Михаил (Грибановский) - Над Евангелием
Превращение боговдохновенных записей, врученных верующему духу Церкви, в простые исторические письменные памятники, подлежащие критике всякого даже вполне неверующего человека, — это прямой признак церковного умирания. Это показывает разрыв с небесной Церковью, от которой идут Писания, со Св. Духом, который говорит в них и воспроизводит в нашей вере живые, когда-то бывшие события. Это значит отнестись к Церкви и ее словам совершенно — в строгом смысле слова — извне, т. е., следовательно, быть вне Церкви, выйти из нее.
Извне во всем можно сомневаться, все можно заподозрить и критиковать. Мы знаем из философии и из жизни, что этого сомнения не избегает самое очевидное и жизненно неопровержимое. Тем более это возможно в отношении исторических событий, случившихся много столетий тому назад. Если мы возьмем какую угодно эпоху и из нее какое угодно событие и будем исследовать его во всех деталях и побочных сочетаниях и со всеми приемами недоверия к их действительности, со всей системой заподозривания ее, — то не может быть ни малейшего сомнения, что мы найдем в нем много противоречий, неясностей, ничего совершенно достоверного и неопровержимого. Разве могут быть такие всесторонние и глубокие знания какой-нибудь эпохи, а особенно древней, чтобы в ее событиях не оставалось ничего смутного? А тем более это приложимо к евангельским событиям, полным необычайности и извне и изнутри. Если мы представим себе, какое неисчислимо громадное количество энергии потрачено на критику евангельских событий, сколько самого ярого сомнения вложено в них, какие страсти неверия, отрицания и злобы направлялись на эти три с лишним года из мировой истории и этот небольшой клочок земли на всем земном шаре, если мы поймем, что тут, на этой критике, сосредоточены все главнейшие силы той земли, которая враждует против неба, — мы ничуть не будем удивляться, если эта критика сомневается в каждом слове и не оставляет камня па камне из всей евангельской истории.
Это так и должно быть. Это вполне неизбежно. Но только все это вне Церкви, все это в стане врагов ее. И когда мы думаем, что внешняя историческая критика должна быть и в Церкви, в ее собственной жизни в качестве самостоятельной деятельной силы, то мы пускаем врагов в свою ограду и подрываем свою Церковь, врученную в данный момент на земле нам, живущим здесь.
Но как же? Разве не возможна, разве не нужна историческая критика в Церкви? Разве не очевидно, что истина не боится исследования и в конце все-таки восторжествует?.. Да, историческая критика нужна в виде защиты, как нужны пушки против пушек врагов. Но нужно знать, что это — метод, враждебный Церкви, чужой для нее. Он нужен, когда нападают на нее, но не для наступления и не для внутреннего подъема жизни. Он может только убивать врага и отражать его и потому должен применяться только к врагам, нападающим на нас. Как нельзя пушки, хотя бы и отбитые у неприятеля, направлять на своих, потому что они только и могут что убивать, куда бы ни были направлены, — так нельзя и внешнюю критику Писаний обращать внутрь Церкви, вводить в ее среду. Это ничуть не послужит к жизни и развитию ее и потому никогда не даст прочного преобладания над врагом… Последнее достигается только ростом и красотой внутренней и внешней жизни Церкви, ее верой и деятельной любовью, ее общением с небесной Церковью, ее полным и жизненным воспроизведением в вере тех событий, которые легли в основание ее жизни и о которых ей передали очевидцы и свидетели.
Святые Апостолы писали Евангелия и Послания той верующей среде, той Христовой общине, которой записанные ими события были уже хорошо известны, и никакого сомнения в них не возникало. Нужно было только утвердить письменно то, что было уже сообщено устно и было воспринято верой слышавших, и привести все сообщенное в порядок. Неверующих Евангелисты совсем не имели в виду и не стали бы доказывать им, если бы они стали критиковать их известия. Они только указали бы, что сами видели то, что передают, сами осязали то, о чем свидетельствуют, что они призваны к свидетельству истины и жизнью и смертью. Собственно, самое написание Евангелий было вызвано лишь желанием помочь верующим как можно вернее разобраться во всех известиях о Христе и как можно жизненнее воспроизвести священные события по показаниям самих очевидцев и непреложных свидетелей, в безусловную правдивость которых община уже веровала и пастырскому водительству которых она была уже совершенно предана.
Итак, в чтении и толковании Писаний мы должны выходить от Церкви, от присущего только ей одной свидетельства Св. Духа и порождаемой Им веры. Это ничуть не значит, что в Церкви можно верить только без рассуждения. Нет, именно в ней можно и должно верить с рассуждением, но не рассуждать без веры. Кто рассуждает без веры, тот не в Церкви, и Писания писаны не для него. Кто верит без рассуждений, тот верный раб Церкви, но не свободный сын ее, и враги Церкви могут легко переманить его за ее ограду в свой стан, прельщая своей мнимой свободой Кто верит и старается разумно укрепить и прояснить свою веру, постоянно вчитываясь в Писания и вживаясь в них, тот участвует в создании Церкви на земле, в ее ограде и укреплении и становится ее сознательным гражданином, свободным сыном ее и другом Христа (Ин.15:15).
XV. "Когда поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый" Мк.13:11
Кто живет во Христе, у того все должно быть вдохновенно, все вытекает из воздействия на нею Святого Духа. Такому последователю Христа не нужно мучить себя предварительными расчетами и предугадываниями, что и как в данную предстоящую минуту сказать. Когда настанет минута, Дух Святой подскажет, как действовать и что сказать. Эта вера во вдохновение, эта надежда на Святого Духа, Который в каждую минуту настоящего озарит мысли и укрепит волю, должны быть постоянно у истинно верующего во Христа и живущего в Нем, и не только у отдельного человека, но и у целого народа…
Жизнь в Церкви, и частная и народная, должна быть жизнью во Святом Духе, в Его свободе, в Его вдохновенном озарении мысли. Все это несомненно, но все же нужно иметь в виду, что для такого вдохновения, для такой свободы во Христе должна быть известная душевная почва. Если в душе полный хаос, полная неопределенность мыслей, мелкота и поверхностность чувств, отсутствие крепких привычек воли, то что может сделать с ними даже и вдохновение свыше? Как мы можем понять голос Бога, услышать и облечь его в ряд определенных мыслей? Чем мы можем почувствовать его тишайшее и глубочайшее дыхание? Где у нас силы и решимость следовать его велениям и жизнью свидетельствовать его истину? Когда Господь призывал к возрождению своих соотечественников, когда Он им указывал путь вдохновенного руководительства свыше, от Отца, Он имел пред собой в высокой степени культурную почву. Не в книжничестве она была, не во внешнем формализме, а в величайшей, непоколебимой прочности народно-религиозных традиций, всасывающихся в каждого с молоком матери. С первым лепетом уст, с первым проблеском сознания младенец вступал в строй строго определенных религиозных и народных воззрений. Чувства воспитывались в известном направлении и в полной гармонии со всем строем жизни, верований и убеждений и потому были цельными; каково бы ни было иногда их качество, но они во всяком случае не были расшатаны, мелки и поверхностны. Воля, чрез долговременные исторические испытания и религиозное воспитание, становилась твердой, закаленной. Конечно, этот строй души, под влиянием книжников и фарисеев, направлялся в ложную сторону; но все же он был строем, а не хаосом, он был определенной силой, а не колеблющимся бессилием, он был установившейся культурной почвой, а не сбродом всего случайного и наносного…
И понятно, если этого душевного строя касалась благодать Божия, если он направлялся не к ложным целям, а к голосу свыше, к вере в Господа, то он был в состоянии воспринять этот голос, истолковать его и свидетельствовать его истину всей жизнью…
Таковы и были апостолы. Они не получили школьной раввинской заправки, исключая апостола Павла и, может быть, Варнавы, и таким образом избегли ложной и односторонней крайности воззрений; но тем яснее и цельнее была их культурная душа, проникнутая мессианскими чаяниями и от самого рождения воспитываемая со всех сторон самыми разнообразными воздействиями жизни в этом направлении. Когда сошел на них Дух Святой, они всецело сделались Его глашатаями, слушателями, свидетелями. Но они и подготовлены были сделаться таковыми, в их распоряжении каждый миг был полный запас мессианских мыслей, чувств и стремлений. Они мыслили библейски, библейским образами и изречениями; их чувства были продуктом тысячелетней религиозно-исторической культуры и были не наносными, не внешними, не случайными, а глубоко и древне-традиционными, пережившими тысячи испытаний и опытов, а потому ставшими их природой во всякое время, при всяких внешних обстоятельствах. Когда бы ни услышали они призыв Господа, голос Святого духа, они были готовы и в состоянии услыхать, истолковать и свидетельствовать его в полном согласии с откровенной волей Божией…
