Атма Ананда - Культура сублимации: опыты самодостаточности
Подобные ситуации склонны создавать себе и сами авторы, причем на всю жизнь. Судьба «властителя дум» Тургенева, обремененного пожизненной славой, имела потрясающую личную изнанку. Неиссякаемая любовь к прославленной актрисе Полине Виардо, бывшей замужем, превратила его в вечного «друга семьи». Играя столь трагическую роль, он так и не стал жениться, но в его дневниках после смерти обнаружились иные откровения. Без всякой связи с объектом своего бесконечного поклонения он писал вообще: «Я отдал бы весь свой гений и всю свою славу только за то, чтобы где-нибудь на свете была женщина, которую волновало бы, опоздаю я к обеду или нет». Просто женщина. Скорее всего, сам он принимал подобные излияния за минуты слабости – таков был его сознательный выбор, который существенно повлиял на становление его творчества в смысле неиссякаемого источника энергии. Считать ли «автора судьбы» жертвой сублимации?
Из стремнины одиночества подчас сложно, а порой и невозможно выйти, ибо сублимация действительно обладает вполне «наркотическим» эффектом, если она остается на уровне творческой самореализации, не переходя на уровень духовной практики. В отличие от русского писателя, Кафка так и не смог жениться по взаимной любви, превратив в сущий ад для обоих несовместимо-совместную жизнь. В одном из последних «отказных» писем он в отчаянии заключил: «На всем свете не было женщины, за которую стражались бы столько, сколько я сражался за тебя с самим собой». А в дневниках были и более ясные признания: «Коитус – как кара за счастье быть вместе…» Творчество всегда остается лишь незавершенным жертвоприношением, ибо не вовлекает всего человека на всех уровнях, поэтому он оказывается раздираем противоречиями. На духовном уровне противоречия снимаются – святой способен жить безупречно и отдельно, и совместно.
Религиозность составляет очередную ступень сублимации между творчеством и духовной реализацией, если подразумевать веру в чистом виде, без определенной последовательной практики, заведомо не достигающую святости. Библейское жертвоприношение Авраамом своего сына по воле Господа завершилось тем, что с занесенным ножом он увидел краем глаза уготованного для заклания агнца – жертва сыном была отменена в силу готовности ее принести. На «абсурде веры» построил отношения с любимой женщиной основатель экзистенциальной философии Кьеркьегор. Сюжет с неожиданным отказом от невесты в день бракосочетания стал жестом жертвоприношения, после которого он всю оставшуюся жизнь веровал, что Господь не примет этой жертвы, и он «получит» свою невесту в жены. Кьеркьегор умер в одиночестве, а узнав его историю до конца некто заметил с нарочитой мрачностью: «Вот поэтому я атеист!». Впрочем, довольно лирики…
Блаженство уединенияТворческая сублимация происходит бессознательным образом и почти всегда обусловлена наличием объекта неразделенной любви. Как сетовал один из классиков «серебряного века» русской поэзии, «от счастливой любви много стихов не напишешь». Большинство писателей всегда были одиноки в негативном смысле, страдая и перебарывая самих себя. Религиозные подвижники же изначально исключают вообще всякие личные отношения, всецело погружаясь в поклонение Богу, который один составляет средоточие всех чувств и помыслов. Разумеется, здесь тоже не обходится без борьбы «с демоном блуда», но она носит не личный характер, а поддерживается господней милостью и эгрегором традиции. В целом, духовная сублимация имеет положительный смысл, ибо уединение наполнено не терзаниями, а блаженством и любовью. Возвратным образом эта любовь распространяется через подвижника на всех людей – он способен даже «спать с прокаженным».
Наряду с подобной «ровностью» в обращении с ближними у-единение неизменно остается предпочительнее, ибо чувство единения с всеобщим не нарушается сужением до частного, а блаженство ничем не ограничивается. Как известно, логическим определением всякого страдания выступает именно внешне налагаемое ограничение. Индийцы любят притчу о том, как некая англичанка разыскала в безлюдном высокогорье уединенного санньясина и принялась уговаривать его поехать вместе с ней в Англию. Поначалу она увещевала так: «Свами-джи, я покажу тебе Лондон…». Подвижник взглянул на нее удивленно и ответил: «Мадам, я сам – Лондон!». Однако она не унималась: «Неужели тебе здесь не одиноко?». Не будучи обремененным никаким этикетом вежливости, отшельник сурово ответствовал: «Пока ты здесь, мне и впрямь одиноко…». Наверное, это наилучшее отличие одиночества от уединения, выражающееся через частность или всеобщность самосознания.
Переживание взаимной любви к Богу оказывается несказанно сильнее всякого «слишком человеческого» чувства, безвозвратно отметая мирские помыслы о «женитьбе» даже у совсем юных монастырских послушников. Так, именно несказанная любовь к Господу привела Старца Силуана на Афон сразу после воинской службы, и потрясение от осияния божественной любовью было столь велико, что всю оставшуюся жизнь он молил Господа нипочем не отнимать от него великой любви. В последние годы должность монастырского эконома возволяла ему проводить почти все время в полном затворничестве, которое он посвящал непрерывному бдению и молитве. Найденные после его смерти записки в келье полны и моления за то, чтобы Господь даровал всем людям познать благодать, и упоения превеликой радостью от близости к нему: «Я сижу в келии своей, как в чертоге – в мире и любви, и пишу. Но когда приходит бо(льшая благодать, я не могу писать…»
Брак или безбрачие – выбор личный. То и другое может стать как благословением, так и проклятием. В буддизме поступают достаточно мудро, позволяя принимать монашество по обету на определенный срок, например, на год. Подобной тактики придерживаются в Бихарской школе йоги, введя достаточно нетрадиционную для веданты карма-санньясу – так называемое «монашество в миру». Точно так же дело обстоит и с сублимационными практиками. По выражению даосского мастера, не следует принимать практику за некий «ключик», которым открывается заветная дверца. Неизбежно существует некий процесс взаимодействия с практикой как определенной структурой или сознательной сущностью. Точнейшим критерием для оценки верности избранной тактики выступает переживание уединения в положительном, а не отрицательном смысле – как неиссякаемого источника для расширения собственного самосознания в любовном блаженствовании.
* * *Никто ничего не отнял —
мне сладостно, что мы врозь.
Целую вас через сотни
разъединяющих верст…
Нежней и бесповоротней
никто не смотрел вам вслед.
Целую вас через сотни
разъединяющих ЛЕТ…
(Марина Цветаева – Наполеону Банопарту)
Заключение. Андрогины
Миф о Гермафродите лежит у истоков западной культуры. Это древний греческий миф, представляющий язычество, позднее «подавленное» высокодуховным христианством. Все на свете можно опошлить, и в данном отношении Гермафродиту крайне не повезло, а ведь изначально это воплощение божественной любви. В греческой мифологии Гермафродит сын Гермеса и Афродиты, внук самого Зевса, который воспитывался наядами на высокой горе. Златокудрый юноша необычайной красоты после отправился в странствие и, купаясь в источнике, возбудил страстную любовь Салмакиды, нимфы этого ключа. Но ее мольба о взаимности не нашла отклика, а лишь испугала не ведавшего любви юношу, и безутешная нимфа попросила богов о вечном единении с любимым. Боги слили ее с Гермафродитом в единое двуполое существо, и он стал одновременно мужчиной и женщиной. В последние века до новой эры культ Гермафродита был популярен среди народа.
Этот миф перекликается с другим греческим языческим мифом о двуполых существах, которых называли андрогинами. По древнему орфическому мифу, воспроизведенному в диалоге Платона «Пир», предки людей, имевшие по два лица, четыре руки, четыре ноги, были трех родов: мужчины, женщины и андрогины, обладавшие признаками обоих полов. Зевс наказал перволюдей за гордость, разрубив каждого вдоль, повернув лица и половые органы в сторону разреза. Люди ищут утраченную половину, а когда они встречаются, возникает эрос (любовь). Но дети рождается только от разнополых половин – потомков андрогинов. Черты двуполости присутствуют в иконографии и других богов, например, бородатая Афродита и Афродита с мужскими половыми органами. Все подобные идеи на Западе были вытеснены в христианский период, но они лежат в основе «коллективного бессознательного», тяготеющего к сходным восточным представлениям.
Боги как высшие существа часто наделялись двуполостью в отличие от «ущербных» людей, страдающих от недостаточности собственной природы и нуждающихся в другом человеке для воссоздания собственной целостности. Отсюда происходит также обрядовая практика «перемены пола» (травестизм), ставящая целью повысить магическую потенцию человека. К этой идее восзводятся и обычаи религиозной кастрации и самокастрации, с ней связана австралийская субинцизия – обрядовое уподобление мужчины андрогину. В итоге, всякая духовная практика, развивавшаяся путем интериоризации из ритуальной практики, отражает «обратный процесс» восстановления утраченной двуполости богов или перволюдей. Ритуальная мастурбация в тантризме выступает неким промежуточным этапом возведения сексуальной практики в степень божественной самодостаточности. Это не самоцель, а определенный шаг на пути самопознания и самореализации.
