Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание
Глава 7. Явление и сущность в жизни сознания. Лопатин
Следующая большая работа о сознании была написана в 1895 году Львом Михайловичем Лопатиным (1855–1920).
Лопатин был одним из тех мыслителей, кто видел опасность «распространения естественнонаучных закономерностей на все сферы бытия» (Л. Авдеева. Лопатин // Русская философия: Словарь). При этом он отчетливо понимал необходимость для России цельного философского учения. Прощаясь с Трубецким, он пишет на его смерть:
«Щемящее чувство невозвратимой потери получает особенную остроту, когда перечитываешь философские статьи покойного князя Сергея Николаевича Трубецкого и когда вдумываешься в намеченные им смелые черты чрезвычайно своеобразного и глубокого миросозерцания. В этом отношении русских философов преследует печальная судьба.
В Германии, например, даже второстепенные мыслители успевают создавать законченные системы, разработанные и подробно изложенные во всех своих частях, содержащие в себе определенный ответ на все интересующие человеческий ум вопросы.
В России, напротив, философы самые крупные, могущие поспорить по своим дарованиям и оригинальности творчества с лучшими корифеями современной европейской мысли, остаются вечными искателями истины, глубоко убежденными в правильности своих основных идей и взглядов, серьезно стремящимися обнять ими всю область философских проблем, блестяще и своеобразно решающими те вопросы, которые остановили на себе их внимание, но все оке не успевающими связать свои воззрения в одну определенную и во всех своих отделах развитую философскую систему.
От чего это зависит? От свойств русского ума, от неблагоприятного влияния русской действительности или просто от того, что самобытные русские философы в большинстве случаев, ненормально рано умирают?» (Лопатин. Философские характеристики и речи, с. 168–169).
Это относится к Соловьеву и в еще большей мере к Трубецкому.
«Поэтому можно сказать, что у кн. С. И. Трубецкого мы имеем только общий план системы, в котором, притом, не все линии сходятся между собою и не все части и предположения поставлены в ясно обозначенную связь» (Там же, с. 170).
Лопатин говорит это как раз о «Природе человеческого сознания». Человек, мыслящий, как Лопатин, вполне может прийти к выводу: если у отдельных русских философов не получается завершить свое учение, нельзя ли создать некую русскую философию сознания совместными усилиями, восприняв некие исходные положения от своих предшественников. Была ли преемственность между Лопатиным и Трубецким?
Лопатин подробно разбирает статью Трубецкого и очень многие его мысли оценивает как чрезвычайно глубокие и плодотворные… для метафизики. Взял ли он хоть что-то для себя, понять не удается. Поэтому остается только погрузиться в его собственные исследования сознания и поискать русской философии там. О преемственности судите сами.
На самом деле Лопатин начинает исследование сознания намного раньше 1895 года. В сущности, все его работы так или иначе посвящены сознанию, но «так или иначе» — это очень расплывчатое определение. Я отступлю от своего правила — говорить о философе преимущественно выдержками из его работ — и заранее скажу: Лопатин тоже болел Декартом. Он тоже понимал сознание как мышление или как состояние того, кто заглядывает в себя и говорит: я гляжу в себя и сознаю, что я мыслю.
Поэтому Лопатин, как и большинство европейских философов, начинает свои исследования сознания с бездумной уверенности в том, что сознание — это действие, — акт или процесс, как они все научно выражались. Естественно, это вроде бы само собой разумеющееся понимание, вполне работающее и достаточное для целей начинающего, приходит в противоречие с наблюдениями и самим языком по мере того, как исследователь углубляется в описание сознания. Вот так было и с Лопатиным. Взгляды его довольно быстро менялись и развивались, что говорит о качестве его исследований.
В 1889 году, еще до выхода работы Трубецкого, Лопатин пишет статью «Вопрос о свободе воли». Думаю, эта статья не более чем общий очерк того, что намечается Лопатиным для последующего исследования. И определение сознания он в ней дает походя, еще не очень задумываясь. Да он и сам пишет, что о сознании «я сделаю лишь самые общие указания: когда некому сознавать или нечего сознавать, очевидно, не может возникнуть и никакого сознания.
Всякое сознание есть внутренне усматриваемое соотношение того, что в нас сознает, к тому, что не есть оно, иначе говоря — субъекта и объекта, принципа внутреннего и принципа внешнего. Никакое сознание не мыслимо без сознающего и сознаваемого. <…>
Чтобы акт сознания состоялся, нужно возбуждение сознающего центра, как действие извне, нужно, далее, усвоение этого возбуждения, как действие, идущее изнутри» (Лопатин. Вопрос о свободе воли, с. 40).
Сознание есть акт, действие, и оно интенционально, как сказали бы Брентано или Гуссерль, то есть обладает неким отношением, направленностью. Без этого сознания нет. Естественно, нельзя говорить о содержании сознания и тем более о каких-либо следах сознания, остающихся в мире, скажем после смерти человека. С такими следами очень любят работать экстрасенсы и ясновидящие.
В 1890 году Лопатин издает «Теоретические основы сознательной нравственной жизни». И хоть работа и посвящена нравственности, избежать разговора о сознании он не мог. Сознание в начале работы для него по-прежнему действие.
«Творим ли мы что-нибудь сознательно своими личньши усилиями?
Ответ на это, мне кажется, довольно прост: само сознание, по всему своему существу, есть акт творческий; всякий раз, когда мы сознаем что-нибудь, чего прежде не сознавали, в нас происходит некоторое творческое действие, — новое, какого прежде не было» (Лопатин. Теоретические основы, с. 91).
Очевидно, эта работа и сама была для Льва Михайловича немалым творчеством. Иными словами, по ходу ее он открывал для себя новое и постоянно двигался куда-то в неведомое, о котором не догадывался, начиная исследование. В итоге он оказывается в местах, мало совместимых с картезианством и, скорее, навеянных немецким идеализмом. А там и сознание видится иначе, с иной точки зрения или с иной вершины образа мира. Там возникает вопрос о том, что сознает. И как только появляется ответ: дух, — меняется и само понятие сознания. Я приведу эти рассуждения Лопатина подробно:
«…Как мы должны судить о духе? Есть ли он субстанция, то есть самостоятельный источник некоторой своеобразной жизни, или только свойство физического организма, математически неизбежный результат сочетания механических процессов?
Мы уже знаем, какая бьющая в глаза несообразность заключается в этом последнем предположении: из механических оснований нельзя объяснить ни одного душевного акта; глубочайшая черта внутренней жизни духа состоит в свободе творчества, для которой нет никакой аналогии и никакого принципа толкования в механических законах вещества.
Если эти указания были верны, дело тем самым решается: дух есть подлинная субстанция, даже субстанция коренная» (Там же, с. 121).
На деле Лопатин, говоря о духе, понимает под ним сознание. Из последующих работ это станет еще яснее, но при внимательном чтении это видно и здесь:
«Итак, неистребимость должна быть таким же свойством духа, как и материи. Даже в бытии духовном мы обращаемся с более несомненною реальностью: вещество, как его понимает физика, все-таки есть лишь вывод нашего рассудка к объективным причинам наших чувственных восприятий; напротив, непосредственное содержание нашего сознания, наша внутренняя субъективная действительность переживается нами как абсолютный факт, никаких возражений не допускающий» (Там же).
Стоило Лопатину забыть, что он дает определение сознания и заговорить о духе, как появилось содержание сознания, которое не есть действие, а есть действительность. Конечно, можно выкрутиться и сказать, что содержанием сознания являются акты. Но, во-первых, выкручиваться все-таки надо, то есть надо это сказать, иначе цельность и последовательность рассуждения нарушается. А во-вторых, говори не говори, а сознание есть действие и сознание содержит в себе действия — это совсем разные вещи и совсем разное понимание сознания.
А уж если быть до конца последовательным, то, по существу, в этом отрывке появляется некое вещество. Раз субстанция для механики есть вещество, то и субстанциональность духа, то есть сознания, должна быть не метафизической, не способом говорить философски, а чем-то сходным. Пусть и иным.
