Иосиф Телушкин - Слова, которые ранят, слова, которые исцеляют. Как разумно и мудро подбирать слова
Нафан пришел к царю и поведал ему о незначительной, но беспокоящей его несправедливости, на которую он недавно обратил внимание:
В одном городе жили два человека, один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много крупного и мелкого скота; а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькой и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела и из чаши его пила, и на груди у него спала, и была для него как дочь. И пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему.
Сильно разгневался Давид на этого человека, и сказал Нафану: «Жив Господь! Достоин смерти человек, сделавший это!..»
И сказал Нафан Давиду: «Ты – тот человек!» (2-я Царств, 12:1–7).
Нафан осознавал свою моральную ответственность встретиться с царем Давидом и указать на его серьезные проступки, но он также понимал и необходимость преподать свой укор так, чтобы он возымел действие и тем самым побудил Давида признать свою неправоту. Если бы он стал выражать Давиду свое мнение напрямую, называя его прелюбодеем и убийцей – царь, вероятней всего, занял бы оборонительную позицию, как это делает большинство из нас, застигнутое за чем-либо непозволительным. Мы легко можем выдвинуть целый список оправданий, возможно таких: «Да у меня и в мыслях не было совершать прелюбодеяние, меня просто захлестнула страсть. Когда Вирсавия сказала мне, что беременна, меньше всего я желал гибели Урии. Я вызвал его с поля брани и отправил домой, чтобы он провел ночь со своей женой. Так бы он смог счесть, что ребенок – его. Но он отказался. Я даже приказывал ему отправляться домой – причем дважды, – и в обоих случаях он меня не послушал. У меня не осталось выбора. Если бы я ничего не предпринял, то вернувшись позже и увидев, что Вирсавия беременна не от него, он бы мог ее изувечить. А если бы стало известно, что я переспал с женой одного из своих командиров, пока тот сражался за меня? Это могло бы привести к мятежу. Я царь Израиля, на мне лежит ответственность за судьбу целого государства. Ради сохранности государства я был просто обязан погубить Урию».
Вместо этого, отойдя в своем упреке от личности, Нафан дал царю увидеть этот вопрос с точки зрения простой нравственности: он взял жену другого человека, как богатый человек завладел овечкой, которую очень любил бедняк. Когда Давид вынес свой приговор вымышленному богачу: «Достоин смерти человек, сделавший это!», а Нафан указал: «Ты – тот человек!», царь вынужден был признать, что также заслужил смертельного приговора. Давид понял, что никакие попытки обосновать свой поступок, не смогут смыть совершенное им прелюбодеяние и невинную кровь Урии.
Именно благодаря тому, что Нафан знал, как подать критику, Давид смог раскаяться.
К счастью, не многие из нас когда-либо столкнутся с необходимостью упрекать кого-то в столь серьезных проступках. Однако, когда мы общаемся с очень близкими нам людьми часто возникает повод для критики, а иногда мы просто обязаны делать это, оправданно выражая гнев (см. главу 6) или стремясь уберечь человека от возможного вреда, или пытаясь принести пользу какому-то третьему лицу. Действительно, критика тех, кто поступил неправомерно, входит в 613 заповедей Торы: «Обличи ближнего твоего, и не понесешь за него греха» (Левит, 19:17).
Некоторые ученые объясняют последнюю часть заповеди «…и не понесешь за него греха» как обязующую высказаться, чтобы не разделить ответственность за деструктивное поведение другого. Например, если ваш приятель напился и готов сесть за руль, эта строка обязывает вас сделать все от вас зависящее, чтобы отговорить его от подобной затеи. Даже если вам не удалось как-то на него повлиять, то есть если вы не приложили должных усилий, чтобы не дать ему сесть за руль пьяным, вы разделяете его вину за те беды, которые он может натворить.
Данная заповедь также предписывает нам делать замечание и в менее экстремальных ситуациях. К примеру, ваш приятель выступает с нападками в адрес своей супруги или пытается воспитывать своего ребенка путем его унижения. Высказываться в подобной ситуации обычно достаточно неловко, но оставаться безмолвным гораздо более безответственно: вы поспособствуете тому, что подобное будет продолжаться.
Есть и второе истолкование фразы «…не понесешь за него греха», которое предлагают некоторые мыслители: несмотря на то, что вы можете, а иногда и обязаны способствовать исправлению других, будет греховным осуществлять это в унизительной или оскорбительной для них манере. Если вы выступаете с упреком в чей-то адрес, стремясь удержать человека от совершения серьезных проступков, риск поставить его в неудобное положение может выглядеть не столь ужасным (хотя, даже в этом случае оскорбление, которое он может почувствовать, возможно существенно снизит эффективность воздействия ваших слов на его поведение). С другой стороны, если вы пытаетесь улучшить кого-то в менее значимых моментах (например, ребенка, который безответственно что-то сломал), то пристыдить его здесь совсем не оправдано. В этом случае попытка устранить зло меньшее, приводит к тому, что вы сами совершаете зло большее. Вместо этого следует стремиться найти такой способ критики, который причинит наименьшую боль и при этом принесет наибольшее благо.
Давайте обратимся к истории, приведенной покойным Исааком Асимовым, автором и редактором около 470 книг, которого многие поклонники считают одним из умнейших людей Америки. Сам Асимов был весьма откровенен в своей высокой самооценке: «Я всегда воспринимал себя как выдающуюся личность, еще с детства, и у меня никогда не возникало сомнений по этому поводу».[67]
Если когда-либо жил человек, чье самолюбие было невосприимчиво к бестактной критике, то это вполне мог быть Асимов. Однако в его посмертно опубликованных мемуарах он пишет об одном случае, который так никогда и не позабыл.
Пятнадцатилетним школьником Асимов был зачислен в класс по писательскому ремеслу, где преподавал человек по имени Макс Н. Первым заданием, которое ученики получили от преподавателя, было написание очерка. Когда спросили, есть ли желающие прочесть свое произведение перед всем классом, Асимов поднял руку. В своих мемуарах он вспоминает: «Я прочитал лишь четверть, когда Н. остановил меня, и охарактеризовал мою работу оскорбительным матерным словом. Я никогда ранее не слышал, чтобы преподаватель пользовался непристойностями и был шокирован. Однако ни у кого в классе шока это не вызвало. Они весьма бурно посмеялись надо мной, и я сел на свое место горько посрамленным…»[68]
Несмотря на боль и унижение, Асимов потом признал, и об этом сказано в мемуарах, что негативная оценка Н-ом его очерка была обоснованной. Он пытался использовать манерный литературный стиль, и из этого получилось нечто «абсолютно безнадежно поганое». Поэтому он отнесся к негативной реакции преподавателя серьезно и спустя несколько месяцев написал настолько жизнерадостное произведение, что Н. напечатал его в школьном литературном журнале. Это было первое значительное произведение Асимова, которое опубликовали.
Но когда он поблагодарил Н-на за опубликование своей работы, преподаватель снова причинил ему боль, сказав, что напечатал это лишь по той причине, что ему для завершения номера было необходимо что-нибудь несерьезное, а все остальные поданные работы были достаточно серьезны.
Асимов писал свои мемуары в семидесятилетнем возрасте, зная, что неизлечимо болен (он умер спустя два года, в 1992году). Однако всякий, кто читает это воспоминание, понимает, насколько эта боль была жива, даже по прошествии 55 лет. «Я мало кого ненавижу, – пишет Асимов о Максе Н. – но я ненавижу его». И он поведав давнишнюю фантазию: «Хотел бы я иметь машину времени, чтобы вернуться в 1934 год с несколькими из моих книг и статьями, написанными обо мне, чтобы сказать ему: “Ты видишь это, вша вонючая? Ты не знал, кто учился у тебя в классе. Если бы ты обращался со мной должным образом, я бы написал о тебе как о том, кто раскрыл мой талант, а не клеймил бы тебя как вошь вонючую”».[69]
Если даже столь самонадеянный человек, как Исаак Асимов может быть опустошен резкой критикой (он описывает этот эпизод как тягчайший удар, который когда-либо получало его самолюбие[70]), подумайте, как гораздо менее жесткие души могут быть изранены бестактными и обидными словами.
Чтобы избежать ненужной жестокости, прежде чем высказать свое замечание, задайте себе три следующих вопроса:
Первый: Какие чувства вызывает во мне эта критика? Приносит ли она мне боль или радость?
«Любовь без критики – не любовь», – учит древний иудейский текст.[71] Однако критика без любви не поможет тому, кого критикуют. Если вы поймете, что высказывая что-то кому-то, вы где-то в глубине души получаете удовольствие – возможно, делать этого не стоит. Неискренность вашей озабоченности, удовольствие от созерцания неудобства, в которое вы поставили свою жертву, и/или ваше желание причинить боль тому, на кого вы злы, могут быть заметны. В результате у того, к кому вы обращаетесь, может возникнуть защитная реакция, и он вряд ли изменится. Представьте себя на месте того, кто подвергается критике. Если вы чувствуете, что говорящий получает удовольствие от выполняемой функции, разве это не вызовет в вас злость и протест вместо самоанализа своего поведения?
