Владимир Афанасьев - Герман Аляскинский. Светило православия
«Как я могу разуметь, если никто не наставит меня?» – чтобы не повредить своей душе, заботясь о всеобщей благости и по своей неопытности не пойти по каким-нибудь непроходимым и уклоняющимся от истинного пути дорогами. Герман считал за великое счастье иметь величайшего учителя отца Назария. Как новоначальный инок он, подобно пчеле, собирал с учений старцев-подвижников, как с бурно цветущих цветов, духовный мёд, бережно укладывая его в своём сердце, как в улей, помня великую мудрость: «И спрашивать у других св. Антоний считал столь спасительным делом, что и потом сам – учитель всех, он обращался с вопросами к кому-либо преуспевавшему ученику своему. Так, когда он получил от императора Констанция приглашение пребыть в Константинополь, спросил ученика своего Павла Препростого: идти ему или нет? И после того как Павел сказал ему: если пойдёшь, будешь Антоний, а если нет – будешь отец Антоний, он остался».
Читая книги Писания, наставления святых отцов, вникая в суть судеб исторических личностей, перечитывая житие святых подвижников, Герман придерживался собранного им рассуждения: «…Начало всякого блага и всякого зла есть данный человеку разум, и по разуму – воля. Начало спасения: да оставит человек свои желания и разумения и сотворит Божия желания и разумения».
«Прежде закона, в законе и во благодати много обретается спасённых, потому что они предпочли разум Божиий и волю Его паче своих разумений и хотений; и опять во все же времена много обретается погибших, поелику своя хотения и разумения предпочли паче Божиих. Волю же Божию узнать иначе нельзя, как чрез рассуждение, и рассуждение не своё, а утверждённое вопрошением имеющих дар рассуждения и опытных.
Только таким образом узнаем, какие хочет Бог, чтоб мы проходили делания. Если же не так, не можем спастися никак. Без этого даже и то, что мы почитаем благим, не бывает на добро – им потому что неблаговременно, или потому что не нужно. – И тут же св. Петр Дамаскин предупреждает: “Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству; но кто вошел в бесстрастие и принял дар рассуждения”».
С великой заботливостью и внимательностью, по благодати Божией, отец Назарий всем сердцем исполнял волю Божию, направляя сердце своё по воле Божией на просвещение новопостриженного Германа. Как малое дитя, томимый жаждой, предался он расположению отца Назария, повинуясь ему как подающего средства к спасению, привязав к этой любезной поддержке высказывание Преподобного Варсануфия Великого: «Привяжи обременённую ладью твою к кораблю отцев твоих, и они управят тебя к Иисусу, могущему даровать тебе смирение и силу, разум, венец и веселие…»
В ночной тишине монастырской келии, освещаемой тёплой лампадой, инок Герман читал нараспев, как сладкую молитву, стихи Задонского затворника Георгия:
«Кто есть не во Христе, так тот против Христа;
Не может тот спастись, не знает он креста…
Кто б ни был ты таков, но помни, человек,
Не будешь друг Христов – и не спасешься ввек.
Когда последовать Спасителю не станешь.
Рассудком собственным всегда себя обманешь,
А ты, коль хочешь быть Христов, – с того начни:
Всю волю умертви и плоть свою распни…»
Валаам… Обитель утопает в буйной зелени валаамского леса; белозолотной брошью смотрится на фоне темного бархата – могучих кедров, вековых елей, сосен, – сияя во все времена года и любую погоду золотыми крестами куполов. Особенно хорошо здесь летом. Синь небес, сразу за островом, тонет в лёгкой дымке прохладного Ладожского озера – и весь зелёный остров в разливе благовеста легко и чинно парит миротворно в благодатном спокойствии, устремлённый в молитвенном восхождении к порогу Царствия Небесного. В Большом скиту, в двух километрах от монастыря – Всехсвятском – уединённо. Дремучий лес окутывает чудную тихую обитель. За изящной церковью, келейными домиками ютятся ухоженные огороды, ласкают взор развесистые фруктовые сады.
В молитве и послушании проходит жизнь подвижников-монахов в трудовых буднях.
Обжитый первый Большой скит обнесён высокой стеной. Игумен Назарий, поднимая ограждение от мира, как бы символически защитил обитель от врага духовного. В центре скита изящная, в два этажа, церковь византийской архитектуры: нижний храм во имя Всех Святых – «тёплый»; верхний во имя Всех Небесных сил Бесплотных – летний. Чуть в стороне от церкви – небольшая светленькая часовня в прославление крестных страданий Господа Иисуса. Большой скит находился под благословением игумена Назария, как особое место для уединения нескольких монахов.
После праздника Великой Троицы, в первое воскресение, в скит отправлялся из центрального Спасо-Преображенского собора крестный ход. Вся островная округа наполнялась колокольным звонам. В день Всех Святых, раз в году, разрешалось входить на территорию скита мирянам – паломникам.
Массивный в своём великолепии мраморный крест с внешней стороны алтаря скитской церкви встречал всякого, кто входил в главные ворота скита. Крест осенял небольшое кладбище за алтарем. Братское кладбище, на котором находили упокоение монахи, располагалось на высоком берегу Монастырской бухты. Жить в Всехсвятском скиту было желанием многих монахов. Благословения игумена ждали терпеливо. Разрешение получали те, которые прошли общежительную форму монашества и проявили достаточно усердия, послушания и смирения. Вынести трудности сурового устава мог не каждый. Что касается внутренней организации духовной жизни обители, то она велась по заведённому старцем Назарием уставу и имела устройство общежития. Духовную опеку над всеми монахами осуществлял игумен своей отеческой мудростью, полнотой понимания и сердечной любви. Каждый монах получал от него практический урок, понимая различие путей «смотрительных» от «общих», где ставилась высокая задача: служение людям намного важнее чем уединение, если при этом сердце не теряет связи с Богом. Что и в призвании полноты любви объясняет св. Иоанн Лествичник, церковный авторитет древности: «Поистине великое дело благодушно и мужественно подвизаться в безмолвии, но без сравнения большее дело не бояться внешних молв, а средь шума их сохранить неподвижное и небоязненное сердце. С человеками обращаясь по внешности, внутренно пребывать с Богом».
Недалеко от Всехсвятского Большого скита стояла пустынническая келья. И так как Герман стремился к уединению и безмолвной жизни, отец Назарий разрешил ему поселиться в ней. Но прежде чем уединиться, Герман с усердием безропотного послушника трудился в скиту преподобного Авраамия. Особенно ему нравились общие послушания летом – на сенокосе, рыбной ловле; осенние работы в саду, на огороде, заготовке дров; делать припасы на зиму: собирать ягоды, грибы, лечебные травы…
Отец Назарий любил и ценил истинную монашескую жизнь Германа. Он позволил ему самому присмотреть место своего молитвенного уединения, предоставив осмотреть все монастырские скиты: Гефсиман – ский, Елеонский, Преподобного Сергия Валаамского; побывать на острове Предтеченском: скит Предтечен – ский являлся местом ссылки.
Уединенную тишину, уют и необыкновенную легкость и спокойствие души Герман находил в лесной часовне Преподобного Сергия Радонежского. Стремление к духовному совершенству удерживало монаха Германа в состоянии душевного покоя. Он всегда помнил, что «одно внешнее делание и телесные подвиги не приведут инока к преуспеянию, ибо ведут к тщеславию, гордости и последствиям этих страстей – ожесточению, осуждению и отчаянию. Без внутреннего, смиренного неявляемого делания молитвы и совершенной невменяемости нельзя смягчиться и повеселеть детской евангельской радостью».
Шло время. Монах Герман жил отшельником, приходил в монастырь по праздникам для участия в клиросном пении. Он по-своему был счастлив, вручив свою душу, свою волю любезному старцу Назарию, отдав себя полностью в его послушание, с полным самоотречением, обрекая себя добровольно на достижение через послушание совершенной свободы от самого себя, «чтобы избежать участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в ней не нашли».
У Германа не было сомнений, что духовная помощь отца Назария поможет ему безпорочно прожить светлую и ясную жизнь – спасти душу. Раскрывая перед старцем помыслы, поступки и желания, принимая его советы и благословения, в строгом и полном применении обета послушания, придерживаясь «оставь мои хотения и разумения, чтобы сотворить Божеские хотения и разумения» – видел в старце свой ум, совесть и сердце: большое, тёплое, строгое и доброе по-отцовски.
И даже в этом мире братской любви, земной рай – ской тишине подвижник Герман не мог вполне удовлетворить своё стремление к полному уединению, неся на устах слова из песни Ангела:
Кто крест однажды решил несть,
