Луи Повель - Мсье Гурджиев
В дальнейшем мы приведем более полные свидетельства этих «сеансов с движениями». Здесь я стремился лишь показать, что интерес, вызванный представлениями в Париже и Нью-Йорке, был обусловлен не только необычностью исполняемых танцев. Самые интеллигентные зрители безошибочно угадывали за ними методику разрушения основ классической психологии и яркое свидетельство бунта против того, что мы называем на Западе, злоупотребляя этим термином, «человеческой личностью». Вот что вызывало жгучее любопытство многих умных людей ко всему происходившему в Авонском Аббатстве.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧТО УВИДЕЛИ ИНОСТРАНЦЫ
О чем рассказывает непредвзятый зритель. От Тифлиса до Фонтенбло. Основные принципы. Человек четвертого измерения. Повседневная жизнь в Аббатстве, увиденная со стороны. Английский издатель хочет избавиться от всяких сомнений. Несколько предварительных вопросов об искренности Учителя.
СПУСТЯ месяц после показов в Америке нью-йоркский журнал «Сенчури» попытался открыть глаза широкой публике на некоторые аспекты личности Гурджиева и особенности жизни в Аббатстве. Рассказу Э. Бекхофера, который впоследствии вынужден был порвать всякую связь с Гурджиевым и его учениками, было предпослано нижеследующее редакционное вступление:
«В послевоенные годы, годы душевных и духовных разочарований, тысячи мужчин и женщин во всем мире испытывают смутное желание примкнуть к какой-нибудь вере, к какому-нибудь необычному культу, способному вернуть им смысл жизни. Для основателей этих культов годятся любые странности, лишь бы завербовать как можно больше последователей. В «Институте гармоничного развития Человека», основанном Гурджиевым, осуществляется один из самых красочных культов нашего времени. Недавно Гурджиев начал вербовать учеников и в Соединенных Штатах. Мы представляем здесь историю этого культа, во-первых, потому, что речь идет о захватывающей истории, а во-вторых потому, что она показывает, в каком смятении находятся современные умы».
РАССКАЗ Э. БЕКХОФЕРАИЗ ВСЕХ мистиков, которые оказали значительное влияние на Европу в последние десять-двенадцать лет, особенно в самое последнее время, ни один, по-видимому, не вызвал такого интереса, как Георгий Иванович Гурджиев, основатель «Института гармоничного развития Человека» в Фонтенбло, вблизи Парижа. Я делаю исключение для Распутина, ибо его мистицизм был несколько особой природы и своей известностью он был обязан скорее политическому, чем духовному влиянию.
Хотя «Институт» Гурджиева существует во Франции всего около года, нет ни одного представителя интеллектуальных кругов в Англии (если говорить только об этой стране), который не сгорал бы от желания узнать о нем самые мельчайшие подробности.
Широкая публика впервые заинтересовалась этим «Институтом», когда в Фонтенбло скончалась Кэтрин Мэнсфилд. Многие тогда задались вопросом, что же за таинственное пристанище выбрала эта молодая женщина, чтобы провести там последние месяцы жизни.
Кроме пары маловразумительных статеек, появившихся в одной лондонской газете, и отклика на них в одном из еженедельников, ни одно описание «Института» Гурджиева, насколько мне известно, нигде не появлялось.
Я попытаюсь наметить здесь основные теории, легшие в основу методов Гурджиева, и ту форму, которую они принимали на практике.
Хотя я ни в коей мере не являюсь поклонником Гурджиева (и моя статья служит тому подтверждением), мне несколько раз представилась возможность при неких мистических обстоятельствах вступить с ним в определенные отношения. Наша первая встреча состоялась в далекой стране благодаря посредничеству моего старого знакомого П.Д. Успенского, русского математика, писателя и журналиста.. Дело было в Ростове-па-Дону, когда этот город был занят генералом Деникиным.
Теперь необходимо сказать несколько слов о самом Успенском, который ввел Гурджиева в английские круги. Когда я с ним познакомился в Петрограде в начале войны, он, как и я, только что вернулся из долгого путешествия по Индии. Он был известен как знаток теософии и мистики. Его книга «Tertium organum», недавно переведенная на английский, способствовала популярности в России идеи четвертого измерения. Он сотрудничал со многими серьезными газетами. Был вегетарианцем и прекрасным товарищем. Когда мы с ним встретились пять лет спустя в разрушенном сарае в Ростове, где нашли убежище у одного человека, умиравшего в то время от оспы (хотя мы об этом не знали), то обменялись впечатлениями о том, как прожили эти пять лет. Он рассказал мне о знакомстве с Гурджиевым в Москве. Вначале Успенский отнесся к нему скептически, но потом его привлекли огромные способности и познания Гурджиева. Успенский и еще кое-кто из учеников последовали за ним в Ессентуки, курорт на Северном Кавказе, где их застал вихрь революции. Когда жизнь стала невыносимой, они разбрелись. Гурджиев в сопровождении последней группы самых преданных своих последователей отправился в Тифлис, в Закавказье.
Спустя несколько недель (ужасных недель, когда все надежды Деникина рухнули, а его войска вынуждены были погрузиться на пароходы при обстоятельствах, полных неописуемого ужаса и отчаяния) я пересек Черное море, приехал в Закавказье и нанес визит Гурджиеву. Я нашел его без особого труда в маленьком домике в Тифлисе. Вывеска «Институт гармоничного развития Человека» красовалась на стене лавчонки, которую он арендовал.
Сразу же было видно, что это восточный человек маленький, смуглый, почти лысый, с длинными черными усами, высоким лбом и пронзительными глазами. Он ничем не был похож на Успенского высокого, светловолосого, по-европейски культурного человека. По-русски Гурджиев говорил отрывисто и запинаясь. Его родными языками были армянский, греческий и какой-то кавказский диалект, но языком литературным, на котором он, если можно так выразиться, думал, был персидский.
Он принял меня доброжелательно, и в последние месяцы я много времени проводил в обществе Гурджиева, то в доме, наблюдая за тренировками двенадцати слушателей его «Института», исполнявших упражнения и танцы, которые я опишу позже, то беседуя с ним на веранде, где он кроил и шил костюмы для балета, который надеялся показать в Тифлисской опере, то обедая с ним в восхититель- ных грузинских и персидских ресторанах, на берегу быстрой горной речки Куры или около знаменитых бань, давших на-звание городу. Однажды мы даже отправились вместе в эти бани, где какой-то голый перс массировал нас кистями рук, предплечьями и даже ногами; пять лет спустя я увидел, как это проделывал сам Гурджиев с несколькими учениками в Фонтенбло.
Однажды мне удалось присутствовать на одной из его лекций. Мне она показалась занудной и бессодержательной. Гурджиев отстаивал спорное мнение, будто ум ребенка подобен чистой пластинке граммофона, на которой запечатлевается всякий опыт, выявляющийся, когда обстоятельства пробудят в нем определенную ассоциацию идей. Но в то время он требовал абсолютного послушания и добивался его от каждого из своих учеников. Словам Гурджиева верили, и он царил, будто тиран среди преданных рабов.
Мне кажется, ничего не изменилось в нем со скромных тифлисских времен до нынешнего великолепия в Фонтенбло. Размах стал большим, число учеников значительно возросло, работают они в гораздо более жестком режиме, а Успенский теперь читает публичные лекции, которые привлекают в «Институт» иностранцев. Но те, кто, как я, знал маленький «Институт» в Тифлисе, увидят в Фонтенбло мало нового.
Спустя несколько месяцев я вновь встретил Успенского, на этот раз в Константинополе. Он сообщил мне о скором приезде Гурджиева и некоторых членов его колонии. Потом Гурджиев и его соратники отправились в Берлин, где вновь был открыт «Институт» и где возобновились танцы, упражнения и лекции.
Два года назад Успенский неожиданно приехал в Лондон. Этой поездкой он обязан одному издателю, страстно увлеченному мистикой, то был его старый знакомый, а также одной светской даме-англичанке, супруге преуспевающего газетного издателя. Первый обеспечил Успенского интеллектуальной аудиторией, вторая деньгами. Издатель и дама совместно позаботились о помещении, и мы встречались то в личных апартаментах, расположенных во флигеле великолепного дома, то в конференц-зале у некого теософа из Кенсингтона, то у одного доктора на Харли-стрит. Среди слушателей можно было встретить врачей, психологов, представителей духовенства, а также неизменную стайку мужчин и женщин, обожающих все мистическое.
Психологи, естественно, питали к лекциям профессиональный интерес. Они понимали, что психоанализ никогда не даст полного объяснения всего человеческого поведения, что бы там ни провозглашали его основоположники, и надеялись найти в доктрине Успенского основы нового психологического направления, которое бы позволило им выйти за рамки психоанализа.
