Луиза Хей - Сотвори свое будущее. Как силой мысли изменить судьбу
Лупе хотелось хотя бы навестить своих родителей и друзей, но бабушка сказала, что это невозможно. На такое излишество у них просто не было денег. И потом, а что, если Лупе больше не пустят в Штаты?
Бабушка напомнила ей, что сердце дедули больше не выдержит треволнений и несчастий. Но Лупе и не надо было об этом напоминать.
Она очень любила дедушку, его старенькое лицо, блеклые глаза, поулиточьи медленную походку. Когда-то Рауль Салдана был полон жизненных сил – мужчина, который строил дома и рубил деревья. Самато она это время не помнила – время, пока он еще не ослабел из-за эмфиземы и болезни сердца. Но по всей квартире были развешаны фотографии, которые доказывали, что это было правдой. На них и бабушка выглядела совершенно иначе – черноокой красавицей с камелиями в волосах. Они оба фотографировались в необычных нарядах. Дедушка снимался в широкополой шляпе и вышитой рубашке, а бабушка – в широкой юбке с оборками и рюшами. Они казались самыми жизнерадостными людьми на свете, держались так, словно будут жить вечно. В сознании Лупе эти люди уживались рядом со стариками, в которых в действительности превратились с тех пор ее дедушка и бабушка. Иногда они ей даже мерещились в образе уставших героев в сумрачном свете телевизионного экрана.
Старайтесь быть дружелюбнее.
Позитивное мышление, невозмутимое выражение лица и улыбка – действенные способы защиты от мрачных, скептических взглядов и неприятностей.
Глава II
Почувствовав сквозняк на лестнице, Джонатан понял, что посыльный не закрыл за собою дверь, и спустился, чтобы ее захлопнуть. По дороге он уловил острый запах лайма от лосьона после бритья, что свидетельствовало о присутствии мистера Антунуччи, домовладельца.
...С тех пор как Джонатан ослеп, он обнаружил, что у каждого человека есть определенный, только ему присущий запах, который или возвещал о его приближении, или окружал его подобно ауре; иногда у него в голове возникали цветные образы.
Он никогда никому не говорил об этом. Но у мистера Антунуччи был не только цитрусовый, но и розовый запах.
– Что это за грохот там, за дверью?
– Привет, мистер Лэнгли! – произнес мистер Антунуччи голосом человека, которому не раз приходилось долго-долго выслушивать жалобы мистера Лэнгли.
– Я вот тут в ванной комнате устанавливаю перила.
– А зачем супругам Ли нужны поручни?
– Ли в прошлом месяце переехали. А теперь въезжают новые жильцы – пожилая пара Салдана сняла эту квартиру.
– Должно быть, очень уж старые, если им понадобились перила!
– Вы тоже когда-нибудь состаритесь.
– Сомневаюсь, – пробормотал Джонатан.
– Они снимают ненадолго – всего на пару месяцев. Одному из них нужно ходить на лечение в больницу, что находится через дорогу.
– На эту помойку? Скажите им, что они там как миленькие подхватят стафилококк!
– Постарайтесь быть дружелюбнее.
Из спальни вышел старик и, медленно толкая перед собой тележку с кислородным баллоном, направился в холл.
– Доброе утро, мистер Салдана, – сказал Антунуччи.
– Утро доброе, – с трудом ответил старик, а затем зашелся в долгом приступе влажного кашля. Из квартиры за его спиной доносились звуки сальсы.
Джонатан покачал головой, возвращаясь к себе в квартиру:
– Господи, помоги!
– Вам его помощь действительно понадобится, – прошептал Антунуччи.
Лупе, которая заглядывала в квартиру супругов Салдана, выкатилась на роликах и уставилась на табличку на двери Джонатана.
– Этот Джонатан Лэнгли – самый несчастный человек на свете, – произнес мистер Антунуччи.* * *...Джонатан не всегда был грубым слепым мужланом, орущим на соседей и посыльных. Когда-то о нем говорил весь город, он был преуспевающим художником, входил в избранный круг молодых щеголей, которых отличали шик и привлекательность. Он выставлялся в европейских столицах, в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Казалось, что его фотография не сходила со страниц светской хроники «Нью-Йорк Таймс», особенно раздела о моде. Он улыбался то на какой-нибудь вечеринке, то на церемонии открытия. Всегда красив и подтянут и всегда на виду. Он был героем материалов и «Лос-Анджелес Таймс», и «Чикаго Трибюн». Ему приходилось так часто давать интервью, что в итоге он на них даже не волновался.
Репринты и репродукции его самой известной картины «Танцующий бродяга» сделали его богатым и знаменитым. Он пытался не поддаваться искушению славой, но не смог с собой совладать. Привык к похвалам; затем решил, что заслуживает их. Тратил практически все, что зарабатывал. Купил серебристый «Ягуар» и квартиру на Мэдисонавеню, пристрастился к серым, цвета голубиного оперения, свитерам из кашемира и пальто на меховой подкладке.
Он был не в ладах с родителями и сестрой – когда-то они наговорили друг другу много неприятного, а обидные слова не взять обратно. Других близких родственников у него не было, поэтому семью ему заменили друзья и другие художники. Они праздновали День благодарения в Аспене и встречали Рождество на островах в Карибском море. Они так часто летали на Гавайи, что в конце концов Джонатан купил дом на острове Мауи, прямо на берегу моря – один из трех, которыми владел в те времена, когда преуспевал и пользовался влиянием.
Все это, как он полагал, будет продолжаться всегда. Старые деньги закончатся, появятся новые. Благосостояние умножится, как и число друзей; а внешность всегда можно подправить небольшой пластической подтяжкой.
Но вот однажды наступил судьбоносный год, когда все стало меняться.
И в конце концов наступил крах.
Его друзья начали болеть, а потом умирать один за другим от вируса, о котором никто ничего не знал и у которого даже не было названия.
Казалось, что его друзья – красивые молодые люди с точеными чертами лица и пышными светлыми шевелюрами – превращались в изможденных, напоминающих призраков существ быстрее, чем он успевал написать их портреты. Они ложились в больницы и уже никогда не выходили оттуда. Вместо вечеринок он вынужден был ходить в омерзительные похоронные конторы, где отвратительно пахло лилиями. Он стоял где-то в задних рядах и наблюдал за тем, как родственники, приехавшие из других мест – откуда-нибудь из Кентукки или Миссисипи, – с душераздирающими рыданиями, которые могли растопить даже самое ледяное сердце, прощались со своими умершими сыновьями. Это были талантливые, творческие натуры, покинувшие родной кров, чтобы стать певцами или актерами. И вот они безвозвратно сгинули, а вместе с ними и жизнь, которая, по мнению Джонатана, должна была длиться бесконечно.
Вслед за этим и у Джонатана началось какое-то тяжелое скоротечное заболевание, от которого он в считаные месяцы лишился зрения. Сначала он перестал различать газетный текст, потом не смог прочесть меню в ресторане. А затем и перестал писать, но не потому, что у него не было идей, а потому, что уже было трудно видеть наносимые на холст контуры. И как только его агент понял, что Джонатан больше не в состоянии ничего создать, его популярность сошла на нет, поскольку молва об этом быстро распространилась в художественных кругах.
Он ослеп! Для художника, по его мнению, это было хуже смерти. По статусу он превратился в калеку-невидимку. В мгновение ока он стал одиноким обитателем съемной квартирки, который нуждался в помощи посторонних практически во всем, что касалось повседневной жизни.
Горечь, которая переполняла Джонатана в тот гиблый период, уже никогда не отступала. С тех пор у него во рту навсегда остался едкий привкус желчи. Все его раздражало. Непрошеные телефонные звонки, телевизионная реклама, невозможность быстро открыть пузырек с таблетками. Иногда по ночам он буквально заставлял себя вспоминать прошлую жизнь и то, что она вообще у него была, поскольку осталось слишком мало свидетелей того времени.
Как же он здесь оказался, в этом шумном третьеразрядном доме, где обитали только нелегальные иммигранты да торговцы наркотиками? Он подумал, что бы сказали его друзья, увидев его здесь, вынужденного платить посыльному за доставку дешевой китайской стряпни.
Он уже практически не выходил из квартиры, лишь иногда, чтобы посидеть на стуле около входной двери и выкурить небольшую импортную сигару – одну из немногих оставшихся. Это было одно из нескольких еще доступных ему удовольствий.
Его повседневная жизнь ограничивалась постелью, ванной, стулом и сигарой раз в день. «Какой смысл так жить»? – спрашивал он себя.
И больше всего его беспокоило, что до сих пор не удалось найти ответа на этот вопрос.
* * *...По мнению Лупе, было хорошо, что ей нравились пожилые люди. Поскольку ей приходилось в основном проводить время именно с ними. Она все время была в обществе дедушки и бабушки. Она играла с дедушкой в подкидного дурака после ужина и слушала бабушкины истории, которые та рассказывала ей почти за полночь. Она отлично все их помнила. Одна из историй была про то, как бабушка с дедушкой встретились на свидании вслепую на деревенских танцах.
