Владимир Бибихин - Узнай себя
15.3.1984
«Лев на площади», львы в вавилонском рву. «Цари зверей», способные справиться и с быком, не то что с человеком. Лестно и страшно иметь такого. Как легко их отстрелять.
Чувство говорит, что сила, страсть, даже «злая», не зло. И разве плохо было человеку среди зверья.
За человеком охотится философия душа. Она всегда властно берет свое, и возьмет, что бы ты ни сделал. К сожалению, ты останешься философом, хочешь или не хочешь. Отдашь все равно, хотя бы душа всё расточила зря. Лучше отнесись к делу спокойно и успевай только следить, куда идет добро (время, ум, силы). Обычно на ветер.
Экономнее детское и юношеское безумие чем взрослая трезвость, Якобы всё упорядочил. Как бы не так, через черные дыры свищет сквозняк. Лучше игра. Так больше серьезности. А порядок? Он хорош, но во вторую очередь.
5.4.1984
Сумасшедшие жесты Приапа, ужасы Пана, сладости Венеры, гневы Юпитера сами по себе не страсти, а жизнь тела, как дыхание. В страстях тело измято, Приап, Пан, Венера и Зевс, бессмертные, растерзаны. Искусство всегда спасало начала жизни, под видом христианства и борьбы со страстями наоборот часто свирепствовали страсти. А современные идеологии?..
29.5.1984
Совесть и самосознание (coscienza) у людей не для констатаций, а для ежеминутного одергивания и исправления себя. Уж от этого не уйти. Кто себя не одергивает, тот все равно дергает. Только больше терзает.
2.9.1984
Долго что‑то делать тяжело, сейчас вот что‑то сделать легко.
2.9.1984
Все поезда уже ушли, можно ходить по платформе и волноваться, даже протестовать. Твой поезд никогда не ушел, надо только бояться что он уйдет слишком поздно (рано не может) или даже вообще никогда не уйдет.
27.8.1984
Спутанному и измельчавшему состоянию современного ума отвечает «идеология», нечистая и путаная комбинация, удобная для утаивания многих вещей. Прежде всего для утаивания того, как много на самом деле человек видит и чует.
27.8.1984
Земля чтобы безумствовать: мечтать, смотреть на звезды, писать стихи; неужели для того чтобы обличать зло, гнать еретиков, убивать?
27.8.1984
Ты считаешь долгом растрачиваться там, где есть повод, а не почва. Но мудрость в том, чтобы репетировать не совсем так как играешь. Хотя, с другой стороны, священник служит и в пустом храме.
Может быть важно не знать заранее, как ты будешь себя вести и что делать. «Не думайте, что вам сказать». Все заранее определи, а поступи не так.
7.9.1984
Душа может быть и есть завороженность. Дайте ей мечтать. У вас есть тело и разум, не пользуйтесь тем, что душа в отличие от них безотказна и безответно принимает на себя всё.
19.9.1984
Фрейд построен на говорении и умолчании. Только это не то умолчание, которое кричит у великих. Они, чтобы донести свое, перекраивают привычную речь, поворачивают все законы, чтобы прорваться к читателю. У Фрейда расчетливое или даже предумышленное молчание. Он никогда не говорит о главном, о чем русская сказка: «Что всего слаще? Сон.» Фрейд предает эти откровения сна. Он ими «овладевает» и предлагает овладение широкой публике. Он ее обратно усыпляет, соблазняет заспать тревожную сладость снов.
И все‑таки, если правильно читать Фрейда, не обязательно нужно поддаваться успокоительному воркованию. Или вернитесь, скажем, к раннему Фрейду, верившему в совращение младенцев. Тогда любая логика велит Гамлету мстить за преступление, открытое во сне, мстить всей тюрьме, тоже рваться из ее стен наружу.
Не надо говорить тюремщику что все в порядке. Ладно, он сам несвободен, и все‑таки разница есть, он не твой сотоварищ, он твой тюремщик. Не говори ему что всё в порядке.
7.10.1984, 28.10.1984
Книги в основном скандальны, читаешь и заражаешься страстями. Даже Бердяев. Или читаешь как эстет. «Книга». Книга книге рознь, «книга» еще ничего не говорит, книга может отличаться от книги больше чем книга от некниги. Настоящее различие — чудо и нечудо.
27.10.1984
Когда тебя сгоняют с теплого места на холод. Кто, собственно? Люди несправедливые, конечно. Но сами считающие себя справедливыми («очистить общество»), а главное вызывающие у толпы догадку о том что именно так восстанавливается равновесие. Зависть требует сравнять, окоротить. Тогда ты покажешь, что за тобой не случай (фортуна), а другое, неотвратимое. Судьба?
Тебя легко посылают на холод, ожидая что ты найдешься, выберешься. — Я могу выбраться так, что вам не поздоровится. —Что ж, мы стерпим.
21.11.1984
Пойми, что ты никому не нужен и никому ничто не нужно. Задыхающийся влюбленный, который поедет через весь город в надежде издалека увидеть волшебный образ? Жизнь так скоротечна, через 30 лет по этим улицам будет ехать другой. И есть более волшебный образ: череп, скелет.
«На чем ехать». Подайте нам экипаж. Его нет. Мы мечемся в тревоге, тоске. Радуемся, когда подают. «Бог подал». Когда не подают, скачем на хворостинке. Некоторых утешает, никуда не едучи, обманывать других будто едут, будто им, их «везет». Если ты вцепился в ничто, в пустоту, ты захочешь хоть ее держаться. Оригинал.
«Но ведь надо на что‑то надеяться». Надейся что Правда не оставит, как не оставила сейчас. Надейся что она окажется прочнее соблазнов. Да и почему бы ей не оказаться. Не обманет дыхание отрешенности, которому нет имени и для которого все в мире одинаково родственно. Не верь что есть что‑то удостоверенное, патентованное. «Нет отшельника вне нас». Нет отрешенности кроме той, которую мы знаем. Почему же ты ее боялся, бежал к «институтам» веры, знания? Пойми, что нет общепринятого. И нет двух путей, а есть недостаток усилия.
12.4.1985 (Страстная пятница), 17.4.1985
Не обязательно цепляться за сейчасный предмет твоей мысли. Вообще надо меньше думать. Есть кошмарное навязчивое желание связи впечатлений, мыслей. У Аристотеля поступки, мысли связаны между собой не тематически, как связь его прагматий не тематическая (почти), а заветом полноты.
19.4.1985
Земля. К ней приложено много планов. Свежие умы наново расчерчивают ее изрытое пространство. Другие замерли в состоянии восторга и неумеренного ликования. Все полно через край решимостью. Она одна бессильна, как в кошмаре. Мы из нее, и важно ее в нас воскресить, хотя бы такую, состоящую большей частью из мусора и камней.
Знай, что важное, поэтизирующее, боговидческое отношение к миру и есть единственное; другое, осведомленно–уверенное — соблазн или маска. Допустим, ты не умеешь осуждать, но тут осуждай оголтелую самоуверенность. Покровительства там не ищи, верь тому, что ты чувствуешь, когда они планируют и обсуждают. Ты долго возвращался, теперь спокойно поселись в стенах родного дома.
4.5.1985, 19.5.1985
Я могу распоряжаться другим — а участие в его деле это распоряжение — только когда чувствую его призвание как свое. Единение душ, скрепленных такими узами, когда один чувствует другого как себя, возможно без организации и в каждый момент подлежит немедленному установлению. Кажущееся препятствие этому подозрительное опасение что другой предаст как Иуда и даст теплу уйти в холодное пространство, «впустит холод». Отсюда среди русских опасение чужого, шпиона и нелюбовь к открывающим окна. У англичан и французов Национальный фронт, французскость, британство и т. д. Польскость. Организуется партия, чтобы уж ни–ни. Даются клятвы, например супружеские. Самая прочная гарантия верности однако вера в человека, что он как творение Бога даже предав не становится весь чужим.
Что же, какая‑то деталь в нем неразборная? Скорее речь идет об открытости. Не то что он не может закрыться. Но именно может: закрывшийся — не весь тот, кто может закрыться. Христа распинали отъявленные злодеи, он и им доверил себя. Так земля сейчас дает себя распинать. Вернее, душа. Я хочу сказать, что благодать, посланная даром, за одну веру, не должна, не может организовываться, ценить себя, защищать. Она и ценить себя должна как даровую. Она же и высшая ценность — она же и не ставит на себе цены, не защищает себя, не сохраняет. Хранить‑то она хранит, но не себя. Она есть пока есть, чудом, и иначе как чудом не может быть, но пока она есть, она успевает много сделать именно потому что не расходуется на свое хранение. Она и оправдаться не может, а всё равно делает.
Единение — такое же, не хранит себя. Легкость.
22.6.1985
Почему сон не пропажа: всегда, даже от глухого сна, остается то, чему в художественном вымысле соответствует «мораль», тяжеловесный вывод, и, еще важнее (метафизичнее, трансцендентнее морали) — пророчество. Во сне нами, с нами говорит правда, не разбавленная нами, а так мы ее сбиваем едва она появляется в нашем сознании. И еще, кроме сна, мы ее видим в увлечении, отрешенности, в трансе. Когда мы с правдой, мы и есть, иначе нас нет. Но именно она всего равнодушнее к нам, «выкарабкивайтесь как хотите». Суровый, незаботливый, вернее, не нянчащийся хозяин. Зато он не подводит, по–настоящему, всерьез хранит.
