Луи Повель - Мсье Гурджиев
Она колебалась еще целый день и целую ночь. Утром второго дня решение было наконец принято.
«10 октября.
Сегодня утром я подумала: с тех пор, как нахожусь в Париже, чувствую себя ничуть не здоровее, чем прежде. Вчера мне показалось, что я умираю. И дело тут не в воображении. Сердце мое так измучено, я так изнурена, что у меня хватает сил только дотащиться от дома до такси и от такси до дома. Я встаю в полдень, снова ложусь в постель в половине шестого. Иногда пытаюсь работать, но чувствую, что время мое ушло. Больше я так не могу. Начиная с апреля, я, в сущности, не сделала абсолютно ничего. Но почему? Даже если лечение Манухина и улучшило состав моей крови, мой внешний вид и оказало благоприятное влияние на легкие, оно никак не сказалось на состоянии сердца, весь прогресс объясняется лишь тем, что в гостинице я жила будто погребенная заживо.
Мой дух почти окончательно сломлен. Источник моей жизни иссякает. Все улучшение здоровья лишь обманчивая видимость, пустая комедия. В чем оно состоит? Могу ли я ходить? Нет, я едва волочу ноги. Могу ли я что-нибудь сделать со своими руками и телом? Ровным счетом ничего. Я абсолютно беспомощная больная. Что такое моя жизнь? Паразитическое существование. Прошло уже пять лет, а я прикована еще больше, чем когда-либо.
Ну вот, писанина меня малость успокоила. Благословен Господь, который дал нам возможность писать. Я испытываю такой ужас перед тем, что собираюсь сделать. Все мое прошлое взывает ко мне: «Не делай этого». Джон говорит мне: «Манухин ученый. Он выполняет свою задачу. А ты должна выполнить свою». Но это лишено всякого смысла. Я неспособна излечить ни душу, ни тело. И, как мне кажется, с душой все обстоит еще хуже, чем с телом. Разве сам Джон, человек абсолютно здоровый, не начинает беспокоиться, заметив прыщик на шее? Подумайте же о заключении, в котором я пробыла целых пять лет! Кто-то должен помочь мне выйти из темницы. И если то, что я говорю, есть признание моей слабости, тем хуже. Лишь человек, совершенно лишенный воображения, может мне не сочувствовать. А кто мне может помочь? Я помню, как в Швейцарии Джон говорил мне: «Я бессилен». Разумеется, он бессилен. Один заключенный не в состоянии помочь другому. Верю ли я только в медицину? Нет, разумеется. Только в науку? Тоже нет. Смешно и наивно предполагать, что можно выздороветь, как выздоравливает корова, если сама ты при этом коровой не являешься. В течение всех этих лет я искала человека, который разделил бы со мной подобный взгляд. И вот услышала о Гурджиеве, который, как мне показалось, должен не только его разделить, но и знать обо всем этом гораздо больше. В чем же причина колебаний?
В опасениях? Опасениях по поводу чего? Не лежит ли в основе всего страх потерять Джона? Думаю, что да. Но, Боже мой! Посмотри правде в глаза. Что он для тебя сейчас? Что вас связывает? Он беседует с тобой иногда, а потом уходит. Он думает о тебе с нежностью, мечтает о совместной жизни когда-нибудь, когда свершится чудо. Ты для него лишь мечта, но уже не живая реальность. Потому что вы уже не одно существо. Что между вами общего? Почти ничего. И, тем не менее, мое сердце переполнено чувством глубокой, нежной любви к нему и тоской из-за его отсутствия. Но к чему все это, если такова реальность? Жить вместе, пока я больна, это лишь мучение с проблесками счастья. Это не жизнь. Ты прекрасно знаешь, что Джон и ты это лишь мечта о том, что могло бы осуществиться. И никогда, никогда этот сон не станет явью, если ты не выздоровеешь. А выздороветь невозможно, только мечтая, или ожидая, или пытаясь осуществить это чудо своими силами. Стало быть, если великий тибетский лама обещал прийти к тебе на помощь… как ты можешь еще сомневаться? Рискни. Рискни всем, чем можешь. Перестать оглядываться на мнение других. Делай самое трудное из того, что ты можешь здесь сделать. Действуй ради самой себя. Смотри правде в глаза.
Чехов, правда, этого не сделал. Потому он и умер. И потом, будем искренни. Что мы знаем о Чехове из его писем? Говорят ли они всю правду? Разумеется, нет. Нельзя ли предположить, что всю свою жизнь он испытывал стремления, которые так и не нашли выражения в словах? Прочти его последние письма. Он отказался от всякой надежды. Если очистить эти письма от сентиментальной шелухи, они покажутся ужасными. От Чехова ничего больше не остается. Его поглотила болезнь.
Может быть, здоровым людям все это покажется чушью. Они никогда не шли этой дорогой. Как они могут понять, где я нахожусь? Это лишь еще один довод для того, чтобы смело идти вперед одной. Жизнь не проста. Несмотря на все то, что мы говорим о ее загадочности, столкнувшись с ней вплотную, мы хотим в ней видеть лишь детскую сказку…
А скажи, Кэтрин, что ты понимаешь под здоровьем? И ради чего оно тебе нужно?
Ответ: Под здоровьем я понимаю способность вести полноценную, зрелую, насыщенную жизнь, в тесном контакте со всем, что я люблю: с землей и ее чудесами, с морем и солнцем. Со всем, что мы имеем в виду, говоря о внешнем мире. Я хочу проникнуть в него, стать его частью, жить в нем, научиться всему, что он может преподать, устранить все искусственное и наносное, что есть во мне, стать сознательным и искренним человеческим существом. Я хочу понимать других, понимая при этом самое себя. Я хочу реализовать все то, на что способна, чтобы стать здесь, я остановилась, подумала, подумала еще, но тщетно, это можно выразить только так: «дитя солнца». Когда мы говорим о желании любить других, нести свет и тому подобных стремлениях, это кажется ложью. Но этого достаточно. «Дитя солнца» этим все сказано.
И потом, мне хотелось бы работать. Но как? Мне хотелось бы делать что-то своими руками, своим сердцем, своим умом… Хотелось бы иметь сад, домик, траву, животных, книги, картины, музыку. И еще я мечтаю писать обо всем этом, выражать свои чувства. (Писать можно о чем угодно, хоть о кучере фиакра. Это не важно.)
Лишь бы была жизнь кипящая, страстная, живая, укрепиться в ней учиться, желать, знать, чувствовать, думать, действовать. Вот чего я хочу. И никак не меньше. Вот к этому-то я и должна стремиться.
Я написала эти страницы для самой себя. Но теперь рискну послать их Джону. Пусть делает с ними, что хочет. Пусть видит, как я люблю его. И когда я говорю: «Я боюсь», не смущайся, мой дорогой. Мы все боимся, находясь в приемной врача. И все-таки надо превозмочь страх. И если тот, кто остается, сохранит спокойствие это та помощь, которую мы можем оказать друг другу…
Вот так… Очень серьезно, очень трудно. Но теперь, когда я переборола эти мысли, все стало иначе. В глубине души, в самой глубине, я себя чувствую счастливой. ВСЕ ХОРОШО».
МНЕ кажется, что эти страницы должны быть прочитаны одновременно в двух планах в плане физической болезни и духовного беспокойства. Тогда можно будет легко понять, что Кэтрин Мэнсфилд мечтает не только о восстановлении связей с окружающим миром, которые так радуют здоровых людей. Речь идет о мечте совсем иного масштаба. Она, такая целомудренная в своих записях, не случайно называет себя «дитя солнца». Речь идет о том, чтобы душой и телом перейти в сверкающий мир, где камни, животные, растения и люди живут такой жизнью, о которой мы и не догадываемся, потому что не живем по-настоящему. А почему мы не живем полноценной жизнью? Потому что утратили чувство единства. Человечество уже давно иссушено христианским дуализмом Бог и творение, душа и тело, а теперь его иссушает марксистский дуализм материи и духа. Нужно вновь обрести ключ, который установил бы непосредственную связь между душой и телом, материей и духом, ключ к единству физических и духовных сил, человеческих возможностей и вселенской энергии. Необходимо вернуться к истокам, восстановить в себе это утерянное единство. Это привело бы к подлинному излечению. Были ли мы перед этим здоровыми или больными не так уж важно. «Туберкулезники» или «сердечники», мы лишь делаем вид, что живем, не взаимодействуя по-настоящему ни с окружающими нас вещами, ни с живыми существами; завеса отделяет нас от природы, и любовь наша лишена постоянства, силы волшебства.
Вот об этом мечтает Кэтрин Мэнсфилд. И это не просто мечта больного человека. Из-за болезни она в тысячу раз сильнее, чем здоровый человек, ощутила весь дискомфорт «ложной жизни». Болезнь высветила это состояние беспощадным светом. Но Кэтрин Мэнсфилд хочет не только выздороветь, она хочет измениться. Хочет не только восстановить связи с окружающим миром, но и вернуть ему все краски земного рая. Она мечтает не только внушать любовь мужу, но хочет, чтобы любовь эта стала феерической, полной магии и величия, не- винности и бесконечного могущества, стала любовью золотого века.
Очень интересно сопоставить эти страницы с тем, что написал Лоуренс незадолго до своей смерти. Лоуренс отказался пойти за Гурджиевым, но мечтал в точности о том же, о чем мечтала Кэтрин Мэнсфилд в то утро, когда она укладывала чемоданы, чтобы отправиться в Аббатство. Рассказ Д.Г. Лоурен-са «Человек, который был мертв» безусловно, является одним из самых значительных произведений нашего века и прекрасно развивает ту же тему «детей солнца».
