. Если человечество хочет освободиться от страдания, оно должно сфокусироваться на науке.
И мою религию я назвал внутренней наукой души. Это не религия, это полностью наука. Точно так же, как наука справедлива в отношении объективного мира, она верна и в отношении мира субъективного.
Помни, наука о внешнем мире может оказаться чрезвычайно полезной, в результате чего страдание уменьшится почти на девяносто процентов. А как только ты уберешь девяносто процентов страданий физиологических, биологических — наука с легкостью с этим справится, — остальные десять впервые станут для тебя ясными. Но прямо сейчас они смешались с этими девяноста процентами. И тогда ты увидишь, что все те страдания ничто по сравнению с этими десятью процентами; эти десять — вот истинная мука. И ее можно трансформировать только за счет движения вовнутрь — назовите это медитацией, осознанностью или свидетельствованием.
Эти десять процентов обладают огромным весом; те девяносто — ничто, это всего лишь нужда: тебе нужно есть, нужно где-то спать, иметь работу, быть здоровым — и все это может быть решено с помощью науки.
Полностью убери священников — они не несут никакой пользы для будущего. Они создали уже и так достаточно путаницы. Сконцентрируйся на науке — и ты немедленно почувствуешь, как в тебе растет новое, неведомое раньше измерение. Оно всегда было здесь — но разве голодный человек способен думать о смысле жизни? Голодный человек не может понять, прекрасен этот цветок или нет, — он голоден. С ним невозможно говорить о музыке, поэзии или живописи. Это только оскорбит его, это будет просто издевательством, полным издевательством. Но как только эти проблемы будут решены, он впервые начнет интересоваться истинными экзистенциальными вопросами, на которые может дать ответ только субъективная наука.
Так что у религии нет будущего. В отношении материальных вопросов будущее за объективной наукой и за субъективной наукой — в отношении вопросов души. Первая позаботится о физиологических, биологических нуждах, а вторая позаботится о психике и вашем глубинном центре — душе.
Глава 2
Я НАЗЫВАЮ ЭТО ПОЧТЕНИЕМ К ЖИЗНИ
Что ты думаешь о философии ненасилия, и в частности — о христианской идее подставить другую щеку?
Я не философ. Думают философы, это подход ума. Мой подход — не умственный, он полностью противоположен философии. Это не размышление о вещах и каких-то идеях, но ясное видение, которое приходит, когда ум отодвигается в сторону и человек смотрит сквозь тишину, а не через логику. Видеть не значит думать.
Восходит солнце, рассвет... если ты думаешь об этом, ты его упустишь, потому что, думая, ты начинаешь удаляться от него. Когда ты думаешь, ты уносишься прочь на тысячи миль, а скорость мысли огромна...
Когда ты наблюдаешь рассвет, убедись, что ты ни о чем не думаешь. Только тогда ты сможешь его увидеть. Думание надевает на твои глаза вуаль. Оно окрашивает реальность своим цветом, дает ей свои интерпретации. Оно не позволяет реальности достичь тебя; оно делает собственный отпечаток на реальности, искажает ее.
Поэтому ни один философ никогда не был способен познать истину. Все они только размышляли о ней. Но размышлять об истине невозможно. Или ты ее знаешь — или нет. Если ты ее знаешь, то нет необходимости о ней думать; если не знаешь — как ты будешь о ней размышлять? Когда философ размышляет об истине, это то же самое, как если бы слепой размышлял о свете. Если у тебя есть глаза, ты не думаешь о свете, ты видишь его.
Видение — это совершенно иной процесс; это побочный продукт медитации. Поэтому мне вряд ли понравится, если мой образ жизни назовут философией; он не имеет с философией ничего общего. Мой образ жизни можно назвать фило-сия. «Фило» означает любовь; «софия» означает мудрость, знание — «любовь к знанию». В слове «филосия», «фило» также означает любовь, а «сиа» означает «видение»: любовь — но не к знанию, а к бытию, не к мудрости, а к сущему.
Так что это первое, что нужно запомнить. Ненасилие — это философия для Махатмы Ганди, для меня это филосия. Именно в этом месте я постоянно сражаюсь с мыслителями и философами вроде Ганди.
Ганди озаглавил свою автобиографию «Эксперименты с истиной». Это полнейший абсурд, с истиной невозможно проводить эксперименты. Когда ты пребываешь в тишине, истина присутствует в своем полном великолепии. А когда тишины нет, нет и истины. Когда ты находишься в тишине, истина не возникает перед тобой как объект — но внезапно ты осознаешь, что ты и есть истина. Нет того, на что можно смотреть. Видящий становится видимым, наблюдатель превращается в наблюдаемое — двойственности больше нет. И это не вопрос думания: нет никаких сомнений, никаких убеждений, никаких идей.
Ганди пытался экспериментировать с истиной. И вывод прост: ты должен знать истину, иначе с чем ты собираешься экспериментировать? А зачем человеку, который знает истину, проводить с ней эксперименты? Он проживает ее на опыте, для него нет других вариантов. Для Ганди все является философией, для меня все является филосией. Ганди мыслитель, я — нет. Мой подход экзистенциальный, не ментальный. И мне не нравится само слово «ненасилие», потому что оно негативно. Насилие позитивно; ненасилие — негативно. Никто не обращает внимания на то, что насилие вы сделали позитивным явлением, а ненасилие просто его отрицает.
Я называю это почтением к жизни — я не пользуюсь словом «ненасилие». Почтение к жизни — позитивно; в этом случае ненасилие случается само по себе. Если ты чувствуешь уважение к жизни, разве ты сможешь быть насильственными? Но может быть так: человек ведет себя ненасильственно, но не испытывает при этом никакого уважения к жизни.
Я знавал этих так называемых ненасильственных людей. Ты будешь удивлен, когда узнаешь: в Калькутте у джайнов есть одно очень странное место. Во всех больших городах, в Мумбай, в Калькутте джайны — самые богатые люди. И в Калькутте я столкнулся с очень странным явлением. Когда я впервые увидел его, то не мог поверить собственным глазам. Обычно я останавливался в доме одного уникального человека — Соханлала Дугара. Он был уникален во многих смыслах. Я любил его, он был очень колоритен. Это был пожилой человек — когда мы впервые встретились, ему было около семидесяти, а прожил он до девяноста лет. Мы познакомились в Джайпуре, его родном городе, и он пригласил меня в Калькутту, где у него был бизнес. Он управлял рынком серебра — не только по всей Индии, но также во всей Азии. Его называли Серебряным Королем. Я слышал о нем, но представления не имел, что он за человек. Когда он впервые приехал ко мне — пожилой мужчина, одетый в традиции Раджастани, в желтом тюрбане — во всех отношениях солидный и почтенный человек, — он коснулся моих ног и, достав из своих карманов пачки денег, протянул мне.
Я сказал:
— Но прямо сейчас мне они не нужны. Оставьте мне адрес: когда мне понадобятся деньги, я вас найду; и если вы не передумаете и все еще будете богатым, тогда и отдадите их мне. Сейчас я ни в чем не нуждаюсь, к чему мне лишние заботы? У меня впереди тридцатишестичасовая поездка, и я буду беспокоиться об этих деньгах. Я не смогу нормально уснуть — вдруг кто-то их украдет, так что, пожалуйста, заберите их.
И вдруг он заплакал, слезы хлынули у него из глаз.
— Я ведь не сказал ничего, что могло вас так ранить, — заметил я.
Он ответил:
— Для меня это самая большая рана. Я бедный человек, ведь у меня есть только деньги — и больше ничего. Мне хочется сделать для тебя что-нибудь — я так много к тебе чувствую, но я беден: кроме денег у меня нет ничего. Если ты отвергнешь мои деньги, ты отвергнешь меня, ведь больше я ничем не обладаю. Возьми эти деньги. Хочешь, можешь прямо сейчас сжечь их — дело твое. Но помни: никогда больше не отказывайся от них, потому что это будет означать, что ты отверг меня. Мне больше нечего предложить.
Он плакал так искренне и по-настоящему и то, что он сказал, было настолько полно смысла, что я проговорил:
— Хорошо, давайте сюда эти деньги; и все остальные — тоже; я знаю, у вас в карманах их еще много!
