Стивен Лаберж - Осознанное сновидение
Наши сознательные и бессознательные ожидания и предположения удивительным образом влияют на форму, которую приобретает осознанное сновидение. Как я уже говорил, аналогичное влияние они оказывают и на нашу обычную жизнь. В качестве примера сознательного ограничения человеческих способностей можно привести известный миф о невозможности пробежать милю быстрее, чем за четыре минуты. На протяжении многих лет это казалось невероятным... пока кто-то не пробежал, сделав невозможное возможным. Почти сразу многие другие смогли повторить это достижение. Концептуальный барьер был преодолен.
Есть основания полагать, что в мире снов ожидания играют еще более важную роль. В конце концов, в физическом мире существует множество ограничений, связанных со строением нашего тела, не говоря уже о законах физики. И хотя барьер «четырехминутной мили» оказался непреодолимым, существуют абсолютные пределы человеческой скорости: обладая нашим сегодняшним физическим телом, пробежать ту же милю за минуту невозможно. Между тем в мире снов физические законы полностью игнорируются: в снах, например, нет гравитации.
Эквивалентом физических законов в мире снов являются законы психологические. Именно эти законы, обусловленные функциональной ограниченностью человеческого мозга, сдерживают поведение осознанно сновидящего. Например, осознанно сновидящий иногда обнаруживает, что не в состоянии прочесть больше одного-двух слов. Как отмечал Моэрс-Месмер, буквы в осознанных снах катастрофически не желают оставаться в покое. Когда он пытался сфокусироваться на словах, буквы превращались в иероглифы. Заметьте, я не говорю, что мы не можем читать во сне. Мне самому несколько раз снилось, как я делал это, однако это были не осознанные сны, в которых написанное появляется в результате сознательного напряжения воли. Следующий пример возьмем из свидетельств Сен-Дени, который рассказывал, что часто оказывался не в состоянии изменять уровень освещенности в собственных осознанных снах. Мне приходилось испытывать аналогичную трудность, которую Хирн окрестил феноменом «выключателя света». Конечно, психологические ограничения кажутся незначительными по сравнению с теми, которые налагаются на нашу обычную жизнь физическими законами. Тем не менее слишком большое количество психологических обусловленностей может ухудшать качество осознанных сновидений.
Переживания, испытываемые конкретным сновидцем, подвергаются мощному давлению со стороны ожиданий. Приводимые ниже примеры красочно иллюстрируют это. Русский философ Успенский, основываясь на теоретическом фундаменте, полагал, что «спящий не может думать о себе до тех пор, пока эта мысль сама не станет сном». Отсюда он заключал, что «человек не может во сне произнести своего имени». Неудивительно, что, по словам Успенского, можно «ожидать», что «если я произнесу во сне свое имя, то немедленно проснусь»(4). Эксперимент, скорее даже упражнение, предложенное Успенским, должно было ясно продемонстрировать влияние, которое переживание оказывает на события, происходящие во сне.
Одна из испытуемых Селии Грин, называемая «Субъектом С.», услышав об этом упражнении, решила поэкспериментировать с эффектом произношения собственного имени во время осознанного сна. Вот что она сообщает об этом: «Я подумала о феномене, описанном Успенским, и ощутила своеобразный провал в сознании. Мне не удавалось найти два нужных слова. Все это сопровождалось чувством какого-то головокружения, и я остановилась»(5).
А вот как Патриция Гарфилд описывает собственный осознанный сон, который можно отнести к тому же разряду: «Я подошла к двери, на которой было вырезано мое имя. Попытавшись прочитать его, я поняла, почему Успенский полагал невозможным произнесение своего имени в осознанном сне. Все вокруг начало дрожать и греметь, и я проснулась»(6). П.Гарфилд, пережившая нечто схожее с переживанием Субъекта С., заключает: «Нет ничего невозможного в том, чтобы произнести свое имя в осознанном сне, однако это действует разрушительно».
Когда я читал Успенского, то не намерен был принимать ни его выводов, ни его предпосылок. Я абсолютно не видел причин, мешавших кому-либо произносить во сне свое имя. Я решил проверить собственные ожидания, и в одном из моих ранних осознанных снов мне удалось произнести магические слова: «Стивен, я – Стивен». Я услышал звук своего голоса, однако больше ничего не произошло. Единственным объяснением этому может служить то, что переживания Успенского, Субъекта С. и Патриции Гарфилд были обусловлены их предварительными ожиданиями. Кроме того, вполне возможно, что описанный феномен объясняется нашей привычкой слышать во сне свое имя только в тот момент, когда нас кто-нибудь будит.
Другой иллюстрацией влияния ожиданий на осознанное сновидение могут служить два разных подхода к сексуальности в подобного рода снах. В первом случае женщина утверждали: «Осознание того, что спишь, приносит удивительное чувство свободы – расширяются рамки восприятия, и можно испытать все, что хочешь». «Природа осознанных сновидений,-добавляет она, – позволяет достигнуть мистических переживаний, однако существует некое неотъемлемое сопротивление всему эротичному (курсив мой)»(7).
Свидетельства Патриции Гарфилд совершенно противоположны. Она сообщает, что «добрых две трети» ее осознанных сновидений были наполнены «сексуальной энергией. Половина таких сновидений достигала кульминации и заканчивалась вспышками оргазмов». И далее: «Оргазм – естественная часть осознанного сновидения (выделено ею). Собственные переживания убедили меня в том, что сознательное сновидение, это оргазмическое сновидение... Многие мои ученики, – продолжает она, – рассказывали о схожих экстатических переживаниях во время осознанных сновидений, подкрепляя феномен моих индивидуальных особенностей»(8).
Дело не в том, являются осознанные сновидения «естественно» эротичными или нет, потому как они, возможно, не являются ни теми, ни другими. Скорее всего,«каков сновидец, таков и сон».
Из приведенных примеров можно извлечь два полезных урока. Первый из них заключается в том, что предположения, касающиеся потенциального развития событий в осознанном сне, полностью или частично определяют то, что в действительности происходит. Второй урок– это логическое следствие первого: индивидуальные особенности оказывают очень существенное влияние на феноменологию осознанных сновидений.
Разнообразие действий: к вопросу о контроле
Поступки осознанно сновидящих отличаются таким же разнообразием, как и поступки бодрствующих людей. Некоторые из наших действий чисто рефлекторны. Находясь в осознанном сновидении, мы можем, например, ходить, не теряя равновесия. Другие – инстинктивны: если нас что-то испугало, мы бежим. Большинство действий обусловлены привычкой: мы не теряем способности вести машину даже тогда, когда понимаем, что спим. Наконец, существуют намеренные действия: иногда мы сдерживаем желание убежать, даже несмотря на пугающие события, происходящие в осознанном сновидении. (Отказ от действия – это форма намеренного действия.) Я перечислил здесь четыре формы действий – от самых бессознательных и автоматичных до наиболее сознательных и добровольных. Чем выше уровень наших действий, тем большей свободой мы обладаем. Свобода – это выбор. Нередко этот выбор пугает нас, и мы, как правило, выбираем одно и то же. Однако во многих случаях намеренное действие более приемлемо, чем привычное или инстинктивное. Намеренное действие может заставить нас не бежать от опасности, добровольно встретиться лицом к лицу со своими страхами и преодолеть их. Большинство наших поступков представляют собой сложное сочетание всех четырех уровней действий. Наивысший уровень, доступный нам, определяется тем, насколько в данный момент мы руководствуемся своим сознанием.
В отличие от обычных людей, поступки осознанно сновидящих носят более добровольный характер и более сознательны. Опытный осознанно сновидящий способен проявлять во сне такую же свободу выбора, как и в обычной жизни. Так же как вы можете решить, читать вам следующее предложение или нет, осознанно сновидящий может выбрать то, что будет делать дальше. Проиллюстрируем это сном Сен-Дени:
... Мне спилось, что погожим днем я прогуливался верхом. Вдруг я понял, что сплю, и решил определить, могу ли я применить волю для управления своим поведением во сне. «Ладно, – сказал я себе, – эта лошадь – лишь иллюзия. Местность, по которой я проезжаю, не более чем сценическая декорация. Даже если бы все вокруг не было плодом моего воображения, я все равно мог бы управлять всем этим». Я решил перейти на галоп – и перешел. Решил остановиться – и остановился. Я оказался перед дорожной развилкой. Правая дорога уходила в густой лес, левая вела к развалинам какого-то поместья. С особой ясностью я ощутил, что могу выбрать любую, заставив тем самым свое воображение дорисовывать образы либо развалин, либо леса.(9)
