Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание
Отсекая все лишнее, все, в чем можно усомниться, он приходит к единственному основанию для своих рассуждений, в котором у него нет сомнений: ego cogito, ego sum — я мыслю, значит, я существую.
Этот образ я, которое заглядывает в себя и обнаруживает там бесконечный поток шелухи — лжи, глупости или самообманов, — которое ищет, ищет, ищет, перебирая все, что подворачивается, и вдруг приходит к потрясающему его открытию: все ложно, только сама способность творить этот поток и видеть его истинна! — этот образ поразил Гуссерля до глубины души. И даже пытаясь превзойти Декарта, он лишь хотел стать доказательнее и точнее его, но никогда не отходил от этого образа заглядывания в свое Я. И я приводил несколько примеров того, как он проделывает это заглядывание все новыми и новыми способами.
Его феноменологическую редукцию предпочитали объяснять логически, так, как делает Слинин, к примеру. Но стоит приглядеться к этим погружениям в созерцание Я. Это и есть настоящее обучение редукции, это прикладная работа феноменолога, отсекающего все, в чем можно усомниться, и движущегося сквозь потоки образов к той сердцевине, которая все-таки останется в скобках однажды. То ли как чистая идея, то ли источник чистых идей и чистоты сознания.
Именно из этого главного образа можно понять, как Гуссерль понимает сознание. Декарт, обращая взор в себя, не говорит о сознании, он говорит о cogito, то есть о мышлении. Латинское слово cogito не имеет значения «сознание». Для него в латыни есть собственное имя — conscientia. Декарт, заглядывая в себя, обнаруживает в этом внутреннем пространстве только мысли и способность мыслить. Как у Гуссерля могли появиться высказывания вроде этого:
«Всю важность трансцендентальной очевидности egocogito(понимаемого в самом широком картезианском смысле) мы переносим теперь… с тождественного себе ego на многообразные cogitationes, а следовательно, на поток жизни сознания, в котором живет мое тождественное себе Я, Я размышляющего, чем бы далее ни определялось это последнее выражение» (Гуссерль. Картезианские размышления, с. 360–361)?
Все однозначно. Речь идет о размышляющем я, и о его мыслях — cogitationes, которые и составляют для Гуссерля поток сознания. Это значит, что слово «сознание» он употребил совершенно бездумно, в бытовом смысле, всего лишь по ощущению догадываясь, что наши мысли должны иметь отношение к сознанию. Если, конечно, он и в самом деле говорит здесь о сознании. Если это не понимание переводчиков. Но в любом случае, Гуссерль осознанно сознанием не интересуется и это понятие не определяет. По крайней мере, мне такое определение не встретилось.
Однако, уже одно то, что наши переводчики однозначно понимают какие-то рассуждения Гуссерля как разговор о сознании, означает, что некое понятие сознания в речи Гуссерля присутствует. Как присутствует и понятие очищения этого сознания. Как он понимает сознание, и какое сознание, какую часть сознания изучает и очищает феноменология?
Ну что ж, уже в приведенном высказывании есть намек. Многообразные мысли я названы потоком жизни сознания. Сознание живет, мысля, вот как можно это сказать. Следовательно, жизнь сознания — мышление. Это ясно. Но что такое поток, которым живет сознание?
Думаю, это то, что Гуссерль называет интенциональностью, то есть направленностью сознания, как «сознания О», сознания чего-то.
Все эти разговоры об интенциональности сознания, мне кажется, завораживали наших русских философов, когда они переводили западную философию, своим особенно красивым и неизмеримо научным звучанием. Поэтому, когда читаешь рассуждения о Гуссерле или рассказы о феноменологии, постоянно встречаешь эти выражения — интенциональность сознания, сознание чего-то, сознание о, — как будто это существующие понятия и как будто ими нам открывают нечто новое, доселе русскому человеку неведомое. У меня так непроизвольно появляется желание поблагодарить Науку: мол, спасибо, благодетели, никогда бы сам не догадался, что о мире можно говорить и так!
Ну, а если отбросить преклонение перед чужими умами и перед научным способом особо точно запутывать себя и других? Что такое «сознание о», «сознание чего-то»? Да просто неудачно переведенные слова Гуссерля. Его перевели дословно, будто Гуссерль говорит о сознании. А Гуссерль говорит об определенной направленности внимания, которая в русском языке называется осознаванием. Осознавание чего-то — это естественно. И главное — понятно! Сознание о — это научно, красиво и ложно, как те самые ложные cogitationes, от которых Гуссерль пытался спрятаться в скобках.
Так вот главное в том, как Гуссерль понимал сознание, — это способность осознавать то, на что направлен философский взор. Точнее, это было для него главной чертой сознания, которую он исследовал. Способность сознания созерцать и осознавать сущности явлений — вот чему мы можем научиться у Гуссерля.
Конечно, это не исчерпывает гуссерлевского понимания сознания. Оно шире. Но это главное, и это то, что Гуссерль использовал в феноменологии. Но сознание не интересовало его напрямую. Сознание было лишь способом говорить о главном. А главное — это описание Я как мыслящего Я.
«Конкретное ego само есть универсальная тема описания. Точнее говоря, я, размышляющий феноменолог, ставлю перед собой универсальную задачу раскрытия самого себя как трансцендентального ego в его полной конкретности, то есть со всеми заключенными в нем интенциональными коррелятами» (Там же, с. 369).
Попроще сказать, задача феноменолога — описать я в его направленности на то, на что направлены взоры и мышление я. Ведь Я — это тот центр, от которого разбегаются вещи, заполняющие бесконечный мир. И у меня нет иной возможности для созерцания, как смотреть либо в эту точку центра, либо из нее. А тогда я на что-то нацелен, и у моего взгляда есть направление. Значит, оно есть то ли у меня, то ли у моего сознания, если я считаю себя сознанием. Так или иначе, но я осознает себя не только центром и не только в теле, оно осознает себя еще и всегда на что-то направленным. Я, начинающее себя описывать, не может допустить, что направленность не обязательное качество, просто потому, что никогда не встречает такого состояния в действительности, то есть наблюдая за собой. И все же Гуссерль не случайно уходит именно в науку об осознавании.
«Очевидно, ни трансцендентально-дескриптивная эгология, ни чистая психология внутреннего, <…> почерпнутая с помощью описания из внутреннего опыта, <…> не могут иметь никакого другого начала, кроме ego cogito.
Это замечание очень важно, если учесть неудачу всех предпринимавшихся в Новое время попыток установить различие между психологическим и философским учением о сознании. Начинать с учения об ощущении, следуя до сих пор господствующей повсюду традиции сенсуализма, — значит закрывать себе доступ к обеим этим наукам. При этом жизнь сознания заранее, будто это само собой разумеется, истолковывается как совокупность данных внешней и, в лучшем случае, также внутренней чувственности, а о том, чтобы они оказались связанны в то или иное определенное целое, предоставлено заботиться гешталът-качествам. <…>
Но начинающееся с самого начала радикальное дескриптивное учение о сознании не обнаруживает перед собой ни таких чувственных данных, ни целостных образований, — разве что в виде предрассудков. Начало есть чистый и, так сказать, еще погруженный в немоту опыт, который теперь нужно еще заставить без искажений выразить в словах свой собственный смысл.
Но действительно первое высказывание — это картезианское ego cogito, например: я воспринимаю — этот дом, я припоминаю — какое-то уличное происшествие и т. д.» (Там же, с. 369–370).
И завершает Гуссерль это введение в задачу феноменологии словами о том, что «из-за отсутствия ясности в принципиальных вопросах метода» был утрачен «подлинный смысл и особые задачи, связанные с описанием самих cogitationes, как способов осознания» (Там же, с. 370).
Куда уж яснее! А если учесть, что все это сказано им в «Картезианских размышлениях», где, как считается, он подводил итоги своей жизни и еще раз переосмыслил то, что высказал в первых «Идеях чистой феноменологии», то станет понятно, что этот завершающий взгляд предельно полно обрисовывает понятие сознания, используемое феноменологией.
Очищение же сознания для Гуссерля — это очищение способности познавать идеальные сущности. Иначе говоря, настройка и наладка одного из инструментов философии. Если говорить строго, то это вообще не очищение сознания, а создание искусственного пространства сознания, где хранятся только «чистые формы», или сущности — образы, «очищенные» от всего нечистого с точки зрения их использования в философском рассуждении.
