Константин Серебров - Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)
– В чем именно заключается импульс? – спросил я.
– Он непостижим для обычного восприятия. Подготовка восприятия происходит через Посвящение на эфирном плане. Перед приходом последнего Мессии из тайных посвятительных центров вышли два старца, которые отправились с некой вестью через все страны. Они, через свои странствия, проложили определенные силовые линии, вдоль которых возникли затем храмы, монастыри, Ордена. Так и мы сейчас прокладываем новые силовые линии на эфирном плане, подготавливая плавный переход планеты в третье тысячелетие.
Для выполнения этой задачи я и выбрал путешествие с джазовым ансамблем, и атмосфера Луча притянула сюда яркие фигуры музыкантов, каждый из которых четко проводит свое планетарное влияние.
– А какова может быть моя роль во всем этом? – спросил я, ошеломленный грандиозной картиной, которую нарисовал Джи.
– Ты будешь мне ассистировать.
Уже становилось темно, и Джи предложил вернуться в гостиницу. Когда мы подошли к ярко освещенному входу, я увидел швейцара, который проверял пропуск у какого-то человека. Я похолодел от страха и повернулся к Джи:
– Но ведь у меня такого пропуска нет!
– Хорошо, что ты вспомнил об этом перед тем, как подойти к швейцару. Я, зная твою непредусмотрительность, уже запасся визиткой Шеу – по ней ты и пройдешь, – и Джи вручил мне визитку.
Швейцар, увидев фирменный знак гостиницы, больше не интересовался нами, и мы спокойно прошли в номер. Джи дал мне матрац со своей кровати и два покрывала. Я устроил себе постель в углу и быстро уснул.
Небольшой будильник на столике разбудил меня в десять часов утра. Я быстро умылся и собрался выскочить из номера – позавтракать, но Джи остановил меня:
– Подожди, не торопись! Сначала убери свой матрац и восстанови обычный вид номера. Местная Марья Васильевна не должна заподозрить, что здесь живет кто-то третий.
– Кто такая Марья Васильевна? – недовольно спросил я.
– Так музыканты, – ответил Шеу, – называют всех работниц обслуживающего персонала.
– А теперь нам пора отправляться к открытой эстраде в парке для подготовки сцены, – сказал Джи, когда я закончил уборку.
Мы вышли на улицу. Когда мы проходили по ажурному мосту через широкую реку Сож, Джи вдруг остановил меня и указал на два небольших катера, белый и черный, которые только что разминулись друг с другом прямо под мостом. Несколько секунд их след на воде выглядел как четко очерченный ромб.
– Запомни этот знак, Гурий. Он указывает, что мы находимся в самом центре новой волны Посвящения.
Мы спустились к реке. Тонкий белый песок шелестел под ногами. Джи разделся и бросился в ледяную воду. Думая, что это скрытый экзамен на юнгу, я, с большой неохотой, тоже разделся и прыгнул за ним. Ощущение шока пронзило меня; от ледяной воды дыхание перехватило; задыхаясь, я с трудом выбрался на берег, с ужасом наблюдая, как Джи удаляется от меня. К моему полному удивлению, он только через полчаса вышел на песок; от его раскрасневшегося тела шел пар. Стряхивая с себя ладонями воду, он произнес:
– Человеческая душа – девственна, женственна, поэтому подлинный мужчина называется “gentilhomme”, “gentleman”. В каждом из нас присутствуют элементы мужской и женской стихии. Вода – это женский элемент. Купаясь здесь, мы проходим невидимую мистерию переключения энергий, очищения стихиями.
Мы проходим огонь, то есть внешнее солнце и солнечную орбиту среди людей, и воду – реки, озера и колонну женской пластичности среди людей, начиная от девушек всех видов, ростов и возрастов и кончая тетками, дамами и старухами. Огонь, вода и медные трубы – боевое пространство действующего, и в то же время невидимого ни для кого, даже для самих участников, Луча. Он порхает, словно махаон, среди сонного царства спящих людей.
Тут Джи увидел, как я все еще дрожу от холода, и ободряюще произнес:
– Полезно обсыхать именно так, не вытираясь, чтобы ощутить стихию – Воздуха.
Я с удивлением наблюдал, как он медленно прохаживался вдоль кромки воды, словно это был теплый летний день.
Через двадцать минут мы нашли летнюю эстраду в городе – ком парке. Два человека быстро расставляли на ней микрофонные стойки. Один из них был высокий и худой, с длинными волосами, козлиной бородкой и цепкими придирчивыми глазами; другой – небольшого роста, толстый, кучерявый, с выражением лени и уныния в бесцветных глазках.
– Худой – это Петраков, а плотный – Аркадий, – пояснил Джи.
– Наконец-то появились, – оскалился Петраков, – поменьше надо разгуливать по городу, да побольше работать! А это кто с тобой пришел?
– Это мой ординарец. Желает поездить с нами, к жизни присмотреться.
– А помогать он может, – спросил ехидно Петраков, – или только присматриваться будет?
– А что ему можно делать?
– Играть на флюгель-горне, – издевательски ухмыляясь, ответил Петраков, и они с Аркадием расхохотались.
– Неужели мне придется подчиняться этому типу? – шепнул я Джи.
Недобрые глаза Петракова обшарили меня с ног до головы. Он смачно сплюнул и медленно произнес:
– Будешь заниматься погрузкой и разгрузкой, и только попробуй лентяйничать – мало тебе не покажется. А пока сложи все ящики в кармане сцены!
Джи знаком позвал меня к заднику сцены. Там было небольшое помещение со сваленными пустыми ящиками.
– Попробуй сложить их в одном углу.
– Почему я должен слушаться какого-то Петракова? – разозлился я.
– Он начальство, – коротко ответил Джи.
– Не буду подчиняться этому работяге – я приехал учиться у вас.
– Но я устроился сюда, для выполнения своей задачи, рабочим сцены, – ответил Джи, – а Петраков – бригадир. Если хочешь быть в моем обществе, ты должен знать сцену и все виды работ лучше, чем Петраков. Если ты его перерастешь бытийно, он тебя уже не сможет задеть. А пока ты ничего не умеешь делать, и он, естественно, воспользуется этим.
Я смутился и взялся за ручку ящика. Джи ушел. Открыв большие двери, выходящие на одну из аллей, я с сожалением снял свой красивый кожаный пиджак и стал таскать и укладывать ящики. “Как может Джи общаться с этими работягами, – раздумывал я, – они ведь никогда не задумываются о небесной жизни!”
День был довольно прохладным, но солнечным, и по дорожкам парка гуляли нарядно одетые люди. Я поймал несколько любопытных взглядов, брошенных на меня симпатичными девушками, и смутился от мысли, что меня примут за грязного рабочего вроде Петракова. Я подумал и снова надел кожаный пиджак. Теперь я укладывал ящики медленно, стараясь не задеть острые края, и вдруг услышал хохот Аркадия:
– Хватит красоваться, пижон, шевелись лучше побыстрее!
Я сбросил пиджак, но тут появился Петраков и закричал:
– Ты что, недоедаешь?! И откуда только такие недотепы берутся на мою голову?
Худой Петраков оказался жилистым и быстро нагромоздил ящики друг на друга.
– Смотри, как надо укладывать: внизу колонки, потом – аппаратура, а вверху – кофры для инструментов. А ты, идиот, чего натворил?
“Если бы не мое желание попасть на небо, я послал бы подальше этого недалекого пролетария, – подумал я, едва сдерживая гнев. – Но неужели это придется терпеть каждый день?!”
– Он дает тебе ценные советы, – заметил Джи, внезапно возникший из-за спины Петракова. – Ты должен их записать, иначе забудешь. Это важное направление для работы над собой.
Преодолевая сопротивление, я лениво достал тетрадку и записал петраковские поучения о расстановке сцены.
Наконец работа на сцене была закончена, и Джи предложил мне прогуляться по парку. Мы уселись на старой зеленой скамейке, и он, нарисовав на песке прутиком знак в виде треугольника, сказал:
– Ты был принят на Корабль в качестве юнги, и теперь можно уже объяснить тебе, что значит – быть юнгой. Ты должен знать всю аппаратуру, все инструменты и ящики “Кадарсиса”, знать их расположение на сцене и уметь расставлять их быстро, никому не мешая. Ты должен стать, по меньшей мере, таким же знающим дело и выносливым, как Петраков. Должен уметь договариваться с администрацией филармонии, зала и транспортных организаций.
В сумке у тебя всегда должна быть еда, приправы и газета, которую мы используем как дастархан. Кроме того, должна быть еще тряпочка – вытирать за собой, если напачкали. Должен быть еще твой дневник, чтобы ты мог, если освободилось время, вести записи.
Я понуро молчал. Меня всегда угнетало, когда я был что-то “должен”. Собравшись с духом, я решил отстаивать свою свободу.
– Я не смогу этому научиться за несколько дней, – не очень уверенно сказал я.
– Суворов, – с иронией ответил Джи, – терпеть не мог солдат, которые говорили “не могу”, и сурово их наказывал.
