Дмитрий Морозов - Дваждырожденные
Мы расстались за воротами Хастинапура. За моей спиной остался великий город, чьи башни громоздились, как кучевые облака в лучах восходящего солнца. Предо мной простиралась плоская равнина. Взгляд скользил, ни на чем не задерживаясь, ни в чем не обретая радости и опоры. Я простился с этим миром без будущего, ничего не беря с собой. А потом тихо побрел через пустынные поля к синеющему вдали, бескрайнему, как океан, царству джунглей.
Глава 4
Тростниковая хижина
Это уже было со мной: хижина, крытая тростником, одиночество, безвременье. Жизнь очертила огромный круг, вернув меня к началу начал. Но я-то уже был иным. Уединение стало лекарством, а не досадной задержкой на пути к мечте.
Мысль о ненужности всех жертв и усилий обесценивала сокровищницу опыта. Братство перестало существовать. Умения и навыки, открытия и прозрения потеряли цель и смысл. Осталась только хижина, крытая пальмовыми листьями, — мой старый понятный осязаемый мир.
В ашраме Красной горы я обрел способность ощущать душу в каждом живом существе, слышать волю богов в шуме ветра и сиянии радуги. Но потом эта наивная вера была отобрана у меня в горном храме на севере. Я расстался с ней, как с детскими снами и заглянул в сияющую бездну Атмана. Настала пора обретать мудрость. Но принесла ли она счастье? Я так и не научился молиться Абсолюту, безличной, безусловной первопричине всего сущего. Да и не было на Курукшетре времени молиться.
Теперь же настала пора молитв. Счастливое время сосредоточения на Высшей сущности. После того, как явлено было мне прозрение, я вновь ощущал ПРИСУТСТВИЕ БОГА во всяком проявлении майи. И это были крупицы Атмана, не оскверненные, ибо все в мире есть его проявление. Так я примирил в себе путь богов с путем предков и жил, как и подобает риши, не оскверняя чистоту действия целью или желанием.
Бог Савитар, радеющий о благе всего живого, прилежно обходил бескрайние земли с востока на запад. Тот же путь неизменно проходил со звездами властитель Сома, всякий раз деля лунный месяц на светлую и темную половины. Жаркий сезон сменялся дождливым. Моя жизнь текла спокойно, как река по равнине. Лес изобиловал сочными фруктами и съедобными кореньями. Крестьяне из близлежащих деревень приносили провизию в обмен на лекарственные снадобья. Я не расспрашивал их о новостях с севера, не позволяя себе думать о делах царей и богов. Разум сбросил бремя ответственности за прошлое, наслаждаясь свободой созерцания простой неспешной жизни. Так шли мои дни.
А потом на тропинке появился всадник. Я узнал его сразу, как только увидел крепкую фигуру, с показной небрежностью покачивающуюся в седле. Меч в простых кожаных ножнах терся о его левое бедро. Дорожная пыль не могла скрыть насмешливой улыбки, с которой взирал на изменчивую и бескрайнюю реку жизни Митра.
Рядом с ним, держась левой рукой за стремя, спешил не известный мне человек в наброшенной на плечи шкуре черной антилопы. Эта, подобающая отшельнику, одежда никак не вязалась с мелкой семенящей походкой и с тем подобострастием, с которым пеший время от времени поглядывал на конного. Лишь когда они были в двух шагах от меня, я разглядел изящный гриф вины — извечного атрибута бродячих певцов — чаранов.
Эти наблюдения текли где-то по боковому руслу моего сознания, в то время как спокойный яркий свет давно не испытываемой радости озарял мое сердце.
Ни слова не говоря, Митра спрыгнул с коня и, бросив поводья чарану, рванулся мне навстречу. Мы обнялись. В тот момент нам не требовалось слов, ибо каждый и так понимал, какую радость испытывают две половины существа, соединяющиеся в одно целое.
— Ну вот, наконец я разыскал тебя, — смеясь сказал Митра, оглядывая меня с головы до ног. — Смиренный аскет вновь вернулся в свою хижину. Все так, как я и представлял еще в те незабываемы дни, когда слушал твои рассуждения в ашраме Красной горы. Я и тогда чувствовал, что хижина вновь притянет тебя. Кстати, где тот куст жасмина?
— Он не цветет, — просто ответил я.
Митра посерьезнел и понимающе сказал:
— Лата осталась в Хастинапуре, верная долгу и дому Пандавов.
Я пожал плечами. Утверждать, что мне это безразлично, было просто глупо. Митра всегда обладал способностью понимать меня и без помощи брахмы.
— Что в Хастинапуре? — спросил я.
— Я давно там не был. (Увидев мои удивленно поднятые брови, он пояснил) Конечно, я был с войском до конца, хоть и не сражался. Зато въехал в столицу в первых рядах победоносной армии. Потом было много торжественных речей и еще больше безутешных рыданий. Юдхиштхира взошел на высокий трон и объявил, что прошло время сражений и наступила пора покаяния и всепрощения. Правда, еще несколько месяцев потребовалось для того, чтобы умиротворить бывших союзников Дурьодханы. Пандавы все-таки совершили жертвоприношение коня, и Арджуна с войском, следуя за свободно скачущим черным жеребцом, вместе с отрядом отборных кшатриев, принудил и тригартов, и мадров к подчинению. Впрочем, я в этом походе уже участия не принимал. Юдхиштхира собрал всех оставшихся в живых дваждырожденных и сказал нам, что мы с честью выполнили свой долг и теперь свободны от всех обязательств перед братством, которое перестало существовать.
Говоря это, Митра проворно распаковывал седельные мешки, извлекая кожаный бурдюк вина, лепешки и узелок еще теплого пахучего риса, пахнущего богатыми специями Хастинапура.
— Вот, — как бы извиняясь сказал он, — приобрел по случаю в деревне. А приправы вез с севера. Дай, думаю, скрашу аскетический быт друга, оставившего мирские соблазны.
Я вынес из хижины гроздь бананов и кувшин с прозрачнейшей родниковой водой, еще хранящей аромат лесных трав и древесных корней.
Митра продолжал весело рассказывать:
— Там же, в деревне, я встретил этого певца, добывающего хлеб насущный рассказами о великой битве на Курукшетре.
Митра довольно небрежно кивнул в сторону неприметного смуглого человека, терпеливо держащего уздечку боевого коня. Глаза вдохновенного певца вперились в рассыпчатую горку риса на широком банановом листе.
— Ну иди, чаран, садись с нами за трапезу. Когда насытишься, споешь нам о последних днях великой битвы, — весьма легкомысленно предложил Митра.
Певец не заставил себя долго упрашивать и начал есть поспешно, хватая рис, лепешки и лесные плоды, как будто они могли в любой момент разбежаться. Зато он не мешал нашей неторопливой беседе, вернее, воспоминаниям, которым мы с Митрой предавались с неменьшей жадностью, чем он — насыщению желудка.
Поев, чаран вспомнил о своем долге и потянул через плечо изящную вину с тонкими, как солнечные лучи, струнами.
Я напомнил Митре, что был в Хастинапуре до самого конца битвы, поэтому знаю все о судьбах Карны, Шальи и о бегстве войска Кауравов.
— Надеюсь, Пандавы не сочли мой уход предательством? Ведь я покинул цитадель, только когда убедился, что ничего не стоит между Юдхиштхирой и троном Хастинапура.
— Но Санджая ушел раньше, и тебе неоткуда было узнать, какой страшный узел кармы завязался в первую ночь после битвы. Мне не хочется самому говорить об этом, так послушай, что поют теперь чараны, — сказал мой друг, кивком головы разрешив певцу начинать.
И чаран запел о том, как пятеро Пандавов и Кришна, оставив войско, бросились преследовать Дурьодхану. Благодаря своим удивительным способностям они отыскали след его колесницы у озера. Но самого полководца, лишенного армии, найти не смогли, ибо он погрузился в озеро, сковав его воды чудодейственной силой своей иллюзии.
Ничтожны силы человека, если созрели плоды его кармы. Какие-то охотники видели Дурьодхану и предупредили Пандавов. Юдхиштхира, побуждаемый Кришной, тогда обратился к своему врагу.
— Зачем скрываешься ты во чреве вод, о великий царь? Какой прок спасать собственную жизнь, после того как ты привел к гибели своих кшатриев и допустил уничтожение собственного рода? Где твоя гордость кшатрия и честь дваждырожденного? Ты хотел повелевать миром, а по безрассудству своему не смог постичь даже собственной натуры. Неужели ракшасы страха и отчаяния лишили тебя последних добродетелей?
И тогда раскрылись воды, и Дурьодхана вышел из озера. Он нес на плече огромную палицу и распространял вокруг сияние, подобно пылающему солнцу.
— Страх не проник в мое сердце, — сказал бывший повелитель Хастинапура. — Я нашел отдых в этих водах, но теперь готов сразиться с вами. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Лишившись друзей и родных, какой царь захотел бы управлять этой землей? Слишком высокую цену заплатил я за путь, который всем сердцем считал истинным. Услаждайся же теперь ты, о царь, этой землей. Что до меня, то облаченный в пару антилоповых шкур я удалюсь в лес, чтобы искупить все содеянное жестоким покаянием.
