Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 10)
"Когда увидели, - продолжает рассказ Аввакум о своем пребывании в Москве, - что я не соглашаюсь с ними (а увидеть это было легко из его челобитной, нами рассмотренной), то государь приказал Родиону Стрешневу уговаривать меня, чтоб я по крайней мере молчал. И я потешил его: чаял помаленьку исправиться. Сулили мне, что на Семеонов день (1 сентября) сяду на Печатном дворе книги править, и я был сильно рад: мне-то было бы лучше и духовничества. Пожаловал мне царь прислал десять рублей денег, столько же прислала царица, по стольку же прислали царский духовник Лукиан и Родион Стрешнев, а старый наш дружище Федор Ртищев - тот и шестьдесят рублей велел своему казначею сунуть мне, про других же нечего и сказывать - всяк тащил и нес всячиною. У Федосьи Прокопьевны Морозовой жил я, не выходя со двора: она дочь моя духовная, как и сестра ее, княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова. И у Анны Петровны Милославской всегда же в дому были, а к Федору Ртищеву браниться с отступниками ходил..." Весьма важным обстоятельством для Аввакума служило то, что он сделался духовником Федосьи Прокопьевны Морозовой и совершенно покорил ее своей воле и своим убеждениям. Это была одна из самых знатных боярынь и как по отцу, так и по мужу из самых близких к царскому двору. Отец ее окольничий Прокопий Федорович Соковнин приходился в родстве царице Марье Ильинишне Милославской, а муж - Глеб Иванович Морозов был родным братом знаменитого дядьки и свояка царского Бориса Ивановича Морозова, женатого на родной сестре той же царицы. Чрез Морозову, вращавшуюся вблизи царицы, Аввакум мог оказывать влияние на всех окружавших царицу и на самую царицу, которая, как увидим, действительно и стояла за Аввакума. Вместе с тем Морозова, обладавшая огромным богатством, имела множество родных и знакомых в Москве и могла поддерживать лжеучение Аввакума в высшем московском обществе. Когда Аввакум возвратился из Сибири, Морозова была уже вдовицею (с 1662 г.) и дом ее обратился как бы в монастырь, в котором она постоянно содержала пятерицу инокинь и давала пристанище всякого рода странницам. Все эти лица, особенно инокини, подобно Морозовой, напитывались учением Аввакума, которое и разносили повсюду, куда ни ходили. В том же доме всегда находили себе приют три юродивых: Феодор, Киприан и Афанасий, духовные дети и преданные ученики Аввакума. Пользуясь большим уважением в народе, они свободно бродили по улицам и площадям города и распространяли убеждения своего наставника и его ненависть к новоисправленным книгам. Наконец, у Морозовой, как увидим, искали себе поддержки и покровительства и другие расколоучители. С полгода Аввакум, если верить его свидетельству, молчал, исполняя желание государя, т. е. сам открыто будто бы не проповедовал и не беспокоил государя своими письмами. Но видя, "яко церковное ничтоже успевает, но паче молва бывает, паки заворчал" и написал новую челобитную к царю, "чтоб он старое благочестие взыскал, и мати нашу общую, св. Церковь, от ересей оборонил, и на престол патриаршеский пастыря православного учинил вместо волка и отступника Никона, злодея и еретика". В челобитной Аввакум прямо даже рекомендовал государю достойных кандидатов для замещения не занятых тогда архиерейских кафедр, а их было в 1664 г. до пяти, и именно: иеромонаха Бизюкова монастыря Сергия Салтыкова, саввинского архимандрита Никанора и других, ярых раскольников. Эту свою челобитную, к сожалению не дошедшую до нас, Аввакум послал к царю с юродивым Федором, сыном своим духовным. Федор, увидев царя, ехавшего в карете, смело подступил к нему; царь взял юродивого с собою, довез до Красного крыльца и взял от него письмо, не зная, от кого оно. Когда же прочитал, "с тех мест, - говорит Аввакум, - на меня кручиновать стал: нелюбо стало, как опять я стал говорить, любо им, как молчу, да мне так не сошлось". Долго ли еще после этого царь терпел Аввакума в Москве, последний не определяет, но сознается: "Раби Христовы многие приходили ко мне и, узревши истину, не стали к прелестной их службе ходить", а для этого требовалось немало времени. В частности, известно, что Аввакум тогда "от церкви Софии, Премудрости Божией, что за Москвою-рекою в Садовниках, прихожан учением своим отлучил многих". Вследствие этого власти духовные восстали на Аввакума и решили вновь сослать его из Москвы в заточение.
И от царя чрез боярина Петра Михайловича Салтыкова был Аввакуму выговор: "Власти-де на тебя жалуются, церкви-де ты запустошил, поедь-де в ссылку опять". И 29 августа 1664 г. повезли Аввакума с его семейством на Мезень. Пред отъездом из Москвы Аввакум подал государю записку, в которой, высказав свои догадки, за что он подвергся царскому гневу, за свою ли челобитную о замещении архиерейских кафедр достойными кандидатами или за свои укоризны Рязанскому архиепископу Илариону, вздумавшему учиться греческим "буквам и нравам" у греческого архимандрита Дионисия святогорца, изложил про этого архимандрита гнусную клевету и просил царя озаботиться о новом освящении соборной церкви, чего архиереи (без сомнения, не верившие гнусной клевете) будто бы по нерадению не хотели сделать. Доехав до Холмогор, Аввакум послал оттуда новую челобитную, которую государь получил 21 ноября. Замечательно, что в начале этой челобитной, как и в начале недавно поданной царю записки, Аввакум выражался о себе: "Богомолец твой, в Даурех мученный протопоп". Из Холмогор Аввакум уже с великим смирением взывал: "Прогневал, грешный, благоутробие твое от болезни сердца неудержанием моим, а иное тебе, свету государю, и солгали на меня; помилуй, равноапостольный, ребятишек ради моих умилосердися ко мне. С великою нужею доволокся до Колмогор, а в Пустозерский острог до Христова Рождества невозможно стало ехать, потому что путь нужной, на оленах ездят. И смущаюся, грешник, чтобы ребятишки на пути не примерли с нужи... Пожалуй меня, богомольца твоего, хотя зде на Колмогорах изволь мне быть... Умилися к страньству моему, помилуй изнемогшаго в напастех и всячески уже сокрушенна, болезнь бо чад моих на всяк час слезы душу мою исполняет. И в Даурской стране у меня два сына от нужи умерли. Царь государь, смилуйся". А 6 декабря подал государю челобитную о помиловании Аввакума и старец Григорий Неронов. Он утверждал, что Аввакума оклеветали власти, гневаясь на него за его писание к царю о кандидатах на архиерейские вакансии - Сергии Салтыкове, Никаноре и др., и составили ложь, будто он, протопопок, ходя по улицам и стогнам городским, развращал народ и учил не ходить к церквам Божиим. Напротив, он по приказанию государя молчал, ожидая Собора, и по улицам нигде не учил. Только с архиепископом Иларионом и царским духовником наедине говорил о сложении перстов, и о трегубой аллилуйе, и о прочих догматах, преданных в Стоглаве, да еще говорил в дому окольничего Ф. М. Ртищева, и только. Потому старец Григорий со слезами умолял государя пощадить протопопа Аввакума, "гонимого из младенчества правости ради души и по Церкви Господней бесчисленные беды претерпевшего", возвратить его из изгнания и дозволить ему жить в Игнатиевой пустыне вместе с ним, старцем Григорием, чтобы оплакивать свои грехи. Между единомышленниками Аввакума распространен был слух, будто сам государь приказал Неронову написать челобитную об освобождении Аввакума. Но трудно поверить этому слуху: если бы царь хотел, то и без челобитной Неронова нашел бы возможность облегчить участь Аввакума; между тем и после челобитной Неронова Аввакум остался в ссылке. Более месяца прожил он в Холмогорах, затем был перевезен в Мезень. Из Мезени он писал бывшему златоустовскому игумену Феоктисту и всей братии: "Согрешил я, протопоп Аввакум, пред Богом и пред вами и повредил истине простите меня, безумного и безрассудного, имеющего ревность Божию не по разуму. Вы говорите, что причиняется вред истине и лучше бы мне умереть в Даурии, а не приходить к вам в Москву. Но я, отче, живу не моею волею, а Божиею, и если я в Москве расшевелил гной и раздражил еретиков своим приездом, то в Москву я приехал прошлого году не самозван, а призван благочестивым царем и привезен по грамотам. Не кручиньтесь на меня Господа ради, что из-за моего приезда страждете... Я поехал от вас из Москвы опять по городам и весям промышлять словесные рыбы, а вы там бегайте от никониан... Я жду на Мезени письма вашего до весны... Про все пиши, а про житие старца (Григория Неронова) мне не пиши, не досаждай мне им: не могут уши мои слышать о нем хульных речей даже от ангела. Уж, верно, ради грехов моих в сложении перстов малодушествует..." На Мезени Аввакум прожил более года и распространял оттуда свое лжеучение чрез письма. Письма эти до нас не дошли, но о чем писал в них Аввакум и вообще о чем писал он со времени своего освобождения из Сибири даже до Собора, на который он привезен был из Мезени в Москву 1 марта 1666 г., - это кратко обозначено в записке, составленной на Соборе или тотчас после Собора. В ней читаем: "Аввакум протопоп после освобождения из Сибири писал о Символе, о сложении перстов в крестном знамении, о поклонах и о пр., что будто бы неправо напечатано в новоисправленных печатных книгах. Да он же в своих письмах писал, что на Москве во многих церквах Божиих поют песни, а не Божественное пение, по-латыни; законы и уставы у них латинские, руками машут, главами кивают, ногами топают, как это обыкновенно бывает у латынян под звуки органов. На справщиков книжного Печатного двора и на священников московских церквей написал, что они пожирают стадо Христово злым учением и нелепо носят отступнические образы, а не природные наши словенского языка, что они не чада Церкви, но диавола, вновь родились от Никонова учения, потому что не веруют во Христа вочеловечившегося и исповедуют его невоскресшим и несовершенным Царем на небеси со Отцом, а Духа Святого называют неистинным. Именует их отщепенцами и униатами, потому что они ходят в рогах вместо обыкновенных словенских скуфей, и не велит православным христианам причащаться Св. Тайн у тех священников, которые Божественную литургию служат по новоисправленным Служебникам".
