Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода
– Я думаю, она – вон та звездочка на небе. А другая – это бабушка Тома… Папа, а я теперь легко тоже пойду к Богу, потому что там у него я встречусь с любимой бабушкой…
Спросим себя: к чему мы приходим сами в отношении к этой данности? И к чему стремимся? Чего если не от мира и Бога, то от себя хотим?.. Мой себе ответ вот каков. По верхнему пределу, по максимуму: хочу постичь тайну смертности и обосновать свою веру в бессмертие реальными фактами и здравыми доводами – превратить веру в знание и передать это знание другим людям. На самую малость, это уже получается… А по минимуму – хочу надежно держать Скелет в своем личном шкафу, чтобы не мешал жить, покуда живется. О смерти либо не думать, либо думать спокойно и плодотворно, хорошо думать. Отчасти получается тоже.
Это пока все, пересылаю вам для сравнения недавнюю переписку с другой мамой на ту же тему.
ВЛ, какова ваша точка зрения на тему преподнесения ребенку понятия «смерть»? – Маленькому ребенку, для которого трупик любимого попугайчика – шокирующее открытие…
Я училась на редактора детской литературы. Умные мысли, умные курсовые на тему психологии и эстетики детских произведений… Пустота это все. Нас не готовили к главному. Как реагировать и что говорить, когда, читая малышу про замершую до смерти девочку (решилась прочитать Андерсена «Девочка со спичками») сталкиваешься с чувством страха и удручения… Слезы, отчаяние… А ведь тема смерти сквозит практически во всякой сказке, каждом стишке… И начинаешь выкручиваться. Три главных способа.
1. Идея загробной жизни. Рассказываешь крошке о том, что смерть – лишь переход в иной мир.
2. Избегаешь любых разговоров о смерти. Понятен риск еще большей травмированности впоследствии.
3. Рассказываешь все как есть, без прикрас – что все умирают, что после смерти тело закапывается – и конец. Жуткая действительность, в которую самой не хочется верить…
ЕленаЕлена, спасибо за очередное напоминание о сверхважном вопросе. Думаю над ним целую жизнь. Вопрос-то не детский, а взрослый, взрослее некуда, и отвечать на него приходится, прежде всего, себе – ребенку-в-себе – а уж потом и своему чаду.
Дети, с одной стороны, беззащитней, а с другой – лучше нас защищены от непосильного. И нам, взрослым, играя роль себя-взрослых по отношению к ребенку, не стоит слишком уж заигрываться и всегда автоматом брать на себя естественно навязываемую ребенком роль эксперта-отвечальщика, эдакого наместника бога. Начинать с подробных вопросов себе: «А я – я-то об этом что знаю и что думаю?.. Что хочу думать, во что верить?.. Имею ли какую-то определенную точку зрения на вопрос о смерти или это для меня тоже вопрос открытый, вопрос больной, вопрос страшный?.. Не убегаю ли я от него?.. Убегаю, конечно же. Но теперь уж не убежишь – на тебя смотрят беспомощные детские глаза…»
Сначала искренность перед собой, потом – искренность перед ребенком. Искренность – ясно – на уровне понятном и по возможности безопасном.
Если мы верим, если хотя бы предполагаем или хотим верить, что какая-то форма продолжения жизни после телесной смерти есть, то, конечно, очень хорошо будет попытаться в доступных словах и образах передать эту веру – или возможность веры – ребенку. Преподнесение может быть и игровым, полушуточным, как, например, в фильме «Мой папочка – привидение».
Ну, а если мы сверхупорно, непререкаемо, узко-атеистически и плоско-материалистически (а может быть, садомазохически?..) убеждены, что смерть – это полный и безвозвратный, абсолютный конец всему…
Тогда с нами ничего не поделаешь. Будем и дальше с тупой безнадежностью, принимаемой за честность ума, упираться в этот свой абсолютный капец. Но вот ребенка придавливать могильной плитой своей ограниченности не надо. Это жестоко и глупо. Это может быть и смертельно опасно.
Каждый день, каждый миг и всю жизнь мы ответственны за тот риск, которому подвергаем детскую душу своим насилием над ней, пусть и с самыми благими намерениями. Насилием?!.. Да. Всякое приобщение ко всякому убеждению, если душа открыта и беспомощна, если еще не развито критическое сознание, – есть насилие. И нас с вами так насиловали в немереном количестве, и всю жизнь этим маемся.
Что до меня, то я ныне даже со своим полугодовалым младшим сынишкой предпочитаю собеседование и совместный поиск истины, нежели внедрение каких-то идей. Беседуем доступными нам обоим общепонятными средствами – возгласами, жестами и улыбками.
Как и все человечество в период своего духовного младенчества (подзатянувшийся), ребенок – существо, по натуре первично верующее, боготворец. Для маленького все живо, все одушевлено, все о-божено, даже камни имеют души. Хорошо помню, как мой четырехлетний сынок Максимушка, ныне папа двух дочек, полковник Максим Леви, сказал мне вдруг ни с того ни с сего, увидав камушек на дороге: «Папа, когда я жил раньше, я был вот этим маленьким камушком»…
И сугубый материалист может найти лазеечку в относительное бессмертие через реальность бессмертия родового или информационного, на уровне клеток и генов. Даже молекулы воды имеют память – доказано!
А всего интереснее спросить у малыша: «Как ты думаешь? Как сам (сама) думаешь?» Ответить может либо на подтекст «Как тебе хочется, чтобы было?», либо никак. И то, и другое будет для него (для нее) правильно. А может быть, и вообще правильно.
Мы и представить себе не можем, сколько чудесных истин дети могут поведать нам, так называемым взрослым! Только слушать их уметь надо…
Детские картинки – это правды,
это много-много-много ах,
кашалоты, звезды, леопарды
и Господь с соломинкой в устах.
Ну а взрослые решают,
ну а взрослые внушают,
чья картинка хороша.
Ну а взрослые мешают,
на ушах у них лапша,
и не могут ни шиша.
И пока ученый муж сплетает
паутину из словесных бяк,
истина как бабочка летает,
гаснет на ладони как светляк.
А душа левша,
а душа живет шурша
кончиком карандаша…
«Мама, роди мне бабушку»
Пара самостоятельных находок недипломированных домашних психологов.
ВЛ, хочу сводить вас на экскурсию в скелетную-шкафную моей 4-летней дочки Любочки. Посмотрев мультфильм про Русалочку, она рассмеялась и сказала: «Как здорово: русалочка РАЗ – и в пену превратилась!» Было это года полтора назад.
А недавно у нас умерла бабушка. Любочка попросила меня родить ей бабушку Любу. Я ей ответила, что не могу повлиять на то, чтобы у меня родилась именно она. Зато может родиться кто-нибудь другой, с кем мы еще не знакомы, а бабушку всегда будем помнить и любить.
Кажется, Любе это понравилось, я ее заинтриговала…
ОксанаА вот письмо от юной еще-не-мамы с хорошим советом для уже-мам.
ВЛ, не знаю, поможет ли мой совет… Моя шестилетняя двоюродная сестричка Сашенька начала меня расспрашивать о смерти. Со старшими об этом говорить она боялась и больше доверяла мне, я для нее ближе и авторитетней: «старшие не понимают наших проблем»…
Мне показалось, что не стоит ей рассказывать религиозные версии. Я ей почитала «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса. Христианские мотивы в ней очень сильны, но книга написана для детей и очень-очень по-доброму. Там в конце все главные герои погибают в железнодорожной катастрофе, и Нарния тоже погибает, но после этого они оказываются в другом мире, в другой Нарнии, более настоящей и прекрасной (как сказал один из героев: «Все это есть у Платона»), а потом в еще более настоящей и так далее…
Сашеньке очень понравилась книжка, и теперь она везде ищет Аслана, старается вести себя так, как понравилось бы ему, но умирать не собирается, потому что «Аслан, конечно, может сделать все, но ему нравится, когда мы сами справляемся со своими трудностями».
Я рекомендую эту книгу всем родителям. Но, наверное, лучше ею воспользоваться еще до того, как ребенок начал задумываться над вопросом о смерти, а то поймет, что его просто пытаются успокоить… Мне кажется, что доброй сказке ребенок поверит больше, чем официальной церкви. Ведь верит же моя двоюродная сестра Сашенька больше мне, чем старшим.
Алена, 16 лет * * *Первый детский ужас: «Мама, я тоже когда-нибудь умру?» Мама не ответила. Наверное, это было правильно. Я должен был справиться с этим сам. Долго еще мне, наивному эгоистику, не приходило в голову, что КОГДА-НИБУДЬ – и мои родители, и скорее всего раньше меня…
Как все дети, я до поры неосознанно разумел, что родители вечны, что они навсегда. Слабому существу страшней потерять опору, чем самого себя.
