Луи Повель - Мсье Гурджиев
«Из окна видно море», вдруг вспомнила Сара. Она вскочила с кровати и подбежала к окну. Действительно видно, но в ночной час морская гладь как бы слилась с небесами. Так что трудно было разобрать, где небо, а где море. Этой знойной ночью и море, и небеса умиротворенно спали. Ничто не нарушало их сна. Небо, море, покой ничего другого нет на свете. Взгляд Сары достиг горизонта, где слилось верхнее и нижнее. Горизонт ли, вечная ли реальность? Зной, море, небо, тишина, покой в комнате, покой за окном. Это все, больше ничего не будет.
«Я достигла цели», подумала Сара.
Вот и настал мой час, сказала она вслух. Сейчас самое время Теогонов спит за стеной, Андре в Париже, он тоже спит или занимается любовью. Вся гостиница уснула, я одна не сплю.
Она отошла от окна, взяла платье со стула у кровати, быстро оделась. Это льняное пляжное платье, бежевое, под цвет волос, подарил ей Учитель, сразу, как они сюда приехали. «Наряд для будущих свадеб», объяснил он с громким хохотом. Все свадьбы уже сыграны.
Сара приоткрыла дверь в коридор и тут же отпрянула, ослепленная ярким светом. Коридор был пуст. Затворив за собой дверь, она направилась к лестнице и не спеша спустилась в холл. И там никого. Ночной портье крепко спит в своей стеклянной будке. От гостиницы к обрыву вело несколько каменных ступеней.
У обрыва беседовала какая-то английская пара. Девушка громко сказала: «It's no more possible that way, dear». Так больше нельзя. «Необходимо дойти до конца, подумала Сара, только тогда поймешь, почему больше ничего нельзя».
Голоса англичан заглушила мелодия, струящаяся из полуоткрытой шкатулки ночи. Как любил этот напев Андре, сам его мурлыкал, стараясь подражать хриплому и знойному голосу мрака. Прежде и Сара его любила, но теперь нет нужды оборачиваться назад. Ей казалось, что она отплывает к другому берегу, а доброжелательные туземцы провожают ее с оркестром.
Так она дошла до тропинки, ведущей к пляжу, сбежала по ней к морю. «Только бы никто не помешал, подумала Сара, какие-нибудь любители ночных купаний». Но нет, Сара огляделась, прислушалась тишина, никого вокруг. Она сбросила сандалии, потом сняла платье и осталась обнаженной. Как она жаждала этого мига, когда, нагая, бесстрашно предастся на волю властных и нежных волн. Она аккуратно сложила платье и оставила его на песке. Потом, держа сандалии в руках, ступила в море. Какое наслаждение после изнуряющего пекла броситься в прохладную воду. Она бежала навстречу волнам, пока вода не дошла ей до плеч. Тогда она забросила подальше сандалии и поплыла. Сара хорошо плавала, но быстро уставала. Теперь же ей казалось, что ее силы никогда не иссякнут, что она сможет плыть и плыть без устали многие часы.
Все же силы кончились. Она гребла что есть мочи ведь надо идти до конца, но ее хватило ненадолго. Тогда она решилась обернуться, хотя и зареклась оглядываться назад. Саре хотелось знать, сколько же она проплыла. Но берег слился с морем, как тут разберешь, далеко ли он?
«Я достигла цели, одна, одна достигла», повторяла Сара. Осталось сделать маленькое усилие и ей удастся найти ответ на сокровенный вопрос. Тогда она окончательно обретет истинное бытие. Она закрыла глаза и погрузилась в воду. Погружение в глубины казалось ей бесконечным. Наконец, уже задыхаясь, она коснулась дна…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ТРИ ОТРЫВКА ИЗ КНИГИ «СРЕДСТВА НЕПРОЧНОЙ СВЯЗИ»
ХОЧУ предупредить, что я публикую эти страницы вовсе не для того, чтобы потешить свое авторское тщеславие. Надеюсь, никто меня в этом и не заподозрит. Сейчас я понимаю, как они далеки от совершенства. Но именно Учение породило во мне творческое честолюбие и вот его плоды. Только тем и интересны страницы, которые вы сейчас прочтете. Это отрывки из книги «Средства непрочной связи», которую я писал во время моего увлечения Гурджиевым и сразу после разрыва с ним.
Как-то неловко представлять самого себя, поэтому, порывшись в своем собрании газетных вырезок, я отыскал весьма оригинальную статью прозаика и поэта Люка Эстана, опубликованную в католической газете «Ла круа». Приведу несколько выдержек из нее, посвященных моей книге:
«Главная задача Луи Повеля не отвлекаться от самого себя. Это вообще похвальное стремление, но особенно в наши дни, когда появилось так много развлечений, что человек просто не способен на чем-либо сосредоточиться. Но в случае Повеля речь идет не о простой собранности, нет, его аскеза решительный, осознанный отказ от всего того, что Паскаль называл рассеянием. Развивая знаменитую мысль Паскаля (нет хуже, чем жить в чужом доме), Повель переводит ее почти в эзотерический план: «Мне приходилось слышать о тайной комнате, королевской опочивальне, где, словно спящая царевна, до поры дремлет наша слава…» Насколько я способен понять его метафору, вышеупомянутая комната предполагаемое обиталище нашей неизбежной смерти, как бы самая сердцевина души, сокровеннейшее в нас. Следовательно, наша задача достичь этого средоточия, освоить его, обжиться там. Это тяжкий труд, ибо внешние соблазны постоянно борются с мудростью «пребывания в самом себе».
Речь идет не о том, чтобы обратиться к высшим силам. Наоборот здесь полная противоположность экстазу: возвращение в себя. Более того: «сверхъестественное для человека это само его существование». Он добросовестно преодолевает собственную природу, «постоянно требующую рассеяния'', всегда остается собранным, сберегая свое истинное бытие. И в то же время Луи Повель, как подлинный поэт, стремится «даровать миру существование». Отстраняясь от предметов и живых существ, он тем самым «призывает их к существованию».
Учитывая все, что автор пережил, обучаясь у Гурджиева, пожалуй, и не найти лучшего вступления к отрывкам из «Средств непрочной связи».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ОДНА ИЗ ВСТРЕЧ
Откуда ты взялась, человеческая душа, откуда ты взялась?
СВ. БЕРНАРВ ДЕТСТВЕ меня учили: «Ничего не делай сам, сначала спроси у мадам». Помню, как зимними вечерами Сестры, эти ловцы кротких душ, поджидали нас на пороге муниципальной школы с фонарями, укрепленными на шесте. Мы собирались кучкой вокруг этого маяка, которому не страшна никакая буря, и Сестры разводили нас по домам. Тогда наш пригород был еще не обжит по немощеным улицам, в рытвинах, болотцах, текли мутные потоки. Мы шли молча, Сестры рукой разглаживали свои потрепанные юбки, сморщенные словно бы от стыда, от страха, от утаенного стремления к свободе. А что под ними? Лед, терние? Вот мы подошли к решетке нашего садика. Я остаюсь один, а стайка в молчании идет дальше. Немного подождав, я кричу вслед: «До свидания, мадам!» Ведь в том-то и штука, что мне она не сестра.
СЕЙЧАС мне двадцать восемь, и я предпочитаю жить самостоятельно. Потому и презираю Сестер, как, впрочем, и всех, кто плывет по воле волн. Мне-то никакие энциклики не указ.
Правда, утверждаю я это с некоторой осторожностью. В наше время вообще необходимо быть осмотрительным, особенно рассказывая историю вроде моей. Малейшая неточность и пожнешь бурю.
Я повстречал одну из Сестер в поезде метро. Прошел уже месяц, но я до сих пор не осознал до конца, что означает для меня эта встреча. Свой шанс я использовал дурно, то есть сразу же о ней позабыл. Значит, мог бы поживать, как ни в чем не бывало.
Вы вспугнули птиц. Они вспорхнули из-под ваших ног и опустились на землю позади вас, сложили крылышки и притихли.
Но вот как-то, неделю назад, лежу я в постели. Рядом спит жена, откинула руку на мою подушку. Беру ее кисть, чуть сжимаю пальцы. Чувствуя какую-то неясную тревогу, хочу ее разбудить. Она улыбается мне, не раскрывая глаз. Шепчу жене: «Послушай… Ты знаешь, на днях я встретил одну из Сестер…»
Она вздохнула во сне, поцеловала меня и отвернулась к стенке медленным движением пловца.
В моей памяти зарождались какие-то тихие мелодии. И вдруг я услышал голос Сестры. Оказывается, птицы не сели на землю вот они, порхают перед глазами. Я все вспомнил. В гаме, поднятом воспоминаниями, пытаюсь докричаться до самого себя.
Как бы ты ни жил, ты будешь падать, вставать, твои воспоминания всегда пребудут с тобой. Но может случиться, что они и рассеются, потеряют для тебя значение.
ЕДУ в метро, затерявшись в толпе пассажиров. Подкрашенная желтым ночь смывает всю душевную муть наши робкие надежды и мелкие разочарования. Какое счастье быть зажатым между покачивающимися в такт движению грузными телами, чувствовать их тепло. В такой давке невольно зарождается дружелюбие тел, обреченных общей судьбе.
Сижу, углубившись в вечернюю газету. При этом не чувствую ни малейшей неловкости. Все мы тут желаем, друг другу только добра, но у нас нет нужды в общении. И расстаемся мы легко, без малейших сожалений. «Расстались по взаимному согласию» вот что запечатлено в наших сердцах. Так, сливаясь и растекаясь, струятся подземные потоки. Мы плывем в толпе себе подобных.
