Константин Серебров - Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)
Мы вошли в тускло освещенную комнату, и на грубой штукатурке белой стены вытянулись две причудливые тени. У окна я увидел кухонный обшарпанный стол, на котором в беспорядке лежали шапки, рукавицы, стояли грязные тарелки и кружки. Посреди комнаты стоял большой грубо сколоченный ящик, застланный газетой “Правда”, а на нем – три бутылки водки и три граненых стакана. Вокруг, тоже на ящиках, сидели три человека, один из которых, в грязно-синем комбинезоне, с потухшим взглядом, нелепо открывал маникюрными ножницами консервы “Килька в томате”. Мой взгляд невольно остановился на его огромном носу, напоминавшем цветом и формой мороженую клубнику.
“От этих людей попахивает нижними мирами”, – подумал я.
– Здравствуй, Боря, – сказал Джи, обращаясь к одному из них. – Решил заглянуть в твой уголок – посмотреть, как живешь.
– А это кто с тобой? – спросил Боря, по-прежнему сутулясь и держа руки в карманах засаленной телогрейки.
Лицо его было массивное, в шрамах, а в глазах стояла кладбищенская пустота. Его жесткие волосы серого цвета торчали во все стороны. Я подумал, что человек он добрый и простодушный, хотя и недалекий.
– Это мой новый оруженосец, – сказал Джи. – Хочу познакомить его с тобой, может, чему-нибудь он сможет научиться.
Я тем временем перевел взгляд на третьего. Он был высок и жилист, с узким, почти лысым черепом. Выпуклые темные глаза светились инфернальным блеском. Он, казалось, не обращал внимания на происходящее. Я подумал, что еще не встречал таких подозрительных оборванцев и что Джи меня просто разыгрывает.
– Ну, – сказал Боря нараспев, – давай знакомиться.
Я протянул ему руку, стараясь скрыть брезгливость, и сказал: “Гурий”.
Боря повертел ладонью возле уха:
– Плохо слышно тебя, скажи еще раз.
Я слегка наклонился вперед и, выговаривая каждую букву, снова произнес: “Г-у-р-и-й”.
– Как-то ты не по-русски говоришь. Понять тебя нельзя. Наклонись поближе.
Я раздраженно наклонился к самому его уху, но не успел я произнести и звука, как Боря сильно огрел меня кулаком по спине и отчетливо проговорил:
– Не гордись собой, Гурий, даже когда видишь таких убогих, как мы.
“Не простой этот гад Боря, – сообразил я, – раз так быстро вычислил меня”.
– А теперь можешь выпить водки, – сказал он и налил полный стакан.
– Не пью.
– Тогда не выживешь здесь, – усмехнулся он.
Чтобы защитить свою честь, я взял полный стакан водки и выпил на одном дыхании.
– Вот это по-нашему, – улыбнулся он. – А теперь будь как дома.
Я расслабился и сел на ящик из-под бутылок, искоса рассматривая подозрительную компанию. В моей голове слегка помутилось, но холод не давал мне потерять остатки разума.
Лысый вдруг поднялся и, покопавшись среди сваленной под столом рухляди, достал оттуда шахматную доску.
– Играешь? – спросил он меня.
Я обрадовался возможности показать себя.
– Конечно, играю.
– Меня зовут Мещер, – сказал лысый вкрадчиво. – Пойдем, сыграем?
Боря и Клубничный Нос повернули головы ко мне, ожидая, что я скажу.
– С удовольствием, – ответил я, предвкушая быстрый выигрыш и уважение могильщиков.
Мещер, с шахматной доской в руках, направился к двери.
– Какие могут быть шахматы в двадцатиградусный мороз? – удивился я, но могильщики молча наблюдали за мной.
– Вы что, собрались меня проверять? – усмехнулся я и на слегка подгибающихся ногах подошел к двери.
Решительно открыв ее, я вышел на небольшую площадку перед домом. В трех метрах от меня начинался ряд могил; на одном из надгробий сидел Мещер и, положив доску на другое надгробие, расставлял на ней фигуры. Я понял, что мне придется сидеть прямо на могиле, и в животе возник тугой ком спазма.
Первые ходы я делал в замешательстве, почти ничего не видя: меня смущала атмосфера угрозы, исходившая от Мещера. В это время на могилку присел Красный Нос с бутылкой водки в руках. Он закурил папиросу, налил водки в стакан и протянул мне со словами:
– Давай, за знакомство. Меня Григорием зовут.
– Твоя водка больше похожа на воду, – заметил я, осушив стакан.
– Ну и глотка же у тебя, – удивился он. – А я ведь не всегда был могильщиком. Еще два года назад писал я в Главное Разведывательное Управление доклады, сидя на гавайском пляже под пальмой, с бутылкой “Баккарди” в одной руке и мулаткой в другой. Да... Но вот одна из них оказалась шпионкой и все мои доклады прямиком направляла в ЦРУ. Меня за это уволили с волчьим билетом, и теперь никто не берет на работу. Один вот Боря, добрая душа, меня приютил.
– Дурак ты потому что, – сказал Мещер, делая ход. – Пил бы водку, а не “Баккарди”, и все было бы у тебя в порядке.
От вида Григория и его рассказа я стал беспокоиться о паспорте, крепко сжимая его в кармане. Вдруг из-за старого надгробия появился бледный как привидение мальчик с ярко – алым пионерским галстуком поверх пальто. Он встал рядом с нами, молча наблюдая за игрой. От его присутствия я стал нервничать еще больше и проиграл выигрышную позицию.
– Ты откуда здесь взялся? – спросил Мещер пионера.
– Да вот, – махнул он рукой в сторону, – мама у меня здесь лежит, пришел проведать.
– Садись, сыграем, – сказал Мещер.
Мальчик занял мое место, и скоро они так увлеклись игрой, что не обращали внимания на окутавшую кладбище темноту. От мороза я протрезвел и, стуча зубами от холода и нервов, вернулся в домик.
Джи был совершенно пьян, а его глаза сияли бездонной пустотой; он весело падал с ящика на пол, а Боря поднимал его и усаживал вновь. Джи смеялся и говорил:
– А вот не поднимешь меня! – и снова падал.
Боря, увидев меня, обрадовался:
– А-а-а, Ванюша, давай забирай своего Капитана, он уже хорош.
С большим трудом поставив Джи на ноги, я повел его к двери. Шел он послушно, только хихикал и говорил что-то совсем непонятное. Но, когда мы вышли из домика, он вдруг проговорил:
– Надо поработать кое с какими товарищами, – и, легко вырвавшись от меня, побежал по дорожке меж надгробий и крестов.
Я успел только крикнуть:
– Джи, куда же вы?! – но он уже исчез в сумерках.
Кладбище было большое, и я бросился за ним, боясь потерять его среди могил. Вскоре я выбился из сил, мороз усиливался, а я потерял дорогу назад. Мне уж стали со всех сторон видеться мертвые, как вдруг я услышал, как неподалеку чей – то голос распевал на одной ноте странную песню:
Аккордеон себе я купил-л-л-л-л...
Аккордеон себе я купил-л-л-л-л...
Аккордеон себе я купил-л-л-л-л...
И под кровать его положил-л-л-л-л...
Я осторожно двинулся на голос, боясь потерять его, и через несколько минут, к своей радости, увидел Джи, мирно сидящего на могилке в обнимку с юным пионером. Заметив меня, он спросил строго:
– Ванюша, ты куда это запропастился? Мы с этим товарищем тебя давно поджидаем.
“Не нравится мне этот пионер”, – подумал подозрительно я.
Вдруг Джи резко поднялся и, покачиваясь, но крепко держась за гранитный крест, закричал на все кладбище:
– Наблюдай вечную мистерию жизни и смерти, смерти и жизни! Смерть и жизнь перетекают друг в друга, как вода из серебряного и золотого кубка! Немедленно передай это послание стихиям!
Я подошел к нему, спотыкаясь в темноте, и стал уговаривать отправляться домой, но Джи смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Я обхватил его и повел назад. Тут я вспомнил о подозрительном пионере, который молча наблюдал за нами.
– А ты что делаешь ночью на кладбище? – спросил я его.
– Вы лучше о себе позаботьтесь, – сказал он, нехорошо улыбаясь, и, как-то странно пятясь, исчез за могилами.
В полной темноте мы случайно наткнулись на Мещера, который, что-то заподозрив, пошел нас искать. Увидев Джи, он многозначительно покачал головой:
– Ну, в таком состоянии через ворота нельзя – сторож донесет на нас в дирекцию кладбища. Будем перетаскивать через забор.
Мы подошли к забору, скрытому зарослями кустов, и я, забравшись на забор, стал тащить Джи за руки, а Мещер подталкивал его сзади. Джи весил килограммов сто, не меньше, поэтому с большим трудом удалось затащить его на забор. Тут Мещер заявил мне, что дальше я должен сам разбираться, и скрылся в темноте.
Я усадил Джи, который, казалось, впал в каталептическое состояние, а сам спрыгнул, но, пока я готовился его принять, Джи вдруг наклонился и, как Шалтай-Болтай, свалился прямо на меня. Поднявшись с земли после мощного удара, я отряхнул его и, снова обхватив, повел, как раненого командира, на остановку троллейбуса. Джи молча плелся, пока мы шли по темному переулку. Но, когда мы оказались на ярко освещенной вечерней улице, по которой ходили троллейбусы, Джи стал снова хихикать, что-то громко говорить и вырываться. Я с трудом его успокоил, а затем сообразил, что в метро нам нельзя, потому что милиция тут же задержит нас.
