Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода
«Napoleon Immortal» (бессмертный), вновь терпит со старинной открытки
Дисгармония внутреннего склада этого мощнейшего авантюриста 20 века обозначилась с раннего детства. Малыш Володя трудно рождался, перенес тяжелый рахит, долго не мог научиться ходить и разборчиво говорить, сильно картавил и дальше. Закатывал иногда истерические припадки, тяжелые истерики случались и в зрелости. Первоначальная слабость и нескладность гиперкомпенсировалась превосходной памятью, цепким умом, быстротой соображения, упрямством и агрессивностью. Любил поиздеваться над презираемым младшим братиком Митей, будущим медиком, мягкосердечным интеллигентом, тихим бабником, под конец жизни спившимся. «Интеллигенция – не цвет нации, а говно нации» – вся экстрасуицидальность вождя мирового пролетариата уместилась в эти его убойные слова: он ведь не мог не понимать, что и сам есть «интеллигенция», и по происхождению, и по психологии, до мозга костей.
Черной меткой сорокавосьмилетнему Володе стал выстрел в него полуслепой Митиной пациентки-любовницы, эсерки Фейги Ройтблат, она же Фанни Каплан. Подписывая своей мрачной знойной красавице направление на операцию по восстановлению зрения, доктор Дмитрий Ульянов не ведал, что посылает брату молнию мести не только за себя-малыша. Почему-то сильно задрожала рука – «с похмелья, что ли? – вчера вроде бы не перебрал»… Могучий брат выжил довольно легко, но предстоящий ужасный конец выстрелом Фейги был ускорен и обозначен, и Володя это сразу почувствовал.
С этого момента мне стало его бесконечно жаль.
Плод взрывной смеси славянской, германо-скандинавской, еврейской и азиатской генетики, Ленин был звероват, неистов, был одержимым, но не был извергом. Как и Наполеон, был безжалостен, беспощаден, но не злопамятен сверх обычного. Нежно боготворил мать. Был посещаем украдкой любовью – робкой, застенчивой и нескладной, почти безгласной. Муки совести и раскаяние, долго оттесняемые на задворки сознания, в предсмертном отчаянии нахлынули полной мерой. Покой, созерцание, вечность, не допускаемые до души, тихо манили на редких одиноких прогулках. «Безлюдье и безделье для меня – самое лучшее», – обмолвился как-то, будучи еще здоровым, в письме родным. До сих пор, после кошмарного перевертыша всего, к чему стремился, краха всего, что наворотил, душа его мается, неприкаянная, над своей зловещей непогребаемой мумией. Он был богоненавистником и многоубивцем, но не чудовищем. Чудовище вылезло из-за его спины.
Мы не сможем стать полноправными хозяевами своей жизни и понять ее, пока не будем готовы к схватке со смертью.
Джеймс ХиллманТипаж Экстрасуицидал Садомазо
Вот еще два смертоносца, два психозавра-людоеда от того самого: Шикльгрубер-Гитлер (Г) и Джугашвили-Сталин (С). Оба плюгавы, узкоплечи, со знаковыми анатомическими аномалиями, оба с усами, оба не очень здоровы, но энергичны и выносливы. У обоих безлюбое мрачное детство, жестокие ненавидимые отцы. Оба живут на топливе злобы и обладают, каждый в своем стиле, магией повелительности. Оба экстрасуицидалы, у обоих ненасытная страсть убивать и властвовать, властвовать и убивать. Обоим свойственна опережающая злопамятность: не навредил, но ведь мог бы – на всякий случай убрать. С. практичнее, плотски смолоду сочнее, жизнелюбивее – южная кровь; Г. астеничнее, ипохондричнее, истеричнее, авантюристичнее и неистовее: приходится давить в себе залетевшую через угроидный материнский геном повышенную суицидабельность. Давил трудно, пока не нашел классический наружный сливной канал – всегда во всем виноватых евреев; попозже они для той же цели ненадолго пригодились и С. Оба садисты, но Г. еще и маскирующийся мазохист, недорасходованная суицидабельность нашла уютный уголок в его скромном сексе. Оба, что характерно для крупноранговых выдвиженцев того самого, смолоду проявляли эстетическую одаренность. Г. в отрочестве с удовольствием пел в монастырском хоре, в молодости хорошо рисовал, подавал надежды как художник; юный С. писал недурные стихи, тоже пел в церковном хоре и всю жизнь любил музыку.
Знак опасности, недооцененный Оператором: недосостоявшиеся художники, артисты, поэты, эстеты – те еще беспредельщики, дай им власть – и получай Неронов, Иванов Грозных, Робеспьеров, Пол Потов. В критический момент Гениалиссимус, задав взбучку незадачливому Оператору, сводит С. и Г. в лобовом столкновении – иначе один либо другой вот-вот превратил бы многострадальный шарик в адское крошево. Как два грозовых атмосферных фронта, сходятся в поединке два рептильных режима, один более нахрапистый и откровенный, другой более скрытный и лицемерный. Начинается грандиозная битва, еще не виданная на планете. По велению Гениалиссимуса в миллионы сражающихся на стороне С. вселяется дух Небесного Воина. Мощный инкарнат этой сущности, суровый и жестокий, как сама война, русский полководец Георгий Жуков, по распоряжению Гениалиссимуса, после завершения земной миссии возведен в ранг седьмого субординала шестнадцатого гвардиона галактических космоспасателей.
Результат великожертвенной операции: Г. с позором разбит, суицидабельность его реализуется, наконец, прямым образом; великий народ, им зомбированный до безумного озверения, пройдя через муки разгрома и унижения, приводится к покаянию, а затем к мирному процветанию. С. побеждает, но торжества победы не ощущает, предчувствует и свой скорый конец.
Экстрасуицидальность его, накалившаяся как вулканическая лава, еще много лет назад самоубийством жены, до которого он же ее и довел, – чернота тьматерии, обрушившаяся на всю его империю и далеко за ее пределы, поперла, наконец, на него самого. Мрачная паранойя затмевает его ум до второй степени неадекватности из четырех возможных; в приближении к третьей взялся, вослед Г., за евреев – объявил борьбу с «безродными космополитами», затеял «дело врачей», но тут же кувымбытурымбы…
Хроновизор, кажется, ёкнулся окончательно. Техниатры, вы где там?.. Дежурный техниатр, эй, алло!..
Ладно, хватит картинок. Добавлю: вторжение влиятельного экстрасуицидала в большой социум – империю, государство, общественное движение, религиозную общность, или в маленький – группу, семью, даже в отношения с кем-то одним, – не проходит даром. Если после ухода чудовища не проводится энергичных мер нравственно-психологической дезинфекции, разбуженная им суицидабельность производит длительное разрушительное последействие.
До 18 ноября 1978 года весьма низким был уровень самоубийств в Гайане, маленькой тропической стране на северо-востоке Южной Америки. Здесь, как и почти на всем этом континенте, густо криминальном, квазисапиенсам больше нравилось убивать других, а не себя. Но в тот день глава очередной псевдохристианской секты под названием «Храм народов», Джеймс Джонс, перебравшийся вместе с паствой в Гайану из США, заставил самоубиться более 900 своих зомби, из них около трети детей, застрелился и сам. После непродолжительной гастроли этого суицигуру в Гайане установился и стойко держится один из самых высоких показателей самоубийств на всем земном шаре, самоубийств стало больше, чем убийств.
В другой южноамериканской стране, Чили, до прихода к власти жестокого военного диктатора с фамилией, напоминающей короткую автоматную очередь, – Пиночета, типичного экстрасуицидала, уровень самоубийств был одним из самых низких на континенте. После Пиночета стал одним из самых высоких, уступая только нежизнерадостному Уругваю и жизнерадостной, но придавленной Кубе.
«Русские медленно запрягают, но быстро ездят»
В разные времена в разных местах обширного пространства Российской империи уровень самоубийств был разным (выше – в больших городах, в северных широтах и в местах наивысшей плотности угро-финского генотипа).
Случались, как и всюду, суицидемии: массовые самосожжения, самоуморения голодом и другие способы самоубийства старообрядцев в 17–19 веках, всплеск самоубийств в 60 – 70-х годах 19 века среди разночинцев и городской молодежи, всплеск еще сильнее – после подавления революционных попыток 1905–1907 годов. Но в целом по стране все это время частота самоубийств долго была значительно меньше, чем средняя по Европе.
Огромное нарастание началось в 20 веке с приходом к власти экстрасуицидалов-большевиков во главе с жестоким харизматиком Лениным, и особенно резкое и неуклонное – с воцарением кровожадного Сталина. Статистику самоубийств поспешили засекретить. По числу уносимых жертв суициды вступили в соперничество с казнями «врагов народа»; 1937–1938 годы – апогей и того, и другого.
