Луи Повель - Мсье Гурджиев
Любовь без божества неполноценна. Возлюбленный должен уметь «угадать» или «обожествить» желания своей возлюбленной задолго до того, как она их осознает. Он должен знать ее лучше, чем она сама себя знает, если хочет любить ее сильнее, чем она сама себя любит, любить так, чтобы она по-настоящему стала тем, что в ней заложено, без сознательных усилий с ее стороны. В свою очередь ее усилия, когда любовь станет взаимной, будут направлены на него. Таким образом, каждый будет по мере сил способствовать совершенствованию другого.
Все люди, даже самые циничные, смутно мечтают об этом состоянии, недостижимом на обычных уровнях сознания. Но подавляющее большинство ставит под сомнение саму возможность его достижения. Тем не менее, такая любовь реальна, при условии, что оба будут смиренно учиться друг у друга. Как начать это учение? Возлюбленный, собирающийся к своей любимой, должен подумать, что бы он мог ей принести, что бы он мог сделать или сказать, дабы это явилось для нее приятным сюрпризом. И пусть настоящее удивление не последует сразу: она ведь знала о своем желании и была восхищена лишь тем, что ее возлюбленный угадал его. В дальнейшем «сюрприз» сможет по-настоящему удивить ее, и тогда она спросит: «Как вы могли догадаться, что это сделает меня такой счастливой, если я сама об этом не догадывалась?» Постоянные усилия предупредить желания своей возлюбленной, пока она их еще не осознала, станут путем к сознательной любви.
Уметь держать себя в твердой узде и лишь постепенно отпускать вожжи вот один из самых главных секретов счастья в любви. В любой трагедии, вызванной внешними обстоятельствами (например, в «Ромео и Джульетте»), существуют тысячи драм, спровоцированных самими любящими. Они не знают, когда нужно «держать себя в твердой узде», не знают, как это делается, а с другой стороны не чувствуют, как и когда «постепенно отпускать вожжи», и поэтому вторую задачу выполняют так же плохо, как и первую. Овраг под горой Меру (Венусберг) полон телами влюбленных, которые не сумели расстаться. Один из них хотел этого, но другой ему не позволил…
В большинстве случаев неправильным был сам подход. Возлюбленные ринулись в пучину страсти, не подумав о том, как из нее выйти. Часто случается, что первые пять минут решающей встречи полностью определяют будущее последующих отношений. Но великая любовь умеет одновременно, и отдаваться, и сдерживать себя. Во всяком случае, следует знать, что если один желает расстаться, то долг другого отпустить его.
Ревность это змей-искуситель, проникший в райский сад, чтобы превратить его в преисподнюю. Ревность отравляет своим ядом самые нежные из чувств. В то же время существует рецепт от ревности это сознательная любовь, но применить этот рецепт на практике еще труднее, чем переносить муки неразделенной любви. Лечение Синей Бороды доступно не каждому: оно заключается в полном перевоспитании тела и чувств».
ИМЕННО возможность любить и быть любимой Кэтрин Мэнсфилд хочет найти в Аббатстве. Эта женщина, измученная телесно и духовно, но жаждущая радостей земной жизни, закрывает дверь гостиничного номера и отправляется в свое последнее путешествие. Во всем этом нет ничего мистического, как сказал бы Лоуренс, который рычал от злости, когда люди называли его мистиком. Есть только естественная потребность начать, наконец полноценную и свободную жизнь начать сейчас же, а не завтра, именно здесь, а не где-то в другом месте.
ЭКИПАЖ покидает вокзал в Фонтенбло, пересекает мост, выезжает на дорогу в Вальвенс и останавливается на опушке леса Готье перед высокой оградой. Дмитрий Гурджиев, брат «Великого тибетского ламы», встречает прибывшую, очень учтиво и ласково, Кэтрин Мэнсфилд входит в сырой, полуразрушенный замок. Она устала от дороги и от всего остального. Через незавешенные окна виден огромный заброшенный парк. Чудесный октябрьский день. «О, какое восхитительное место! Вчера я видела, как падали листья тихо, будто шел золотой дождь. Смотрите, наступила осень. Что за волшебство скрыто во всем этом?» Листья падают и, разлагаясь, пробуждают к жизни тысячи упавших в землю семян.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ПИСЬМА, НАПИСАННЫЕ КЭТРИН МЭНСФИЛД МУЖУ ВО ВРЕМЯ ЕЕ ПРЕБЫВАНИЯ У ГУРДЖИЕВА
Аббатство, Фонтенбло-Авон (Сена-и-Марна) 18 октября 1922 г.
ДОРОГОЙ Богги!
Со времени моего последнего письма во мне произошли важные изменения. Я вдруг решила (мало сказать, что это произошло внезапно) постараться жить согласно своим убеждениям, а не так, как это было до сих пор, когда думаешь по-одному, а живешь по-другому. Не в обычном смысле, но в более глубоком, я всегда жила в состоянии разлада. Многие годы это была моя мука, а теперь я ни о чем другом просто не могу думать. Нет, я не могу больше играть роль, это все равно, что умереть заживо. Наконец я решила отринуть то, что было непосильным в моей прежней жизни, и начать все заново, чтобы понять, могу ли я достичь настоящей, живой, подлинной и полной жизни той, о которой мечтаю. Мне пришлось пережить ужасный период, прежде чем я пришла к этому. Вы понимаете, о чем идет речь. Внешне это, быть может, почти не заметно, но внутри хаос. Я сделала первый шаг навстречу неизвестному, когда приехала сюда и попросила мсье Гурджиева разрешить мне остаться здесь на некоторое время. «Здесь» это в старинном замке, очень красивом, окруженном чудесным парком. Сначала он принадлежал кармелитам, затем г-же де Ментенон. Внутри все модернизировано введено центральное отопление, электричество и т. д., но место по-прежнему великолепное, парк замечательный. Здесь проживают около сорока человек, в основном русские, занятые самыми разными делами. Они ухаживают за животными, работают в саду, музицируют, танцуют всего понемножку. Изучение самой теории отходит здесь на второй план. Главное это практика. Действительно, лучше заниматься живым делом, чем разглагольствовать, о нем. Нужно просто начать учиться что-то делать, если ты действительно испытываешь в этом потребность.
Еще не знаю, разрешит ли мне Гурджиев остаться. Первые две недели у меня «испытательный срок». Если он согласится, я останусь на то время, что должна была провести за границей, и выздоровею. Это будет не частичным выздоровлением, касающимся только моего тела, а полным. На эти две недели у меня чудесная комната Гарсингтон, только еще шикарнее. Что касается еды так это просто гоголевские пиры. Сметана, масло Боже, как глупо говорить о еде! Конечно, я понимаю, что это очень важно, и хочу, чтобы вы знали, что здесь во всех отношениях прекрасные условия. Есть три врача настоящих, но это тоже мелочь. Главное, что я живу в замке моей мечты, и этим все сказано. Если же Гурджиев не разрешит мне остаться, я отправлюсь на юг, сниму маленькую виллу, попробую научиться жить совсем одна, возделывать свой сад, выращивать кроликов. В общем, мне бы хотелось вернуться к настоящей жизни.
Пока еще ни одно лечение на свете мне не помогло, что правда, то правда. Все это лишь видимость. Благодаря Манухину я прибавила в весе, немного окрепла. Но не больше, ведь нужно смотреть правде в глаза. Чуда так и не произошло. Оно и невозможно. А если прекратить разговоры о моем здоровье, то результат моего пребывания в «Виктория Палас» сводится к тому, что я перестала быть писательницей. После «Мухи» я написала лишь несколько незначительных отрывков, неважно каких по объему. Если бы я продолжала так жить, я бы уже ничего не написала. И в результате умерла бы от духовного истощения.
Мне бы не хотелось, чтобы мое письмо выглядело драматичным. Я чувствую себя очень счастливой и это понятно. Для нас, дорогой, все происходит так, как если бы я продолжала жить в Париже. Очень, очень надеюсь, что, когда мы увидимся, я буду хорошо себя чувствовать, и больше не будет, как прежде, вариаций на одну и ту же тему.
Напишете ли Вы мне сюда в течение этих двух недель? Ида остановится в «Селект-Отель», так что, если Вам удобней направлять письма туда, она может их переслать. Потом я намереваюсь либо остаться здесь, либо, как уже писала, отправиться в теплые края и стать труженицей. Но я надеюсь остаться здесь.
Гурджиев совсем не такой, каким я его представляла. В нем есть как раз то, что хочешь в нем найти. Я испытываю к нему абсолютное доверие. Он может помочь мне выйти на правильную дорогу, как физически, так и в других отношениях.
Про деньги я с ним еще не говорила. В любом случае в ближайшие три месяца писать не собираюсь, и раньше весны книга моих новелл вряд ли будет готова. Но это не страшно. Когда зайдет разговор о деньгах, я Вам об этом сообщу. По сути дела, мы с ним еще почти ни о чем не разговаривали. Он очень занят, знает всего несколько английских слов, все общение происходит через переводчика. Не могу Вам передать, насколько славными мне кажутся здесь люди: совсем другая жизнь.
Сегодня я начинаю учиться русскому, и вот первые мои задания: поесть, собрать цветы, отдыхать как можно больше. Неплохое начало, правда? Но есть приходится много, и это превращается в настоящую церемонию, когда Гурджиев сам подает кушанья.
