Бонни Шауб - Тропою Данте
В тот вечер мы провели небольшую дискуссию об искусстве Возрождения, говорили о новаторской манере художников того времени изображать религиозные фигуры в священном искусстве в виде живых людей. Прежде эти фигуры имели отдаленный, идеализированный, потусторонний вид. Однако художники Возрождения хотели привлечь зрителей к теме произведений, к показанным событиям, изображая фигуры, лица которых выражают чувства, понятные публике, с которыми человек мог отождествлять себя. Они хотели, чтобы человек понял: духовность и духовные чувства имеют место на белом свете; духовные чувства принадлежат живым людям, и выражение этих чувств свойственно людям, и эти чувства отнюдь не относятся исключительно к загробной жизни. По этой причине Благовещение, Рождество и другие классические христианские сюжеты размещались на знакомом зрителям фоне флорентийских и тосканских улиц и пейзажей. И Дантовское революционное описание пути обычного человека к озарению способствовало глубоким преобразованиям в общепринятом мышлении того времени.
Для обсуждения в тот вечер мы выбрали картины, посвященные Благовещению; на них изображался архангел Гавриил, сообщающий Деве Марии, что она забеременеет и родит миру Иисуса. Разные художники по-разному отображали реакцию Марии на эту новость. Помимо прочего, она — молодая женщина, которая только что испытала изменяющее жизнь переживание.
На некоторых картинах, например «Благовещение» Боттичелли,[86] которая висит в Галерее Уффици во Флоренции, она отворачивается от Гавриила и отвергает его. На других она стоит, подняв руку в воздух, как будто задает вопрос, а ее другая рука покоится на книге. Эта поза, которую обычно называют «вопрошающей позой», выражает ее желание узнать больше. Ведь от нее требуется огромная жертва.
Другие художники изображали ее со смиренно сложенными руками или стоящую в одиночестве, глядящую прямо с холста, сложив руки в молитве, обращенной к зрителю.
Когда Рут, одна из участниц нашей группы, посмотрела несколько слайдов, ее потянуло к Марии Боттичелли «отвергающей». Рут не была католичкой, никогда раньше не проводила много времени, разглядывая подобные изображения, и думала о них просто как о «знаменитых произведениях искусства».
Рут описывала себя в духовном смысле как воспитанницу «американской социальной религии», где принята такая точка зрения, что в церковь ходят по воскресеньям так же, как на работу в будни. Вы делаете это, потому что так полагается, потому что вы «правильный» человек, потому что так делают все. Вы не ожидаете слишком многого от Церкви — разве что получить известное чувство самоуспокоенности, когда поступаешь «правильно». Проповедь настоятеля — всегда «приятная», другие прихожане — тоже «приятные», и вот так вы живете. Вы не говорите о предметах, вызывающих беспокойство. Вы не задаете сложных вопросов. Вы правильно одеты и ведете себя наилучшим образом. В церкви вы думаете о посторонних вещах, но делаете вид, что вам интересно; вы рады, когда служба кончается, рады, что наконец идете домой и можете переодеться в более удобную одежду.
И вот Рут оказалась в католической Италии, где остатки умерших святых выставлены на всеобщее обозрение. Щепки Креста, лоскутки от савана Христа, кусочек его девятисотлетнего пальца и кости ног хранятся в отделанных золотом, серебром, драгоценными камнями ящичках, за стеклянными витринами, и выставлены в кафедральных сокровищницах. Живописные изображения Христа сочатся кровью, и святые, преданные мученической смерти, глядят на вас со стен. Ладан и молельные свечи горят везде, и люди с любовью молятся образам Девы Марии с мертвым сыном на руках. Рут слышала о католиках, но никогда не видела их так близко. Интеллектуальная часть ее натуры воспринимала все это как очередную лекцию по антропологии чужой, экзотической культуры.
Она вспомнила замечание одного из своих друзей: «Католики поклоняются статуям». Рут никогда не видела подобного в детстве. В ее родном городке на Среднем Западе не было ни одной католической церкви. Теперь она считает, что увидела это. Она повторила это замечание Лиз, другой женщине из нашей группы, которая позднее нам рассказала: «Рут считает, что католики поклоняются статуям».
Поэтому нам было любопытно наблюдать, как на следующий день она покупала множество репродукций изображений Девы Марии в церковной лавке церкви Святого Креста. Мусульмане в Коране почитают Марию больше, чем американские протестанты, которые не превозносят ее, в отличие от католиков.
В тот вечер мы собрались в маленькой библиотеке виллы на визуальную медитацию. (См. упражнение «Визуальная медитация» в восьмой главе.) Рут нашла уединенное местечко в библиотеке, расположила на уровне глаз выбранный ею образ Марии «отвергающей» на картине Боттичелли «Благовещение», закрыла глаза и приготовилась к релаксации, сосредоточившись на дыхании. Когда она почувствовала, что готова, открыла глаза и нежно посмотрела на образ Марии. Затем снова закрыла глаза и представила себя образом.
Когда Рут сосредоточила внимание на дыхании, оно казалось беспокойным, учащенным. «Успокойся», — сказала она себе, и вскоре ее дыхание стало спокойнее. Когда ощущение успокаивающего расслабления овладело ею, она открыла глаза и посмотрела на Деву Марию. Она видела обеспокоенное лицо, ее фигуру, отстраняющуюся от архангела, ее отвергающий жест. Рут смотрела и смотрела, но ничего не чувствовала.
Разочарованная, она закрыла глаза, и внезапно образы и воспоминания нахлынули на нее. Сперва она не понимала, как они связаны друг с другом. Затем стало ясно: все они — побуждения и фантазии о том, чтобы удалиться ото всего, бродить по холмам, о жизни отшельника, о жизни в одиночестве у моря, вместо жизни в привычном конформизме ее города. Она всегда чувствовала это желание, и всегда отворачивалась от него, обращала все внимание на внешнюю сторону жизни, на то, чтобы быть правильной, приятной и главное — такой, как все. Это желание было всегда таким смутным, потаенным и неуловимым, в то время как обязательства, которые накладывали на нее муж, дети, школа и общество, всегда были четкими и ясными.
Ей шестьдесят четыре года, и она на пенсии. Она никогда раньше не путешествовала одна, но ее муж не проявил интереса к этой поездке. Она никогда раньше не совершала поступков в ответ на это желание. Она немолода. И жизненного времени у нее не так много. Чего она ждет? Почему не говорит «да» в ответ на внутреннее ощущение? Что заставляет ее поступать так? Чья-то смерть? И что она будет делать? Разведется с мужем? Он хороший человек. Они прожили вместе достойную жизнь. Зачем ей теперь бросать его? Но если она не уйдет от него, если не изменит свою жизнь, что она будет делать с этим чувством? Она не знала.
И она не знала, почему все эти вопросы возникли в ее сознании. Откуда они пришли? Рут прервала размышления и снова посмотрела на изображение Девы Марии. Она чувствовала к ней близость, которую не могла представить десять минут назад. Близость не имела никаких разумных оснований, но казалась абсолютно правильной. Она прошептала образу Девы Марии: «Я поняла». И почувствовала, произнося эти слова, странное волнение, как если бы открыла дверь чему-то незнакомому.
Когда Рут появилась из угла библиотеки, улыбнулась всем, помахала нам рукой и вышла в звездную ночь. Белая глициния закрывала вход на виллу, и высокие кусты лаванды и розмарина росли вдоль дороги, наполняя воздух благоуханием. Рут смотрела на огни Флоренции внизу и слушала лай собак вдалеке. Было прохладно, но Рут чувствовала, как в животе поднимается жар, который потом стал расходиться по телу и лицу. Ее ноги твердо стояли на земле, но ее голова словно бы открылась, как будто стенки черепа отпали и появилось пространство для волн бытия, которые проходили через нее. На какое-то время она растворилась в этом ощущении, а затем вернулась назад, в прохладный вечер, переполненная радостью. Она чувствовала то же самое, что Странник, когда воскликнул:
Взирая, я, казалось, взором пью
Улыбку мирозданья, так что зримый
И звучный хмель вливался в грудь мою.
О, радость! О, восторг невыразимый!
О, жизнь, где всё — любовь и всё — покой!
О верный клад, без алчности хранимый!1
Еще одна участница нашей группы, Кристина, с тех пор, как начала учиться в медицинском институте, знала, что хочет уехать из Польши. Она занималась английским языком так же серьезно, как и медициной, и в двадцать три года написала письмо в администрацию аспирантских медицинских программ в Соединенных Штатах. Ее стремление поехать в Америку семья то одобряла, то осуждала — домашние пытались навязать ей чувство вины. Она получила прозвище Американка.
Кристина могла видеть шире своей культурно обусловленной среды. Она чувствовала свое внутреннее предназначение и знала, что существует что-то для нее там, в более широком мире. Глубокой ночью, когда другие спали, Кристина напряженно обдумывала новые идеи. Она считала, что ум — ее личное сокровище, и порой по ночам, лежа в постели, благодарила свой ум и говорила ему, что любит его.
