Иосиф Телушкин - Слова, которые ранят, слова, которые исцеляют. Как разумно и мудро подбирать слова
При передаче негативной информации, необходимо говорить четко только то, что вы знаете, и ничего более. Если вы преувеличиваете, то совершаете грех сплетни, и в этом случае, с нравственной точки зрения, будет лучше вообще ничего не говорить.
Не следует сообщать позорящую или негативную информацию о Г. кому-либо, помимо тех, кому она действительно необходима. С другой стороны, высоконравственные люди часто нарушают данный принцип. Они пытаются оправдать передачу дурных вестей большому количеству людей, заявляя, что те, кто ее услышит, смогут воспользоваться ею в будущем (например, все должны знать причину развода такого-то и такой-то, поскольку кто-то из услышавших может начать встречаться с одним из них).
В каких-то случаях, может быть приемлемо, с нравственной точки зрения, поделиться негативной информацией со многими, если, к примеру, политический кандидат использовал свое служебное положение с целью извлечения личной выгоды или врач использовал методы лечения, которые нанесли вред здоровью пациента. Подобная информация может некоторым понадобиться, чтобы либо проголосовать против бесчестного политика, либо не доверить свое здоровье недобросовестному врачу.
Критерием распространения негативной информации служит то, есть ли опасность, что человек, для которого она предназначена, может оказаться перед лицом «явно существующей опасности», не обязательно ставящей под угрозу его жизнь, если он этой информации не получит.
Как отмечалось в главе 2, если вы не уверены в достоверности передаваемой информации, то необходимо об этом сказать. В таком случае позволительно предостеречь спрашивающего, сказав, что ему следует проверить определенные факты, связанные с его предполагаемым деловым партнером, работником или работодателем, супругом, пояснив, что вы об этом слышали или подозреваете. Простая рекомендация: если вы не готовы подтвердить достоверность своих слов под присягой, то не подавайте это как неоспоримую истину.
Когда следует разглашать тайны?Как насчет глубоких, потаенных секретов, доверенных духовнику или психиатру? Бывают ли моменты, когда их необходимо раскрыть? Здесь нравственные нормы, принятые в миру и различных религиях, отличаются.
Возьмите школьного психолога, который узнал, что учащийся пользуется запрещенными лекарственными препаратами. Должен ли он ставить в известность родителей ребенка? Я задавал этот вопрос десяткам аудиторий, в которых мне приходилось выступать в ходе целого ряда лет. Большинство слушателей отвечало, что необходимо оповестить родителей. Поскольку они знали, что я раввин, то когда я спрашивал, как, по их мнению, советует поступать в этой ситуации иудейский закон, еще большая часть аудитории убежденно заявляла, что он должен настаивать на том, чтобы проинформировать родителей.
Однако, похоже, в иудейском законе говорится другое. Раввин Альфред Кохен утверждает,[37] что подключение к этой ситуации родителей в конечном итоге пойдет на пользу ребенку, но разглашение конфиденциальной информации «может существенно подорвать доверие к этому психологу других учащихся и тем самым лишит их возможности получать какую-то помощь». «Кроме того, продолжает он, – если психологи не могут хранить в тайне то, что им доверили, то люди вообще перестанут обращаться к ним за помощью. Поэтому вопрос тут скорее в том, насколько велика польза от психологов для общества в целом? Поставит ли разглашение секретов под угрозу саму профессию как таковую? Как это в конечном итоге отразится на обществе, если испытывающие беспокойство не смогут обратиться к тому, кто может помочь им справиться с личными проблемами?»[38]
Это прекрасный пример вопроса нравственности, возникающего при столкновении блага личности и блага общества. В данном конкретном случае раввин предлагает поставить во главу угла благо общества, а не возможное благо отдельной личности.
С другой стороны, если у психолога есть достаточно основательные причины считать, что сохранность жизни ребенка зависит от того, владеют ли информацией его родители (как в случае, когда ребенок подумывает о самоубийстве), то нравственность обязывает поступить иначе.[39]
Вспомните трагическую историю Татьяны Тарасоффой, студентки Калифорнийского университета в Беркли, убитой человеком по имени Просенджит Поддар из-за того, что та категорически отказала ему во взаимной любви. После ареста выяснилось, что Поддар поделился своим намерением убить Тарасоффу, по ее возвращении с летних каникул, с психологом Др. Лоренсом Муром. Он воспринял угрозу Поддара настолько серьезно, что поставил в известность полицию студенческого городка. Когда Поддара вызвали в полицию для беседы, то не стали задерживать, найдя его вполне вменяемым. Тогда начальник Мура, Др. Харвэй Повелсон, велел ему прекратить дальнейшие действия относительно этого вопроса, поэтому Мур так и не встретился с Тарасоффой, чтобы предупредить ее об опасности.
Не зная, что Поддар поведал своему психологу, семья Тарасоффых продолжала поддерживать теплые отношения с презренно отвергнутым ухажером. Поддар даже уговорил брата Тарасоффой жить с ним в одной комнате и таким образом мог узнать время ее возвращения с каникул, когда он и совершил убийство.
Родители Тарасоффой выиграли судебные дела против докторов Мура и Повелсона, а также Калифорнийского университета, выдвинув против них обвинение в сокрытии информации, составляющей угрозу для жизни. Большинство судей постановило, что конфиденциальность отношений врач—пациент должна соблюдаться, но при этом следует отходить от нее, если над невинным человеком нависает серьезная опасность.
Однако даже столь разумное решение вызвало гнев несогласного с ним судьи Вильяма Кларка, который заявил, что врач поступил как должно, не сообщив ничего Тарасоффым. Поскольку, учитывая принцип подчинения меньшинства большинству, заявил он, пациенты впредь будут опасаться, что информация, доверенная врачу, включая угрозы, может быть предана огласке, возникнут большие проблемы с лечением психически больных людей.[40]
Даже если не согласиться с предположением судьи Кларка, что лучше допустить смерть невинного человека, чем разрушить доверие пациентов, принцип большинства в случае дела Тарасоффых не дает ответа на вопрос: Как можно примирить нашу (и общества) потребность поделиться мыслями о чувствах с необходимостью защищать объекты этих чувств? Поскольку многие люди доверяют врачам свои фантазии о насилии по отношению к другим, то когда специалисту в области охраны психического здоровья следует оповещать об этих угрозах потенциальную жертву или полицию? Всегда? Вряд ли это можно назвать практичным или желательным. Вероятно, большинство из нас в какой-то момент восклицало: «Я бы его убил! Непременно убил!» Как правило, и слушателю, и говорящему ясно, что эта угроза не является серьезным намерением. Поэтому, если у врача есть веские основания полагать, что человек просто изливает свои чувства, то очевидно, что доверительность отношений врач-пациент не должна быть нарушена. Не налагает ли подобная установка непосильное бремя на врача, вынуждая каждый раз решать насколько серьезны угрожающие намерения пациента?
Возможно, наилучшее для врача решение поступать с подобными угрозами – воспринимать их как личные, то есть представлять, что угрозы относятся к нему или его близким. Если врача не бросает от угрозы в дрожь, то, вероятнее всего, хотя и не однозначно, это не столь существенно. С другой стороны, если врач начинает испытывать страх, воспринимая угрозу лично (зная, что скажет супруге и детям: «Если этот человек придет, не открывайте ему дверь».), ему следует счесть своим нравственным долгом оповестить о ней потенциальную жертву и соответствующие органы. Если личное восприятие угрозы позволяет врачу острее прочувствовать ее опасность, стоит этим пользоваться. Когда ошибка неизбежна, то пусть уж лучше она будет сделана в пользу спасения невинной жизни, чем сохранения неприкосновенности частной сферы потенциального убийцы.[41]
Существуют ли отличия в этике доверительных отношений духовник-прихожанин? Например в католицизме есть правило, запрещающее раскрывать тайну исповеди, даже если под угрозу ставится чья-то жизнь.
Не удивительно, что столь непреклонная позиция может привести к значительным нравственным затруднениям. В классическом фильме Альфреда Хичкока «Я исповедуюсь» человек кается перед священником в убийстве, а затем подбрасывает тому косвенные улики. И хотя священнику известна личность убийцы, он не считает себя вправе рассказать об этом полиции, несмотря на то, что сам стал главным подозреваемым, и то, что потом, в ходе досконального и подлого полицейского расследования, была разрушена репутация невинной женщины.[42]
