Владимир Файнберг - Скрижали
— Как он к тебе в руки попал? Как?
— Артур должен был мне за книгу Бергсона, дореволюционное издание, раритет. По дружбе, даром, за тысячу отдал ему, в сущности, подарил. Анны дома не было. Он и кричит из кухни: «Сам возьми деньги в бумажнике, в секретере!» Готовил он там, чтоб меня обедом накормить. Я и глянул.
— Ну, и что ты там прочёл? Что?
— Ничего не успел. Листанул. Поставил на место. Взял из бумажника деньги и пошёл на кухню обедать.
— Нехорошо, Леня, нехорошо. Он тебя обедом… а ты? С другой стороны, кто б удержался? А может, он все‑таки их кому‑нибудь давал или сейчас дал?
— Может, и дал. Той же Оле. Или Ивану. Он их вроде хвалил, в отличие от нас с тобой. Или — Максиму.
— Понятно… Ну, ладно. Спасибо за кофе.
— Постой. А чего ты приезжал?
— Проститься заехал!
— Вот повезло тебе, что еврей! Везунчик!
— Какой я еврей! Даже не «полтинник»! Чистокровный русский! Это моя Линка еврейка!
— Ну и хитрован! Далеко смотрел… Между прочим, недавно принесли послушать кассету, подружка моей жены прислала из Иерусалима, рассказывает, как там экономят: воду в унитазе спускают лишь когда дерьмо накопится, голову моют обязательно в тазу, чтоб потом этой же водой постирать или пол вымыть. Кстати, её знакомый профессор–кардиохирург с трудом устроился в пятьдесят лет мыть полы. Называется — «половой вопрос».
— Зачем ты меня расстраиваешь, зачем? Одни устроились так, другие — иначе. У меня уже все обрезано, все концы. Из домовой книги выписан. Вещи отправил.
Борис обнялся с Леонидом, в отчаянии спустился к машине, сел, захлопнул дверцы.
— Завидует, — бормотал он вслух, — хотя, действительно, зачем им ещё один лишний врач? Даже не профессор.
Он включил свет в салоне, достал записную книжку, принялся составлять список бывших учеников Крамера, тех, кто мог получить или хотя бы прочесть и законспектировать «Скрижали».
ИЗ «СКРИЖАЛЕЙ»СИМЕОН НОВЫЙ БОГОСЛОВ
(Конспект)
Не говорите, что невозможно принять Божественный Дух,
Не говорите, что без Него возможно спастись,
Не говорите, что кто‑нибудь причастен Ему, сам того не зная,
Не говорите, что Бог невидим людям,
Не говорите, что люди не видят Божественного света
Или что это невозможно в настоящие времена!
Это никогда не бывает невозможным, друзья!
Но очень даже возможно желающим, но только тем,
которым жизнь дала
Очищение от страстей и соделала чистым око ума.
* * * * *
Приидите, научитесь, что не только в будущем, но вот уже сейчас
Лежит перед нашими глазами, и руками и ногами
Несказанное сокровище, превышающее всякое начало и власть.
Приидите и удостоверьтесь, что это сокровище есть
Свет мира.
* * * * *
Если покаяние будет идти от всего сердца,
Не замедлит Господь сотворить милость с тобой.
Только не в раздвоении сердца, не в двоедушии делай это.
И теперь Бог открывает апостолов, пророков и праведников.
Дары Божии не уменьшены в настоящее время.
Все зависит от нас.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он проснулся рано. Ненужно рано. За мутными окнами веранды только начинало светать.
Занималось ещё одно утро, теперь уже здесь, в городе за тысячи километров от Москвы, куда он прилетел вчера вечерним рейсом вместе с Иваном Степановичем Стахом.
Встал. Зажег свет. На круглом столе лежала дыня в соломенной оплётке. Связка ключей. К дыне была прислонена записка:
«Ночью доложили об очередном ЧП. Проканителюсь долго. Может, весь день. Открывай холодильник, хозяйничай сам. Трескай дыню. Захочешь уйти — оставляю запасные ключи. Стах».
Артур вытащил из бокового отделения своей темно–вишнёвой сумки целлофановый пакет с принадлежностями для умывания. Прошел на кухоньку, к рукомойнику с, как всегда, текущим краном. Подставил кисточку с кремом под тощую струйку холодной воды, намылил лицо и стал скрести его бритвенной палочкой с несменяемым лезвием. Уже пора было её выбрасывать, хватало такой палочки на три месяца, затупилась.
Пора было вообще начинать жизнь как‑то по–новому. Еще три месяца назад мог ли он подозревать, что будет бриться здесь этой же самой палочкой, а не дома в Москве, где на подзеркальнике в ванной ещё валяются заколки для волос, стоит флакончик с остатками духов «Тайна пустыни», который он когда‑то привёз Анне из Египта. Духа не хватало все это убрать, выбросить.
Смывая пену, увидел в зеркале лицо с тёмными подглазьями, седеющими висками. И не узнал себя.
Артур Крамер оделся, выключил всюду свет, взял со стола тяжёлую связку ключей. Вышел на крыльцо, не притронувшись ни к дыне, ни к тому, что таилось в обшарпанном холодильнике.
Ему пришлось помучиться, орудуя хитроумными ключами, задвигающими внутренние засовы, намертво защёлкивающими замки. Наконец обитая лохматой клеёнкой дверь была вроде надёжно заперта.
Он повернулся, чтоб спуститься с крыльца. И увидел над ещё погруженным во тьму двориком изогнутый серп убывающего месяца.
И месяц висел в утреннем небе, и этот дворик, этот дом, где ему доводилось однажды останавливаться, и эти воробьи, оглушительно чирикающие на ветках брызнувшего зеленью платана, — всё, вся земля, как будто оставалось на своих местах. Но всё зияло пустотой. Здесь не стало Анны. Ее будто вынули отсюда…
Улица встретила его запахом бензина, рокотом автомобильных двигателей. Тут был самый центр. Патриархальный домик Стаха с его двором оставался одним из последних ошмётков старого города.
Как на подбор одинаковые — в шляпах, чёрных костюмах и галстуках, с «дипломатами» в руках шествовали на работу чиновники. Их обтекали стайки школьников. Артур шёл, стараясь не терять из виду тающий в небе месяц, будто ждал от него разгадки: куда вынули Анну, где она сейчас.
Если бы сам месяц исчез и больше никогда не появлялся, не было бы такого чувства потери, утраты, сосущей пустоты. И ужаса от того, что вот он, Артур, жив, видит этот месяц, идёт по этому городу, где, к счастью, никогда не бывала Анна, иначе все вокруг напомнило бы о ней.
Ноги вели его знакомым путём через площадь, потом по улице, озарённой рассветом, и тут уже некуда было деться: совсем с других мест земли она видела и тот же тающий в голубом небе месяц, и то же самое солнце, так любила ловить лицом его нежную, рассветную теплоту.
Вывело к раскрытым воротам базара, за которыми тянулись нескончаемые пёстрые ряды продавцов овощей, фруктов, свежей зелени, орехов. Казалось, это были те же самые овощи, фрукты, зелень и продавцы, что и в прошлый его приезд. Только цены наверняка изменились.
Он прошёл мимо всех рядов, мимо деревянного навеса, под тенью которого висели оплетённые золотистой соломой прошлогодние дыни, и уселся на солнышке за один из врытых в землю столиков пустой в этот час чайханы.
Каморка чайханщика была уже открыта. Худой подросток в тюбетейке и длинном белом переднике тотчас принёс оттуда пиалу, чайничек с заваркой зелёного чая, спросил:
— Манты будете? Больше ничего нет.
Артур кивнул.
Манты оказались скользкими кусочками плохо проваренного теста, набитого прогорклым луком вместо мяса.
Отставив в сторону мисочку с мантами, он встал, чтобы пройти к видневшемуся отсюда прилавку с виноградом: захотелось купить к зелёному чаю хоть одну гроздь.
— Эй–эй! — закричал, выбегая из своей каморки, подросток в переднике, а вслед за ним высунулся лысый толстый чайханщик. — Куда?! Заплати!
Артур хотел было отмахнуться от их смехотворного подозрения, но тут же опустился обратно на стул.
Наливая из чайника в пиалу зелёный чай и одновременно прикрыв глаза, представил себя старым, толстым чайханщиком, сделался им до того, что верхнюю губу защекотали длинные жёсткие усы, росшие у чайханщика под носом, властно подумал: «Купить этому, чёрному, как головешка, кисть винограда».
И вот тяжёлая кисть купленного красно–чёрного прошлогоднего подвядшего винограда опустилась из руки чайханщика на поверхность пластикового столика рядом с дымящейся пиалой.
— Спасибо. Сколько я вам должен за все? — спросил Артур ничего не заподозрившего старика, расплатился с ним и принялся пить чай, отщипывая приторно–сладкие, сморщенные виноградины.
Прикосновение солнца к щеке, ко лбу становилось всё более явственным. В голове Артура словно бы послышался укоряющий голос Анны: «Почему не помыл виноград?»
Он попытался представить себя ею в надежде понять, где она сейчас, что с ней, почему Богу было нужно в секунду убрать её из этого мира, где принято солнцу греть, винограду — расти, а ему, Артуру, оказаться совсем одному в этой, в сущности, чужой стране… Но Анна не воплощалась. Артур с испугом подумал, что, наверное, начинает забывать её облик. Невольно глянул на безымянный палец правой руки. Там чётко виднелась полоска — след обручального кольца, которое он снял по совету Стаха позавчера в Москве, когда исполнилось девять дней…
