Дмитрий Морозов - Дваждырожденные
— Труд превращается в способ совершенства и развития, если вы делаете его не по принуждению, а с мыслями о целях своего служения, если каждое, даже самое слабое, усилие превращается в испытание воли и умение подчиняться… После дневной еды, состоявшей в основном из сваренных овощей и риса, обильно сдобренного специями, Учитель беседовал с нами, разъясняя законы, по которым живут люди в разных странах, рассказывал о путях звезд и рек, о разных традициях и языках людей. Митра, хоть и воспитывался при дворе, но тоже, как и я, плохо представлял себе образ жизни людей, не принадлежавших к его сословию. Он понятия не имел ни о храмовых обрядах, ни о труде земледельца.
— От нас чаще требовали возносить хвалы нашему радже, а приносить жертвы собственному желудку, — смущенно признавался Митра, — и распевали мы не священные гимны, а солдатские песни для поднятия духа. Но ведь такова дхарма кшатрия.
— Как видно, ты сделал много добрых дел в прошлой жизни, раз карма вырвала тебя из этого праздника и привела к нам, — заметил я.
— При чем здесь карма? Это был только случай, — передернул плечами Митра, — если бы вы шли по лесу другой дорогой, то мои кости сейчас уже расклевали стервятники.
— Но мы не пошли другой дорогой, — улыбнувшись, ответил Учитель.
— И в том, что ты — кшатрий, ощутивший в себе брахму, оказался здесь с нами, я тоже вижу действие высшего закона. Из малых совпадений сплетаются нити непреложности. Все явления в известных нам мирах связаны неразрывной цепью причин и следствий.
— Но мои-то порывы случайны и неожиданны даже для меня! — воскликнул Митра.
Учитель утвердительно склонил голову:
— Конечно, ты сам себе преподносишь много неожиданностей. Но даже твои прихоти тоже легко предсказать, как и их плоды. Мелкие случайности изо дня в день слагаются в цепь закономерностей. Цепь дурных поступков и их следствий с годами становится все прочнее, и однажды ты вдруг обнаружишь, что она тянет тебя за собой, превратив в безвольного раба.
— А почему же беды валятся на головы невинных? — воскликнул Митра. — Где воздаяние за дурные дела? Почему молния не поразила раджу, приславшего солдат в деревню? Почему погиб Сомасундарам? Он же не для себя прятал зерно!
— Зло и добро — человеческие понятия, — сказал Учитель. — Мы не знаем, какая кара постигнет раджу. Дети разоренных крестьян возьмут штурмом крепость и перебьют его потомков или одна из служанок воздаст ему за жестокость отравленным вином. Отзвук поступка может идти из прошлого в будущее, из воплощения в воплощение. Мы даже забываем, какое деяние породило это эхо. Волны от павшего в воду камня расходятся кругами, отражаются от берегов, от других предметов, возвращаются.
— Так я свободен или нет? Вы раньше говорили что-то о свободе, мол, я ее не понимаю! Так в чем же моя свобода? — с раздражающим меня упорством продолжал вопрошать Митра. И безмятежно улыбающийся Учитель вновь принимался объяснять юному кшатрию то, что он, казалось бы, мог давно понять и сам.
— Конечно, Митра, свободен! Плоды твоей кармы вызревают не где-нибудь, а на полях твоих помыслов и чувств. Даже боги не властны ускорить их рост.
— Боги не властны???
— Да. Люди свободны в выборе кармы. Но эта свобода слишком страшна для них. Им роднее мысль о бессилии перед судьбой, поэтому и ведут себя в этой жизни как слуги, забравшиеся тайком на хозяйскую кухню. Спешат набить свой живот, пока их не прогнали. А потом молятся богам о спасении. Прозрейте! Поймите, что силы, необходимые для вашего восхождения, уже хранятся в вас, только за суетой и шумом вы не в состоянии уловить их.
Учитель помолчал, успокаивая сердце, потом добавил вполне обыденным тоном:
— Кстати, для прозрения этих истин и предназначены ашрамы.
Он встал и сделал нам знак идти следом. Что-то изменилось в его взоре. Я ощутил, как сгустился и нагрелся воздух вокруг нас. Только это был не воздух. Невидимые волны силы поднимались и опадали в тесном пространстве пещеры. Удары пульса в ушах заглушали шаги. Как в полусне я последовал за Учителем в пещерный зал с серебристыми стенами.
Огонь очага вспыхивал, отражаясь от их неровной зернистой поверхности. В глубине пещеры стали заметны странные знаки. Среди них — вырезанная в стене пятиконечная звезда, устремившая пятый луч вверх к тяжелому своду пещеры. Издалека казалось, что это изображение человека, разбросавшего руки и ноги и задравшего голову к небесам. Учитель объяснил нам, что это древний символ восхождения из хаоса. Но такая же звезда с лучом, обращенным в землю, словно стремящаяся сорваться с небес — символ Калиюги — эры падения человеческого духа. Рядом со звездой были изображения спиралей.
У этих простых символов, вырубленных в камне, может быть, тысячелетия назад, Учитель объяснял нам безмерную сложность устройства нашего мира. Пытался заставить почувствовать сердцем то, что невозможно было представить в мыслях. Яйцо — символ Космоса или бога Брахмы, творящего миры. А спираль символизировала переход миров на более высокие уровни, стремление человека к высшим полям, неизбежное разрушение и возрождение.
Учитель говорил:
— Как пчелы находят путь к цветам по запаху, растворенному в воздухе, так и человек на первых ступенях приближения к высшим полям выверяет свой путь по символам, пробуждающим чувства. Лишь когда откроется третий глаз и прозреет сердце, предстанет перед вами во всем блеске жизнь невидимого тонкого мира, безграничные просторы высших полей брахмы.
Сейчас, перечитывая написанное, я снова и снова сожалею о скудности своей памяти, удержавшей лишь ничтожные крохи знаний, переданных мне Учителем во время наших неспешных бесед, Он умел нанизывать слова, как бусины четок, ритмично и беспрерывно, так, что их неспешный бег завораживал слух и будил мысли. Тогда казалось, что все услышанное отпечатывалось в моем сознании так же крепко и выпукло, как барельефы, вырезанные на сводах пещерного храма. А теперь мне остались лишь обрывки знаний да легенды, как осколки некогда прекрасной мозаики.
Этот период своей жизни я помню очень смутно. Не было больше ни ярких переживаний, ни бурных событий. Неизменный распорядок дня: привычная еда, затверженные повороты и спуски в лабиринте пещер — все больше походило на непрерывный храмовый ритуал. Среди каменных стен, отгородивших нас от мира, стали притупляться чувства.
Настороженность, приобретенная в джунглях, здесь теряла смысл. В каменных чашах пещер стоял покой, и, повинуясь ему, уходили из сердца страхи и волнения, отдыхали глаза и слух, словно в мягкие ножны сна опускались обычно обнаженные мечи чувств, помогавшие мне выжить в диком лесу.
Сейчас трудно даже представить, как можно прожить полгода в полной изоляции от мира, но, если память меня не подводит, то в ашраме я не скучал и не очень-то стремился изменить свой быт. Упражнения были не столь изнуряющими, как это можно было бы предположить по легендам, которые я слушал в детстве. (Сейчас о йоге судачат все, кому не лень, поэтому не хочу вступать в споры об истинности тех или иных предписаний. Замечу только, что уже во времена возмужания Арджуны Кришна сетовал, что истинная йога утрачена.)
Учитель часто говорил нам с Митрой:
— Йога — это путь восхождения духа к высшим полям, единение с вечным источником негасимого огня жизни. Без надежной опоры в собственном теле ваш дух бессилен. Поэтому, как гласят Сокровенные сказания, богом Шивой были дарованы людям особые позы и дыхательные упражнения. Каждая поза помогает открыть в человеческом теле нужные каналы, создать напряжение или вибрацию во внутренних органах, чтобы направить потоки тонких сил к чакрам. Именно в чакрах прана, поступающая с дыханием, превращается в брахму — тончайшую материю огня.
Может быть, я и забыл что-то очень важное из откровений Учителя, но, по крайней мере, ясно помню, что никто не заставлял нас с Митрой месяцами стоять на одной ноге и питаться одним лишь воздухом. Хотя и в этом случае песни чаранов хранили крупицы истинного знания.
Учитель объяснял, что в полной неподвижности проще ощутить движение силы внутри тела. А воздержание в пище каким-то непостижимым для нас образом освобождало мысли от суеты и соблазнов.
Даже Митра со временем перестал вспоминать о жареных павлинах, дорогих винах и бараньих ногах, без которых, якобы, не обходился ни один праздник во дворце. (Кстати, позже я начал понимать, что эти рассказы о роскошной жизни были простым порождением его фантазии.) Все же Митре приходилось куда труднее, чем мне. Его прошлое было богаче моего, поэтому и отказаться от него оказалось намного труднее. Может быть поэтому, он однажды не выдержал.
— Я не понимаю, как можно познать мир, не высовывая носа из пещеры, — заявил он нам с Учителем. — Я уже больше месяца пытаюсь пробиться вглубь своих мыслей, но меня выталкивает нечто, как вода ныряльщика. Там невидимая преграда, упругий мрак. Что там, на дне, да и есть ли дно? Может, там бесконечный ужас былых низших воплощений в зверином обличье? Я не хочу продолжать этот путь. Боги сделали меня кшатрием, а не брахманом, значит, моя дхарма — сражаться. Сидя здесь, я просто гублю свою карму.
