Иеромонах Никон - ЖИТИЕ И ПОДВИГИ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕГО СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО ЧУДОТВОРЦА
Обращал Варфоломей в благоговейном сердце своем и другое слово Господа: «Аще кто грядет ко Мне, и не… отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик» (Лк. 14, 26, 33). Желая последовать сему слову спасительному, он передал своему меньшему брату, Петру, все, что осталось после родителей. Так сделан был решительный шаг, и святой юноша на двадцать первом году своей жизни бодро вступил на новый путь, полный скорбей и лишений, и, подклонив свою главу под благое иго креста Христова, устремился к вожделенным для него подвигам духовным, как жаждущий елень стремится к живительным источникам водным…
«Он оставил мир, – говорит святитель Филарет Московский, – когда мир еще не знал его; и в последствии не восхотел стать даже в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира и не для мира (разумеем сан святительский); самое послушание, столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться с сладкою пустынею40 или хотя бы только принять от руки святителя священное украшение, как благословение архипастырское, потому что сие украшение (крест) было сделано из золота»41.
ГЛАВА IV
Братья в пустыне
Горящее сердце. Стефан и Варфоломей водворяются в пyстынe.
Первая келлия и первая церквица. Восторг юного подвижника.
Пустынные скорби. Стефан оставляет брата
(1339 – 1342)
Радуйся, иго Христово благое понесший измлада,
Радуйся, не обративыйся вспять в шествии до Горняго Града!
(Акаф. 2. Ик. 3)
Радуйся, вся мира сего красная, яко скоро исчезающая, презревый
(Акаф. 1. Ик. 3).
Радуйся, зерцало совершеннаго терпения.
(Акаф. 1. Ик. 6)
Расстался Варфоломей с Радонежем и пошел в Хотьков, который теперь был для него роднее Радонежа. Можно ли изъяснить то блаженное состояние, в каком находилась тогда его чистая душа, вся объятая пламенем божественной любви? Опытные в духовной жизни подвижники говорят, что в начале подвига душа обыкновенно горит неизъяснимою жаждою подвига, все кажется возможным, всякий труд – легким, всякое лишение – ничтожным. Благодать Божия, как нежная, любящая мать, дает новоначальному подвижнику вкусить тех благ неизреченных, которые ожидают его по совершении подвига, – дает без всякой с его стороны заслуги, для того, чтобы он знал, что( получит по очищении своего сердца от страстей, и потому не ослабевал в борьбе с врагами спасения. И блажен, кто не был рабом своих страстей, кто сохранил непорочность детства в юности и от юности взял крест свой, чтоб идти за Господом! Тогда как другие подвижники всю жизнь свою проводят в тяжкой борьбе со своими страстями и благодать Божия действует в них сокровенно, лишь изредка утешая их сладостным ощущением своего присутствия и снова скрываясь, дабы они не впали в высокое о себе мнение, – сей избранник благодати за свою детскую простоту, за чистоту своего сердца, незнакомого с грязью порока, скоро сподобляется благодатного покоя бесстрастия. К таковым по преимуществу можно отнести слово Лествичника: «Изшедший от мира по любви к Богу в самом начале приобретает огнь, который, быв ввержен в вещество (страстей), вскоре возжжет сильный пожар» и истребит страсти42. К числу таких избранников благодати принадлежал и Варфоломей. Давно горел в душе его этот благодатный огонь, а теперь он проник все его духовное существо. Его мысль уже витала в дебрях пустынных…
В Хотькове, как уже знают читатели, смиренно подвизался вблизи трех дорогих могил старший брат Варфоломея, Стефан. К нему-то и спешил блаженный юноша. Скромный, с детства привыкший подчинять свою волю воле старших, он и теперь боялся положиться на себя и надеялся иметь в брате-иноке верного спутника и опытного руководителя на новом, многотрудном, жизненном пути. Оставаться в Хотькове у него не было намерения: его душа жаждала безмолвия пустыни; чем больше представляла труда одинокая жизнь пустынника, чем больше было в ней лишений, тем для него казалось лучше.
И вот Варфоломей в Хотьковской обители. Он упрашивает брата идти с ним искать места для пустынножительства. Стефан не вдруг решается на такой подвиг. Недавний мирянин, поступивший в монастырь не столько по влечению чистой любви к Богу, сколько потому, что его сердце, разбитое семейным горем, искало врачевания в тишине святой обители, он не думал принимать на себя подвига выше меры своей и желал проходить обычный путь жизни монашеской в стенах монастырских. Но Варфоломей просит, умоляет – и добросердечный Стефан уступает наконец неотступным просьбам любимого младшего брата и, «принужен быв словесы блаженного», соглашается. Братья оставляют гостеприимную обитель и идут в самую глушь соседних лесов…
В те времена каждый желавший уединенной жизни мог один или с товарищем свободно идти в лес, на любом месте строить себе хижину или копать пещеру и селиться тут. Земли было много свободной, не принадлежавшей частным владельцам. Когда собиралось около пустынников несколько человек, то строили церковь, испрашивали у князя права на владение местом, а у местного святителя – разрешения освятить церковь, и обитель основывалась. Но Варфоломей не думал строить обитель, не желал собирать около себя братию, у него было одно заветное желание – укрыться навсегда от мира в глубине непроходимой чащи лесной, укрыться так, чтоб мир никогда не нашел его и совсем позабыл отшельника.
Долго ходили братья по окрестным лесам, наконец им полюбилось одно место, удаленное не только от жилищ, но и от путей человеческих. Это место было Самим Богом предназначено к устроению обители: над ним и прежде видали достойные люди – одни свет, другие огонь, а иные ощущали благоухание43. Оно находилось верстах в десяти от Хотькова и представляло небольшую площадь, которая возвышалась над соседнею местностью в виде маковки, почему и названа Маковцем, или Маковицею44. Глубокая дебрь с трех сторон окружала эту Маковицу, густой лес, до которого еще никогда не касалась рука человеческая, одевал ее со всех сторон сплошною чащей, высоко поднимая к небу свои тихо шумящие вершины… В окружающих эту возвышенность дебрях можно было найти немного и воды, хотя ходить за нею было и неблизко. «Любуясь первобытною красотою местности, – говорит святитель Платон, – Варфоломей представлял себе в мысли земной рай, в котором жили праотцы рода человеческаго в невинном состоянии, до грехопадения». Мы не можем представить себе того восторга, который наполнял тогда душу и сердце молодого отшельника! Наконец-то сбываются его заветные желания, его задушевные мечты: вот она – давно желанная пустыня, вот он – дремучий лес!.. Мир со всею его суетой, с его житейскими треволнениями остался там, где-то далеко позади Варфоломея; отшельник более не вернется туда – здесь он найдет свой покой, здесь поселится навсегда, будет собеседовать с Единым Богом, разделяя труды с своим родным не по плоти только, но и по духу братом!
Горячо помолились братья на избранном месте пустынного жития; предавая самих себя в руки Божии, они призывали Божие благословение и на самое место своих будущих подвигов. Потом стали рубить лес; с великим трудом переносили они тяжелые бревна на своих хотя и привычных к труду, но все же боярских плечах; мало-помалу редела чаща лесная, открывая место, на котором впоследствии суждено было Богом процвести славной Лавре Сергиевой. Отшельники устроили себе сначала шалаш из древесных ветвей, а потом убогую келлийку, наконец подле келлии поставили и малую церквицу. Все это было сделано руками самих братьев-трудников; они не хотели приглашать посторонних людей, потому что телесный труд был необходимым условием самой жизни подвижнической. Когда церковь была готова к освящению, Варфоломей сказал Стефану: «По плоти ты мне старший брат, а по духу – вместо отца, итак, скажи мне: во имя какого святого следует освятить нашу церковь? Какой будет ее престольный праздник?» «Зачем спрашиваешь меня о том, что сам лучше меня знаешь?» – отвечал ему старший брат. «Ты, конечно, помнишь, как не раз покойные родители наши при мне говорили тебе: «Блюди себя, чадо: ты уже не наше, а Божие; Господь Сам избрал тебя прежде твоего рождения и дал о тебе доброе знамение, когда трижды возгласил ты во чреве матери во время литургии». И пресвитер, тебя крестивший, и чудный старец, нас посетивший, говорили тогда, что это трикратное проглашение твое предзнаменовало, что ты будешь учеником Пресвятыя Троицы; итак, пусть церковь наша будет посвящена Пресвятому имени Живоначальныя Троицы – это будет не наше смышление, а Божие изволение, пусть же благословляется здесь имя Господне отныне и вовеки!»
Вздохнул из глубины сердца юный подвижник и сказал брату: «Ты высказал, господин мой, то самое, что давно было у меня на душе, чего я всем сердцем желал, но не дерзал высказать. Любезно мне слово твое, пусть эта церковь будет освящена во имя Пресвятыя Троицы. Ради послушания я вопрошал тебя; не хотелось мне иметь в сем волю свою, и вот Господь не лишил меня желания сердца моего!»
