Поль Брайтон - Путешествие в тайную Индию
После завтрака я тихо и лениво прогуливаюсь до жилища Учителя, на пару минут останавливаюсь у кустов благоухающих роз в саду, обнесенном бамбуковой оградой, или отдыхаю под листвой пальм, чьи верхушки отягощены кокосами. Как прекрасно бродить по саду вокруг дома, пока солнце не вошло в силу, и наслаждаться ароматом различных цветов.
А потом я вхожу в зал, кланяюсь Махарши и спокойно сажусь, скрестив ноги. Я то читаю, то пишу, порой беседую с одним или двумя учениками, задаю какой-нибудь вопрос Махарши или же погружаюсь в часовую медитацию над словами, на которые укажет мудрец, хотя медитируют в зале по обыкновению вечером. Но чтобы я ни делал, я не перестаю осознавать мистическую атмосферу, животворное излучение, которое просачивается в мой мозг. Я радуюсь невыразимому спокойствию, когда в течение некоторого времени сижу поблизости от Махарши. Внимательно наблюдая и много анализируя, я прихожу к выводу, что и соседи взаимно влияют друг на друга. Это очень неуловимо. Но совершенно очевидно.
К одиннадцати часам я возвращаюсь в хижину для дневной трапезы и отдыха, а затем возвращаюсь в зал и повторяю утреннюю программу. Иногда вместо медитаций и бесед я гуляю по округе или спускаюсь в городок ради новых исследований колоссального храма.
Время от времени Махарши вдруг посещает мою хижину после ланча. И тогда я засыпаю его новыми вопросами, на которые он отвечает сжатыми фразами, почти афоризмами, так они коротки и совершенны. Но однажды я выдвигаю новую проблему, и он не отвечает. Вместо этого он вглядывается в покрытые джунглями холмы на горизонте, оставаясь неподвижным. Долгие минуты текут своим чередом, но его глаза по-прежнему сосредоточенны, и сам он — далеко. Я совершенно не разбираю, приковано ли его внимание к невидимому психическому существу в отдалении или же он впал во внутреннюю поглощенность. Сначала я пытаюсь понять, слышал ли он меня, но напряженное молчание, которое я не могу или не хочу нарушить, приносит ощущение силы, которая могущественнее моего рационалистического ума, и она вначале пугает, а потом захватывает меня полностью.
Я осознаю невольно, что все мои вопросы движутся в бесконечной игре, игре мыслей, не имеющих границ; но во мне есть источник уверенности, и он обеспечит меня всеми водами истины, каких я прошу; не лучше ли прекратить вопрошать, а попытаться понять огромные силы собственной духовной природы. Я молчу и жду.
Почти полчаса глаза Махарши неотрывно и неподвижно глядят перед собой. Он словно забыл обо мне, но я уверен, что мое внезапное возвышенное осознание — не что иное, как рябь телепатического излучения этого невозмутимого мистика.
А однажды он находит меня в полном пессимизме и начинает рассказывать о радостной цели, которая ждет человека на показанном им пути.
— Но, Махарши, эта тропа полна трудностей, а я так устал, — возражаю я.
— Человек сам создает себе препятствия, — отвечает он непреклонно, — когда отягощает себя страхом перед неудачей и мыслью о поражении.
— Но если это верно?.. — протестую я.
— Это не верно. Самая большая ошибка человека — думать, что он усталый от природы, злой от природы. Нет, каждый человек божествен и крепок в реальной природе своей. Усталость и зло — это его привычки, его желания и мысли, но не он сам.
Его слова приходят подкреплением, освежая и воодушевляя меня. Из уст другого человека, с более слабой и мелкой душой, я не принял бы их. Но внутренний наставник заверяет меня, что мудрец говорит на основании большого духовного опыта, а не неких теоретических философских размышлений.
Как-то мы спорим о Западе, и я колко возражаю:
— Легко достичь и сохранять духовную безмятежность в тихих джунглях, где ничто не тревожит и не отвлекает вас.
— Когда цель достигнута, когда вы познаете Знающего, нет разницы между лондонским домом и хижиной в джунглях, — приходит спокойный ответ.
И снова я критикую индийцев за их пренебрежение к материальному развитию. К моему удивлению, Махарши откровенно соглашается с обвинением.
— Это верно. Мы — отсталый народ. Но у такого народа немного и нужд. Наше общество нужно улучшать, но мы довольствуемся куда меньшим, чем вы. Пусть мы и отсталые, но это не означает, что мы менее счастливы.
* * *Как Махарши приобрел свою необычную силу и еще более необычную точку зрения? Мало-помалу, из немногословных высказываний самого Мастера и его учеников, я собрал воедино обрывки истории его жизни.
Он родился в 1879 году в деревне милях в тридцати от Мадуры. Этот город известен в Южной Индии одним из самых больших храмов в стране. Его отец выбрал профессию юриста, ибо происходил из хорошей брахманской семьи. Похоже, он был крайне щедрым человеком, ибо кормил и одевал множество бедняков. Мальчик отправился за образованием в Мадуру и учился основам английского языка у американских миссионеров, которые открыли в городе школу.
Сначала юному Рамане нравились игры и спорт — борьба, бокс, плавание по бурным и опасным рекам. Он не интересовался ни религиозными, ни философскими вопросами. Необычным в его жизни была только склонность к сомнамбулизму, он разгуливал в таком глубоком сне, что его не могли разбудить никакие оклики и тычки. Его соученики в конце концов обнаружили это и начали этим пользоваться. Днем они боялись его быстрых ударов, зато ночами приходили в спальню и, выведя мальчика на спортивную площадку, били его. Затем они вели его назад в постель, а он, не осознавая происходящего, ничего не помнил по утрам.
Психолог, правильно понимающий природу сна, найдет в этом явное указание на мистический характер мальчика. Однажды Мадуру посетил родственник Раманы и в ответ на расспросы последнего упомянул, что только что вернулся из паломничества к храму Аруначалы. Это название затронуло дремлющее подсознание мальчика и наполнило Раману необычным и непонятным ему самому ожиданием. Он расспросил об окрестностях храма, а после только о нем и думал, словно храм обладал для него какой-то особой притягательностью. Но мальчик не мог даже объяснить себе, почему Аруначала для него важнее дюжин других великих храмов, разбросанных по всей Индии.
Он продолжал занятия в миссионерской школе уже безо всякого интереса, хотя всегда отличался большой сообразительностью. Когда же ему исполнилось семнадцать, судьба быстрым и внезапным ударом заставила его действовать, вытолкнув из обычного течения дней. Рамана вдруг оставил школу и полностью отказался от всех занятий, ничего не сказав заранее ни учителям, ни родичам. Что послужило причиной такой решительной перемены, что затмило его перспективы в будущем?
Причина показалась ему значительной, хотя многих других поставила бы в тупик. Ибо жизнь, этот главный учитель человека, увела юного студента иным течением, пусть школьные учителя и готовили ему другой путь. Перемена заняла около шести недель, а потом он бросил занятия и исчез из Мадуры навсегда.
Однажды он сидел один в своей комнате, и внезапный необъяснимый страх смерти охватил его, острое осознание, что он — на пороге смерти, хотя внешне мальчик был в добром здравии. Это был психологический феномен, ведь ни по каким видимым причинам он не должен был умереть. Но эта мысль не отступала, и он приготовился к грядущему событию.
Рамана ничком распростерся на полу в позе трупа, закрыл глаза, рот и задержал дыхание. «Хорошо, — сказал он себе, — это тело мертво. Его отнесут к погребению, а потом оно превратится в пепел. Но умру ли я вместе со смертью тела? Тело — это я? Сейчас оно молчаливо и неподвижно. Но я продолжаю чувствовать полную силу себя самого отдельно от его состояния».
Так Махарши описал свой роковой опыт. Что случилось потом, сложно понять, хотя легко описать. Он словно впал в продолжительный сознательный транс и оказался поглощен самим источником своего «Я», самой сутью существа. Он понял совершенно ясно, что «Я» неподвластно смерти отдельно от тела. Истинное «Я» было самой реальностью, но не замечаемое человеком скрывалось глубоко в его натуре.
Изумительный опыт полностью изменил Раману. Он потерял интерес к занятиям, спорту и друзьям и хотел лишь одного — оказаться в центре тонкого сознания себя истинного, найденного так неожиданно. Страх смерти исчез так же мистически, как и пришел. Он радовался внутренней безмятежности и духовной силе, которая с тех пор никогда не оставляла его. Прежде Рамана был скор на ответную расправу с мальчиками, когда те поддразнивали его или позволяли себе вольности, но теперь он со всеми вел себя очень кротко. Он равнодушно сносил несправедливость и жил с полным смирением; оставил старые привычки и искал одиночества как можно чаще, ведь тогда юноша погружался в медитацию, поглощенный потоком божественного сознания, которое неизменно притягивало его внимание внутрь.
