Бхагаван Раджниш - Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого
Это и есть вера: не знать другого способа связи с сущим, кроме любви, кроме всецелого приятия — единой таковости.
Король был очень впечатлен. Он отлично знал, что человек, который отверг мир, отверг даже свою одежду, и холодными зимними ночами молча стоит, одинокий, просто обязан отказаться от его приглашения, — простой расчет любого человеческого существа. И он сказал: «Я полюбил тебя так сильно, что целый день ожидаю, когда же наступит ночь, и я продолжу свой обход. Я всегда опасался, что однажды тебя может не оказаться здесь. Я хочу, чтобы ты был поближе ко мне. Можно мне пригласить тебя во дворец? Я устрою все так, как ты захочешь». Не последовало даже ни единого момента колебания, и человек сказал: «Это хорошая идея».
Король был шокирован. От святого ожидается, что он отвергнет мир, он не может возвращаться к миру — такой святой заслуживал бы чести и почета в его глазах. Но человек сказал: «Великолепная идея! Я могу отправиться с тобой сейчас же. Мне нечего нести с собой, не нужно никаких приготовлений».
Король засомневался — возможно, его одурачили. Возможно, этот человек не святой; он только прикидывался и, очевидно, ждал этого момента. Но теперь было очень сложно забрать приглашение назад. Так что он уныло, с неохотой, был вынужден вести этого человека, которого он так сильно желал, так сильно любил — его компанию, его присутствие, его глаза, каждый его жест... Он предоставил ему лучший дворец, где обычно останавливались его гости, — другие короли и императоры.
Он надеялся, что святой скажет: «Нет, мне не нужны эти золотые кровати и мраморные дворцы. Мне, нагому монаху, больше созвучны деревья, ветер, холод, зной». Однако вместо этого тот человек очень заинтересовался. Он сказал: «Великолепно. Вот подходящее место!»
Король не спал целую ночь, хотя монах прекрасно проспал всю ночь в окружении такой роскоши. С этого утра престиж монаха в уме короля понижался с каждым днем, потому что тот питался изысканной пищей, он больше не был обнажен, он пользовался самыми великолепными одеяниями. Он не беспокоился по поводу женщин — самые прекрасные женщины прислуживали ему, и он был совершенно непринужденным, как будто ничего не произошло. Он выглядел точно так же, как когда был обнаженным под деревом.
Но это было уже слишком; это стало раной в сердце короля, — его на самом деле дурачили, обманывали. Как же теперь избавиться от этого человека? Он не святой... Однажды он спросил его: «Я носил вопрос в уме много-много дней, но никак не осмеливался задать».
Человек сказал: «Знаю — не много-много дней, а с того самого момента, как я принял твое приглашение».
Король снова был шокирован. Он спросил: «Что это означает?»
Тот сказал: «Я увидел с того самого момента перемену в твоем лице, в твоих глазах. Если бы я отклонил твое предложение, ты бы уважал меня, касался бы моих стоп. Но я не отклоняю ничего. Мое принятие тотально. Если ты приглашаешь меня, это совершенно прекрасно. Когда я сказал, что дворец подойдет, — это не дворец подходит, подхожу я, где бы я ни был. Я был к месту, стоя обнаженным под деревом; я на месте в этих царских одеждах, окруженный прекрасными женщинами, всей этой роскошью. Естественно, я понимаю, ты, очевидно, очень озадачен. Ты выглядишь уныло, прежнего тебя уже не видно. Можешь задавать мне вопрос, хотя вопрос мне известен».
Король сказал: «Если ты знаешь вопрос, тогда вот вопрос, который я хочу знать: какая разница между мной и тобой?»
Юноша рассмеялся и сказал: «Я отвечу, но не здесь, потому что ты не поймешь этого. Мы поедем утром на прогулку, и в нужном месте в нужный момент я отвечу».
Итак, оба они отправились верхом на хорошую утреннюю прогулку, — а король все ждал и ждал. Было замечательное утро, но он не получал удовольствия от утра; только юноша наслаждался. Наконец король произнес: «Вот эта река — граница моей империи. Дальше реки мне нельзя заходить; она принадлежит тому, с кем мы враждовали на протяжении столетий. Мы проскакали мили, и теперь времени вдоволь. Жара усиливается, близится полдень».
Человек сказал: «Да, это мой ответ — вот твои одежды, вот твой конь» — и он слез со своего коня, снял одежду. Он сказал: «Я отправляюсь на ту сторону реки, потому что не имею никаких врагов. Эта одежда никогда не была моей, и этот конь никогда не был моим. Всего один небольшой вопрос: "Ты идешь со мной или нет?"»
Король сказал: «Как я могу пойти с тобой? Мне нужно заботиться о королевстве. Дело всей моей жизни — борьба, сражение, честь — позади меня в королевстве. Как же я могу идти с тобой?»
Человек сказал: «Это и есть разница. Я могу уйти — у меня нет ничего во дворце, мне нечего терять, ничто не принадлежит мне. Пока это было в моем распоряжении, я наслаждался таковостью этого. Теперь буду наслаждаться дикими деревьями, рекой, солнцем».
Король как будто бы пробудился от кошмара, опять смог увидеть, что заблуждался. Тот человек не обманывал его; это был подлинно реализованный человек. Он попросил: «Я прощу прощения у тебя. Я касаюсь твоих стоп. Не уходи, иначе я никогда не прощу себе этого».
Юноша сказал: «Для меня тут нет проблемы. Я могу вернуться, но ты по-прежнему начнешь сомневаться, так что лучше позволь мне уйти. Я просто стану на другом берегу реки, вон под тем прекрасным деревом. Когда захочешь прийти, придешь — хотя бы к другому берегу — и увидишь меня. У меня нет проблемы вернуться, но я не вернусь, потому что не хочу нарушать твои ночи и дни и вызывать напряжения и тревоги».
Чем больше тот выражал нежелание, тем больше король испытывал сожаление, досаду и вину по поводу того, что он сделал. Но молодой монах сказал: «Ты не смог понять меня, потому что не понимаешь переживание таковости: где бы ты ни был, ты в глубоком отношении любви со всем тем, что есть. Тебе не нужно изменять никого, тебе не нужно изменять ничего, тебе нужно изменять себя. Все так, как оно должно быть; это самый совершенный мир.
Это и есть моя вера, это не мое верование. Дело не в том, что я верю в то, что это так; дело в том, что я переживаю то, что это так».
Поэтому вера в мире Гаутамы Будды и его учеников обладает совершенно другим измерением, другим значением. Это не верование. Верование всегда в представлении — Бог, небеса, ад, определенная теология, определенная система идей. Верование от ума, а вера — от всего вашего существа. Верование заимствовано, вера — ваше собственное прямое переживание. Вы можете уверовать в Бога, но не можете иметь веру в Бога. Вы можете иметь веру в деревья, но не можете уверовать в деревья.
Вера экзистенциальна, переживаема на опыте.
Поэтому оба эти слова имеют громадное значение для всех тех, кто не ищет, как обременить себя большим знанием, большей информацией, но воистину ищет, как преобразить весь свой подход к сущему.
Чтобы взяться за это великое дело... Да Хуэй прав, называя это «великим делом». Всем вам известны малые дела — вы зовете их любимым делом, — но вы не знаете великого дела. Нет ничего ошибочного с малыми делами; они подобны лестнице. Продолжайте иметь все больше и больше малых дел, и однажды у вас будет великое дело. Любя этого человека, любя того человека, любя эту ситуацию, любя ту ситуацию — внезапно вы раскроетесь: «Зачем скупиться? Зачем выбирать? Почему не любить безвыборно?»
Когда любовь в малых количествах приносит столько радости — целый океан, все сущее, безо всякой жалобы, без всякого недовольства, без всякого желания изменить, просто так, как все есть, — вы внезапно обретаете великое любимое дело. Да Хуэй абсолютно прав, называя это великим делом. Но чтобы получить опыт этого великого дела, от вас не требуется уверовать; в вас предполагается обладание решительной волей. Вы можете видеть, как меняются пути.
Верование означает сдачу своей воли какому-то спасителю, какому-то посланнику, какому-то пророку, какому-то Богу. Но великое дело требует огромной воли с вашей стороны, чтобы избавиться от всех идей и всех верований, — фактически, избавиться от самого вашего ума, чтобы вы могли стать открытыми во все измерения сущего, доступными всем переживаниям — а они бесконечны.
Требуется решительная воля, чтобы вы не носили заимствованное знание, чтобы не оставались обусловленными своими родителями, своими учителями, своими священниками; решительная воля, чтобы вы вычистили всю эту чепуху из своего сердца, и оставались точно такими, какими вы были рождены, — малое дитя без ума, но абсолютно сознательное, без языка, но замечательно чистое. Малое дитя видит деревья, но не может сказать, что они зеленые; видит прекрасную луну, но не может сказать, что она прекрасна. Слова не встают между ним и сущим. Для него потребуется какое-то время, чтобы создать вокруг себя стену из слов, языка, концепций, идеологий, философий, религий. Чем величественнее и больше становится стена, тем в большем заточении он находится: каждое человеческое существо — это заточенное великолепие.
