Dmitry - Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь
День нашей свадьбы был прекрасным, ясным, ослепительно солнечным; это был первый хороший день после недели безумных порывистых штормов. Все сверкало в солнечных лучах; казалось, что сам воздух исполнен света. Волшебный день. Нас обвенчали два моих близких друга — Дэвин Уилкинсон, священник методистской церкви, с которым я познакомилась, когда жила в Финдхорне, и отец Майкл Абдоу, аббат католического монастыря, расположенного рядом с моим прежним домом в Колорадо. (После нашей с Кеном помолвки я послала отцу Майклу коробку книг Кена и приложила письмо, в котором говорилось, что мы собираемся пожениться. Отец Майкл распаковал коробку и сказал: «Ого! Как я вижу, Терри обнаружила моего любимого автора». Потом он распечатал письмо и сказал: «Ого! Как я вижу, Терри выходит замуж за моего любимого автора».) Мой друг, методистский священник, напомнил, что брак может стать тюрьмой — позади нас над сверкающим заливом Сан-Франциско возвышался Алькатрас[13], а может принести красоту и свободу — и он махнул рукой в сторону устремившейся ввысь арки моста «Золотые Ворота», который соединял два участка суши, подобно тому, как мы соединили свои сердца в тот день.
Свадебный пир прошел прекрасно: были родственники и друзья, было, как это водится, обилие шампанского и угощений. Мне понравилось, как Джудит Скатч, издательница «Курса чудес»[14], сказала: «Это просто королевская свадьба!» Я не чуяла под собой ног! Потом я думала: хорошо бы мне тогда остановиться на несколько мгновений в этом вихре, чтобы впитать все это. Я заснула той ночью в объятиях своего мужа, счастливая и измотанная.
И в тот день, и на следующий на волнения не оставалось времени, не оставалось его и на то, чтобы проверить узелок. К тому моменту мое первоначальное чувство, что тут может быть что-то нехорошее, развеялось — и потому что все вокруг меня в этом разуверяли, и потому что я с головой окунулась в предсвадебные приготовления. Я чувствовала себя совершенно беспечной, когда пришла к доктору на очередной осмотр.
Мы планировали устроить медовый месяц на Гавайях через две недели, потому что Трейе надо было закончить учебу и сдать последние экзамены. К тому моменту почти все перестали волноваться.
Да, он никуда не делся. Похоже, что он вообще никак не изменился, — сказал доктор. — А вы заметили какие-нибудь изменения?
Нет. И величина не менялась, и чувствую я его так же. В разных местах груди у меня время от времени возникали боли, которых раньше не было, но вокруг этого узелка я не чувствовала вообще ничего, — ответила я.
На какое-то время воцарилось молчание. Казалось, я слышала, как крутятся шарики в голове доктора, пока он напряженно размышлял, как быть дальше.
Так, — сказал он наконец. — Случай довольно необычный. Я не думаю, что этот узелок представляет какую-то угрозу, скорее всего, это просто киста. Ваше самочувствие, ваш возраст, состояние вашего здоровья — все это приводит меня к заключению, что беспокоиться не о чем. Но опять-таки из-за вашего возраста, я полагаю, лучше всего его удалить, чтобы быть уверенными наверняка. Так будет надежнее всего.
Ну, если вы так считаете, давайте. К счастью, у меня есть от чего отнимать! Как вы считаете, когда это лучше сделать? Мы с Кеном через неделю уезжаем в свадебное путешествие, и нас не будет еще две недели после Рождества. Три недели можно подождать? — больше всего меня на тот момент волновали планы нашей поездки.
Думаю, что да. Ничего страшного, если отложить на три недели. Да и вообще, незачем вам во время медового месяца переживать насчет шрамов и швов, — сказал он. — А еще я посоветовал бы вам показаться другому доктору, хирургу, чтобы получить еще одно мнение. Вот его имя. Его офис находится рядом с окружной больницей Марин.
Мало беспокоясь обо всем этом — в конце концов, это просто необходимые меры предосторожности, — на следующий день я оказалась в кабинете этого хирурга. Он тщательно исследовал узелок и мою грудь. Попросил меня поднять руку над головой и напрячь мышцы, потом упереться руками в колени, разведя локти, и снова напрячь мышцы. Тогда я еще не знала, что таким способом можно понять, является опухоль злокачественной или нет. Если она злокачественная, то на коже над узелком часто появляются небольшие морщины. Поскольку с моей кожей ничего такого не произошло, а узелок не был ни к чему прикреплен, врач тоже пришел к заключению, что это всего лишь киста. Потом он попытался «продуть» уплотнение; вообще он говорил очень уверенно. Для этой процедуры берется длинная игла; если узелок — киста, наполненная жидкостью, то жидкость вытекает через эту иглу, и — вуаля! — через несколько секунд никакого узелка нет. Но, когда он попытался сделать это с моим узелком, игла наткнулась на что-то твердое. Доктор был озадачен, даже слегка ошарашен. Ого, сказал он, должно быть, это все-таки фиброаденома, внутренняя опухоль. Он посоветовал удалить ее и тоже счел, что вполне можно подождать три недели, пока пройдет наш медовый месяц — он же рождественское путешествие. И вот я вышла из его кабинета, на груди у меня был кровоподтек, и узелок все еще был внутри.
Так все и решилось. Доктора были уверены, что беспокоиться из-за этого узелка не надо, хотя и советовали удалить его, — и в конце концов все совершенно перестали волноваться. Кроме Сью, матери Трейи.
Мать настаивала. Она хотела, чтобы меня осмотрел хирург-онколог, специализирующийся на раковых заболеваниях, чтобы было еще и третье мнение. И это при том, что через четыре дня мы отправлялись в свадебное путешествие, а перед этим мне надо было сдать два последних экзамена. Сначала я сопротивлялась, а потом нехотя согласилась. В конце концов, она знала, о чем говорит. Ведь это именно она, моя мама, пятнадцать лет назад потрясла и напугала всю семью, когда стало известно, что у нее рак кишечника.
Я хорошо помню кромешный ужас и смятение тех дней, когда произошло это открытие и маму положили на операцию, — это было тем летом, когда я закончила колледж. Я хорошо помню, как мы все были потрясены, ошарашены и в каком-то смысле невменяемы, когда с остекленевшими глазами блуждали по огромному комплексу Онкологического центра доктора Андерсона в Хьюстоне. Я хорошо помню маму, лежащую на больничной койке в окружении трубок, которые к чему только не были подсоединены. Все это вспоминается мне сейчас как в тумане: домашняя суета, ощущение неуверенности, перелет в Хьюстон и дорога к центру Андерсона, гостиничный номер; любимый папа, шагающий взад-вперед по комнате, по парковочной площадке, по больничным помещениям, он пытается заботиться о маме, он сам охвачен паникой, распоряжается, принимает решения. Вообще-то мне кажется, что по-настоящему я не испытывала потрясения, не понимала серьезности происходящего. Эти события я пережила с чувством растерянности. Я еще не понимала как следует, что такое рак. Ни тогда, ни даже потом, когда после oпeрации мы навестили маму, еще не пришедшую в себя после наркоза, ни даже тогда, когда в последующие годы мама уезжала в центр Андерсона на обследование и я всякий раз чувствовала, как в доме возрастают напряжение и страх.
С той поры миновало пятнадцать лет. Все обследования давали хороший результат. И каждый раз вся семья испускала общий вздох облегчения. Каждый раз уровень тревоги чуть-чуть понижался. Мир становился чуть более устойчивым, чуть более надежным. Я почти не беспокоилась о том, что папа делал бы без мамы: они были так близки, что я просто не могла вообразить, что кто-то один из них живет без другого. Мне никогда и в голову не приходило волноваться о том, что было бы, если бы мама умерла от рака. Я тогда слишком мало знала, чтобы беспокоиться о подобных вещах. Мое невежество, по крайней мере, избавило меня от ненужных тревог, ведь и пятнадцать лет спустя она была с нами, чувствовала себя прекрасно и с железной настойчивостью требовала, чтобы я прошла еще один осмотр.
На этот раз это должно было быть мнение онколога, специалиста по раку. Может быть, стоит показаться кому-нибудь в центре Андерсона, посоветовала мама. Все эти годы мои родители принимали активное участие в делах центра Андерсона — они были благодарны за то, что маме оказали такую квалифицированную помощь; кроме того, они были заинтересованы в поддержке онкологических исследований. Не так давно они профинансировали лабораторию, проводившую исследования в области генетики и онкологии.
Но я хотела лететь на Гавайи, а не в Хьюстон. Я позвонила двоюродному брату, который работал гинекологом, и спросила, может ли он порекомендовать какого-нибудь онколога в Сан-Франциско. Он так и сделал, и мы назначили дату осмотра. Мать хотела побольше узнать об этом докторе Питере Ричардсе перед тем, как отправлять меня к нему. Выяснилось, что доктор Ричарде проходил практику в центре Андерсона под руководством хирурга, пятнадцать лет назад оперировавшего мою мать! Это была настоящая удача... В центре Андерсона его тоже всячески рекомендовали. Как нам сказали, доктор Ричарде был у них одним из лучших сотрудников, и они очень хотели, чтобы он остался. Однако доктор Ричарде предпочел вернуться в детскую больницу в Сан- Франциско, где его отец заведовал хирургическим отделением. И это неплохо, решила я. Мне определенно понравилась эта деталь, да и мама была довольна.
