Давид Лезебери - Афганистан - мои слезы
«Господи, помоги Джули», — молился я тихо, и сердце мое сжималось от боли при мысли о том, как ей будет тяжело.
Невыносимо долгую тишину нарушали лишь громкие удары моего сердца. Я сел. Подожди. Подожди, позвонят ли еще раз? Если да, то я открою дверь до того, как они успеют ее выломать.
«Будь готов — думал я. — Все хорошо, Бог, я в Твоих руках». Минуты тянулись невероятно медленно. Мы напряженно ждали в темноте, ни слова не говоря друг другу. Но ничего не произошло. Второго звонка не было. Мы снова улеглись, но так и не смогли уснуть до утра.
— Может быть, это была ошибка, — прошептала Джули. По тому, как сильно дрожал ее голос, я понял, что она очень напугана.
— Может быть, — согласился я, стараясь говорить спокойно.
Утром мы заметили на снегу свежие следы. Длинный провод дверного звонка, тянувшийся от ворот к дому, был изношен и в нескольких местах оголен. Может быть, от снега случилось замыкание? Но тогда почему был только один долгий звонок? Затем мы увидели на чистом белом снегу красные капли.
«О нет! Неужели кому-то нужна была помощь?— думал я. — Что все это значило?»
Я не знал. Темная ночь так и не дала ответа, почему она была такой темной и молчаливой, а следы на снегу так и не рассказали, почему они были закапаны кровью.
В Афганистане царила нестабильность. Множество перемен, происходящих в стране, нагнетали нервозность. Люди оказались невольными свидетелями политического переворота и вступления советских войск, их безопасность постоянно находилась под угрозой.
Семьи афганцев были предупреждены о том, что им нельзя приглашать к себе иностранцев. Но даже когда кто-нибудь и отваживался позвать нас в гости, мы спрашивали Господа, стоит ли принимать это приглашение. Нам совсем не хотелось подвергать опасности жизни друзей. Если же мы и приходили в гости к кому-нибудь из них, то, против обыкновения, они не выходили к дверям встретить нас, а оставляли их открытыми.
Одним ноябрьским вечером мы вышли из дому, направляясь в гости к доктору Шафе, у которого когда-то снимали наш первый домик в Кабуле. Выходя на улицу, мы всегда старались быть очень осторожными, потому что из-за моих голубых глаз и светлых волос меня могли принять за советского солдата. Говорили, что все афганские войска преданы правительству и никто не посмеет стрелять в советских солдат, но за день до этого в нашем районе была перестрелка, и никто не знал, кто в кого стрелял и почему.
Навестив семью Шафе, мы торопливо направились домой. Хотя наша спешка могла вызвать подозрение, нам хотелось добраться до дома как можно быстрее. На углу мы лицом к лицу столкнулись с уличным патрулем — восемью афганскими солдатами, медленно шагающими в ряд через несколько метров друг от друга. Их изумленные взгляды в точности походили на наши. Я пришел в себя и поздоровался с ними на пушту. Они ответили на приветствие.
«Как бы мне хотелось, чтобы мой акцент был не так заметен», — подумал я. Для того, чтобы добраться до нашей улицы, нам нужно было повернуть направо и идти по той же стороне, по которой шел патруль. Свернув, мы оказались между двумя рядами солдат.
Я не знал что делать. «Ну что, мы так и будем медленно шагать или, может, нам стоит их обогнать? Интересно, они нас в чем-то подозревают? Сообщат ли они наш адрес властям? Как насчет лояльности войск? Если откроют огонь, мы наверняка окажемся в перестрелке».
Я быстро выдохнул молитву, взял Джули за руку и решил обогнать патруль.
Пройдя несколько шагов, я услышал сдавленный смех. Джули вспомнились слова одного нашего уважаемого друга, Чарльза Гринуэя. Этот человек много лет прожил за границей и часто рассказывал нам о трудностях, с которыми ему довелось столкнуться. В любых ситуациях Чарльз не терял оптимизма. Он, бывало, говаривал: «Если вас собираются выдворить из города, вырвитесь вперед и сделайте вид, что возглавляете процессию».
Ситуация, в которой мы находились, была довольно опасна, поэтому я хотел было уже одернуть свою жену, когда она прошептала:
— Давид, Чарльз бы нами гордился. Мы возглавляем процессию.
Добравшись до дома, мы уже были не в силах себя сдерживать и расхохотались. Немного успокоившись и придя в себя, мы поблагодарили Бога за то, что остались целы и невредимы.
Время от времени я навещал в электромастерской своего друга Саида. С ним всегда было приятно побеседовать.
Впервые мы встретились в 1982 году. Это был мой третий визит в столицу, и Саид знал, что большинство иностранцев, практически все, уехали из Афганистана.
Саид был очень рад меня видеть, но в то же время с искренней тревогой в голосе воскликнул:
— Давид, что Вы здесь делаете? Вам опасно здесь находиться. Люди бегут из этой страны, а Вы сюда возвращаетесь по собственной воле. — В его глубоко посаженных глазах отразилось неподдельное беспокойство, когда он снова повторил: — Что Вы здесь делаете?
— Саид, — ответил я, — я здесь, потому что люблю Бога, Афганистан и тебя, мой друг.
Многим было трудно понять, почему мы не уезжаем из Афганистана. Мысль о том, что причиной тому могла быть любовь к людям, похоже, выходила за пределы разумного. Будь у нас какие-нибудь политические или материальные интересы, это было бы еще объяснимо, даже несмотря на опасную обстановку в стране. И все же, казалось, некоторые понимали, что любовь к людям, данная Богом, и побуждает нас с Джули оставаться в Афганистане.
Но даже в это неспокойное время, когда люди были полны страха, мне удалось приобрести новых друзей. Никто так не ценил доброту, как несколько мужчин, с которыми я работал на складе, развозя медикаменты. Это были мои дорогие неграмотные друзья.
Глава двадцатая
Мои дорогие неграмотные друзья
Весной 1983 года я почувствовал, что Господь призывает меня к более посвященной молитве. Я знал, что для этой цели мне нужно выделить два часа в день и выбрать уединенное место.
Прямо за нашим домом находилось пустое административное здание, где велись строительные работы: его хотели переоборудовать под жилье для двух семей. И хотя там каждый день работали строители, владелец здания разрешил мне приходить и молиться до начала рабочего дня.
В «моей» комнате на втором этаже не было ничего, только стул и одинокая лампочка. К счастью, через окна в комнату проникало достаточно света, и открывался прекрасный вид на Кабул. В это раннее время никого из строителей в здании еще не было: рабочий день начинался гораздо позже.
Обычно я читал несколько глав из Библии, потом молился. Иногда я склонялся на колени, но чаще всего молился, расхаживая взад и вперед по комнате. Неторопливая, ничем не нарушаемая молитва и поклонение Господу совершенно изменили мою духовную жизнь. Два часа пролетали незаметно, и каждое утро я с нетерпением ждал новой встречи с Господом.
Мне нравилось прославлять Бога в Духе и молиться за народ Афганистана как на своем, так и на молитвенном языке. Иногда я пел, прославляя Господа по-английски, а иногда даже на пушту. Когда я молился, я всегда размышлял над тем, как донести до людей Афганистана Божью любовь. Мне казалось, что у меня для этого просто нет нужных способностей.
Каждое утро я отчаянно молился за Кабул, народ Афганистана и пуштунов. Только во время молитвы я чувствовал себя совершенно свободным, потому что в сложившихся обстоятельствах все мои действия были ограничены. Это время общения с Богом всегда приносило мне огромную радость.
Здание, в котором я молился, охранялось чавкидаром (ночным сторожем). Ему было лет двадцать пять. Обычно в таком возрасте все юноши призывались в армию, но из-за серьезных физических недостатков он был освобожден от службы.
И хотя чавкидар всегда был небрит, для меня это не имело никакого значения, потому что он неизменно встречал меня лучезарной улыбкой. Этот парень был очень худым и, казалось, недоедал, но много работал и всегда старался мне чем-нибудь помочь. Я подозревал, что никакой одежды, кроме той, что была на нем, у него не было. Позже я узнал, что деревню чавкидара разбомбили, он и его семья стали беженцами, и этот парень один пытался прокормить всю свою родню.
Чавкидар жил в маленькой комнатушке, где практически не было никакой мебели, лишь покрытая потрепанным одеялом раскладушка и одноконфорочная электроплитка, стоявшая на полу рядом с тарелкой и двумя кружками. Единственным украшением этой угрюмой серой комнатушки была картина с изображением цветка, висевшая рядом с окном, где в натянутой от комаров сетке зияла дыра.
Чавкидар не только охранял дом, но и присматривал за моей машиной, которую я обычно парковал рядом со зданием. Я сильно расстраивался из-за того, что не могу с ним поговорить, потому что мои познания дари — языка, на котором он разговаривал, были очень ограничены.
