Бодхи - Путь к ясному сознанию
Нам уже известно, что во сне, и тем более в осознанном сновидении, мы можем пережить так много всего и так глубоко, сколько в бодрствовании за прошедшее физическое время прожить даже близко не успеваем. Влюбленность во сне бывает такой интенсивной, пронзительной и всеохватывающей, насыщенной преданностью, какую в бодрствовании мы и близко испытать неспособны. Отсюда легко сделать вывод о том, что «душонка», ослабляющая свою «обремененность трупом», способна жить существенно более интенсивно и глубоко. И чем более физическое тело перестает быть «трупом», тем интенсивнее и разнообразнее и глубже мир психического. Нам известно, что тело под влиянием ОзВ не просто замедляет старение, но еще и испытывает трансформации, после чего становится намного более чувственным, возникают «озаренные ощущения». Поэтому описанное выше противоречие снимается — с одной стороны испытывающий ОзВ человек испытывает псевдорелятивистское замедление психической материи, которое постепенно распространяется и на его физиологию через те связи, что связывают психическое и физическое, но не распространяется на его физические движения. С другой стороны, те изменения в теле, которые сопутствуют этому, способствуют гораздо более ярко выраженному ускорению и углублению психических процессов не только через их высвобождение, более свободное протекание, но и через такой новый фактор, как постоянный резонанс озаренных ощущений и ОзВ.
07-02-04) И все же — что это за такая «псевдорелятивистская» штука? Вводя понятие «псевдорелятивизма», мы пытаемся усидеть меж двух стульев — мол отчасти мы в мире релятивистском, а отчасти нет. На такую-то материю он влияет, на такую-то — нет. Так не годится. Можно ли найти более простую, более элегантную модель? Можно, хотя она покажется читателю совершенно безумной, опять таки:)
Для начала нам снова придется сделать экскурс в теорию относительности, но прежде спустимся на еще более простой и понятный уровень. Представим себе людей, бегущих мимо тебя слева направо по пустыне с определенной скоростью 10 километров в час — бежать по жаре быстрее они не могут, а медленнее не позволяет спортивный азарт. На пути бегунов расположена стометровка, на которой ты, спортивный врач, глядя на них сбоку, осуществляешь контрольный замер их скорости. Кроме того, каждый бегун имеет на себе датчик, который непрерывно замеряет их скорость. Первые несколько бегунов пробежали сто метров за 36 секунд — в полном соответствии с расчетом. А последний — за 50 секунд. Сделав справедливый вывод о том, что парень переутомился, и его ожидает тепловой удар, ты снимаешь его с дистанции, но он возмущенно протягивает тебе свой датчик скорости, на котором значится, что скорость он не снижал! Объяснение находится быстро — если первые бегуны бежали свою дистанцию строго слева направо, то последний, не видя точного направления из-за поднятой пыли, по ошибке бежал под углом, в итоге траектория его оказалась длиннее — настолько, насколько гипотенуза длиннее катета. Бегун бежал с нормальной скоростью, но поскольку скорость его оказалась распределена по двум направлениям, то в направлении строго слева направо он перемещался медленнее других.
Пользуясь примерно такой моделью, Эйнштейн догадался, что теория относительности станет очень красивой и понятной, если мы предположим, что время представляет собой одно из измерений — такое же, как три пространственные. В общем в этой идее вроде бы нет ничего чуждого, так как, во-первых, любое событие требует четырех координат — трех пространственных, чтобы определить его в пространстве, и одно временное — чтобы определить его и во времени. Событие только тогда определено, когда оно определено четырьмя параметрами — точкой в пространстве и во времени. Во-вторых, вполне можно сказать, что мы постоянно движемся во времени, ведь что бы мы ни делали — часы непрерывно тикают, а часы и есть прибор, измеряющий ход времени.
Вообще абстрактное определение времени — крайне сложный процесс, если вообще возможный. Когда пытаешься его определить, постоянно скатываешься на то, что попросту избегаешь использования слова «время», но вводишь его неявно, запутывая сам себя. Поэтому я сторонник такого необычного решения: время определяется как «то, что измеряется часами». Конечно, теперь мы должны определить — что такое «часы», да так, чтобы снова завуалировано не использовать термин «времени». Но сделать это несложно. Часы можно определить как устройство, совершающее регулярные движения. Но не вводим ли мы время термином «регулярные»? Нет, регулярность мы можем измерить простой линейкой, то есть понятие регулярности мы можем ввести, не используя неявно понятие времени, а используя только измерения расстояний. Допустим, вращающееся колесо имеет в одном месте выпуклость, и во время вращения оно касается этой выпуклостью равномерно проплывающую над ним линейку. В месте касания на линейке остается пятно. Измеряя расстояние между пятнами и убедившись, что они одинаковы, мы и приходим к выводу о регулярности, равномерности вращения колеса. Конечно, при этом мы должны как-то убедиться, что линейка движется действительно равномерно, но для этого нам не понадобятся часы, а понадобится только наше знание о том, что равномерное движение — это движение без ускорения. Поместим на линейку чувствительную пружинку со стрелкой с грифелем на конце. После эксперимента посмотрим — если грифель ничего не прочертил на линейке, значит ускорения не было и движение было равномерным и прямолинейным. Поэтому определение времени как «того, что измеряет регулярно работающий механизм», не сводится вновь к неявному введению времени, не является своего рода тавтологией и таким образом вполне оправдано и очень даже глубоко. И тогда замена фразы «нечто влияет на время» на фразу «нечто влияет на ход часов» дает нам прекрасную возможность более ясного понимания времени и исследования его свойств.
Итак, в общем случае мы все время движемся в пространстве и во времени, или — проще говоря — в «пространстве-времени». Гениальная догадка Эйнштейна состояла в том, что он предположил, что время может участвовать в разделении скорости таким же образом, как происходит разделение скорости в примере с бегуном. Таким образом, временное измерение принимает участие в разделении скорости. Дальнейшие вычисления показывают, что как это ни парадоксально и невообразимо, бОльшая часть передвижения объектов происходит именно во времени, а не в пространстве. Нам известно, что когда тело движется мимо нас, то время в его системе координат идет медленнее наших. Перефразируя, можно сказать, что чем быстрее движется тело в пространстве, тем медленнее оно движется во времени, ведь «медленно двигаться во времени» и означает, что время там идет медленнее, старение идет медленнее, часы идут медленнее. А далее Эйнштейн предположил, что вообще все объекты во вселенной вообще всегда движутся в пространстве-времени с одной единственной скоростью — скоростью света. В пространстве они могут двигаться с любой скоростью меньшей скорости света, а в пространстве-времени — только с одной суммарной скоростью по всем четырем направлениям — со скоростью света. Итак — часть суммарного движения тела происходит в пространстве, а часть — во времени, но суммарная скорость всегда одна и та же — как у нашего бегуна. И чем больше бегун отклоняется к нам, тем медленнее он перемещается слева направо. Чем большую скорость частица приобретает в пространстве, тем меньшую она может иметь во времени, т. е. время движущегося замедляется. Когда все движение полностью переходит в пространственное, тогда и достигается максимальная скорость в пространстве — та же скорость света, и соответственно во времени двигаться такое тело уже не может. Поэтому фотоны, которые движутся в пространстве всегда со скоростью света, вовсе не стареют никогда — те фотоны, которые были рождены в момент рождения нашей Вселенной, таковыми и остались и совсем не изменились, вообще никак не изменились, потому что «измениться» — синоним слова «постареть», «двигаться во времени». Фотон, будучи рожденным, никогда больше не изменяется, пока существует. Прекратить существование он может (например, в процессе поглощения его электроном), а измениться — нет.
Отсюда ясно, что поскольку в нашем мире все движется очень медленно по сравнению со скоростью света, значит основная доля нашего движения приходится именно во времени.
А теперь вспомним, что испытывание ОзВ замедляет время, то есть скорость нашего перемещения в пространстве должна была бы возрасти? Должна, причем очень сильно! Ведь для того, чтобы проявились эффекты замедления времени, тело должно начать перемещаться с грандиозной, почти световой скоростью. Но этого не происходит, я по-прежнему сижу под деревом и никуда не исчезаю с космической скоростью. Значит, эта скорость должна нараститься в каком-то пятом измерении, и если мы введем новое — пятое измерение, тогда закон сохранения скорости можно уточнить: скорость объекта в пяти измерениях равна скорости света, и это пятое измерение может принимать равноправное участие в распределении скорости. Что это за измерение? Я назову его «измерением эволюции». Чем интенсивнее ОзВ, чем больше оно влияет на тело, замедляя ход времени у физиологических процессов, тем больше составляющая скорости в координатах эволюции, то есть — тем быстрее осуществляется эволюция. Нам известно, что эволюция — чрезвычайно медленный процесс, но в присутствии ОзВ он начинает течь очень быстро. Человеческий вид может почти без изменений прожить тысячи, десятки тысяч лет, в то время как под влиянием ОзВ его тело начинает меняться удивительно быстро, и не только тело. Появляются новые восприятия, новые возможности, в том числе и такие, описания которых мы встречаем у Кастанеды.
