Тира Соколовская - Тайные архивы русских масонов
Таким образом, на свое вмешательство в правительственную политику и на свою борьбу за правду и за равенство всех пред законом масоны смотрели как на выполнение долга своей совести.
Масоны стремились к закономерному течению жизни. «Правосудие, — гласили их правила, — драгоценно, ибо покой общества от него зависит и им каждый в безопасном владении своем утверждается. Каменщик должен быть справедлив и беспристрастен в обхождении человеческом и поступать с ними так, как бы он хотел, чтобы с ним поступали. Свято да будет ему слово его и никак не будет он не верен чужой доверенности, не должен он обманывать того, кто на него полагается, ибо измена есть страшное преступление».
Масоны требовали суда нелицеприятного. Масон Лабзин[63], доказывая несправедливость поступка с собою, требовал как должной справедливости расследования дела на суде; в письме к князю Голицыну он писал[64]: «По мнению вашего сиятельства оправдываться есть как бы грешно; неужели же обвинять человека, не исследовав дела допряма, душеспасительно? а я до сих пор не знаю, что на меня представлено, правда или нет; и это не мудрено было бы исследовать, пока еще все те люди, при коих сие происходило, живы; оправдываться не есть противно никакой морали, никакой философии, никакой религии, тем паче христианской, которая вся основана на милосердии, правде и истине»; оправдывали себя апостолы и мученики, а Иисус Христос сказал слуге, ударившему его: «аще зле глаголах, свидетельствуй о зле, аще ли же ни, что мя биеши?»
Помимо всеобщности, всесословности и ясности, масоны требовали от закона гуманности, мягкости, милости. Если вообще недостаточность любви была отрицательным качеством в каждом человеке, по масонскому воззрению, то этот недостаток усугублялся в суде. Про князя Прозоровского Лопухин писал Кутузову в 1791 г.[65]: «Несчастие его нрава, что он все ищет обвинять. Например, некоторые его предписания, читанные мною по уголовному производству, не худы, но что же? Везде только о том идет дело, как бы открыть преступление, а ничего о том, как бы защитить невинность и оградить от напрасного страдания». В образец судебного деятеля выставляется Енгалычев, который «не припас пропитания, потому что не корыстовался».
Взгляд масонов на судебных деятелей выразился, между прочим, в масонской песне:
Не был ли сребролюбивым
и судом несправедливым
не судил ли правых дел?
«Судья, который не истощает всего своего внимания, судя человека в уголовном деле и без совершенного уверения или хотя и с малым небрежением осуждает его на тяжкую казнь, — пишет Лопухин[66], — только же сам ее заслуживает и столько же преступник, если не больше, как неумышленный убийца и даже такой, который убил, рассержен будучи». Виноват из судей и тот, «кто наклонил весы суда и хотя не из мздоимства, но из уважения к приязни или в угождение лицу сильного».
Помимо суда по совести, масоны требовали отсутствия в лестнице наказаний слишком тяжелых кар: «Не должно определять наказаний бесконечных, потому что в христианских правительствах исправление наказуемого и внутреннее обращение его к добру надлежит иметь важнейшим при наказании предметом и что нет такого злодея, о котором бы можно решительно заключить, что он не может сделаться полезным для общества в лучшем и свободном состоянии». Бессрочные, пожизненные наказания также отвергаются масонами.
Масоны же положили начало более или менее организованной тюремной благотворительности, оказав свое влияние на образование филантропических тюремных комитетов. Хорошее устройство тюрем и мягкое обращение с подсудимыми требовались масонами ввиду того, что все наказания должны быть исправительными, а не актами мести: «Ежели хотя одна капля мщения вливается в жизнь, то уже она не целительное для человека средство, но мучительство и вражда на него»[67]. «Тогда человеколюбив устав о взятии под стражу и содержание под нею и тогда он хорошо наблюдается, когда никто напрасно не бывает лишен свободы и когда важнейший преступник, на самое тяжкое заключение по винам своим осужденный, пользуется внешним спокойствием, пристойным его состоянию, и все имеет способы к сохранению своего здоровья телесного и к излечению болезней душевных. Ибо какое бы то было человеколюбие не пресекать жизни для того, чтоб чрез многие иногда годы всякую минуту терзать ее ударами столько же мучительными, как и последний смертоносный удар?»
Противники телесных наказаний, масоны, зло высмеивая битье даже рабов («палкой бьют паче скотину»), считали всякое подобное наказание дикостью, а пытку — вымыслом больного ума: «муками исторгать признание из человека есть одно тиранство»[68].
К согрешившему и павшему надо идти с братским оружием: «чувством, разумом и убеждением возвращай добродетели существа колеблющиеся и воздымай падшие». «Когда устрашала она злодеев? — писал про смертную казнь Лопухин Александру I, — пламенным сердцем любви к тебе и отечеству, у ног твоих, руки твои омывая слезами, говорю: будь только всегда Александр, великий благостью; она все преодолеет»[69]. Судя человека даже за самое лютое преступление, как может судья сам преступать закон Божий «не убий»? Не будет ли он иначе сам ответствовать пред всемогущим? «Оставь Богу единому суд, — говорили масонские ораторы, — одному только Творцу жизни известна та минута, в которую можно ее пресечь; не возмущай порядка Его божественного строя».
На довод о допущении смертной казни как роковой неизбежности, как «непредотвратимой необходимости» у масонов было готово возражение: «Могут сказать, что смертная казнь нужна для избавления общества от такого злодея, которого жизнь опасна для общего спокойства; но и в сем случае, редком и конечно важнейшем, строгое заключение может отвратить ту опасность, а время ослабляет и наконец уничтожает ее»[70].
Усердно ратуя за отмену смертной казни и провозглашая необходимость покоряться даже тиранству, оставлять суд над неправедными единому Богу, за зло платить добром, масоны восклицали, однако, правда, устами одного китайского судьи (предавшего смерти знатного человека, во зло употребившего доброту своего доверителя, расточившего вверенное ему имение и воспитавшего дурных сынов родине, без любви к отечеству и добродетелей): «Всяк на моем месте должен иметь столько духу, чтобы погубить другого, когда он того заслуживает, а наипаче если польза целого отечества того требует»[71]. «Ненавидь порок, — писал Невзоров, — и преследуй его везде; кровь врагов добродетели и чести есть тук и фимиам, приносимый на алтарях их; но прощай врагам своим!» Личная вражда, личная ненависть, личная месть безусловно запрещались всеми масонами. В отношении же вражды к «врагам добродетели» масоны держались двоякого мнения: часть масонов и здесь запрещала месть злом за зло, предписывая бороться с тьмою светом; другая же часть масонов возводила в долг месть злодеям. В масонской организации если и не исполнялись смертные приговоры над отступниками от ордена, то во всяком случае при вступлении в масонство и при каждом возвышении в последующую масонскую степень требовались от принимаемого клятвы, которыми он соединялся с орденом на жизнь и смерть. В этих клятвах, различных по редакции в зависимости от степени и системы ложи, было нечто общее: ими принимаемый признавал над собою за братством право на его жизнь в случае отступничества от ордена или выдачи постороннему масонской тайны. Иногда клятва заменялась честным словом, не отнимавшим от ордена право мести.
Взаимные распри масонов разбирались в своем же кругу, без помощи правительственных судебных учреждений, для чего у масонов существовало особое масонское судопроизводство[72]. Новопосвящаемый приносил клятву при обнаженном мече, который был положен на открытое Евангелие. При этом ему пояснялось[73]: «Когда руку положили вы на обнаженный меч великого мастера, то сим подтвердили вы до вступления данное слово подчиняться законам ордена и вместе с тем признали и власть судилища, которое не по своеволию, но правотою суд изрекает».
Вообще масоны смотрели на себя как на защитников слабых и угнетенных: «Отвращайся от тех храмин, в кои не доходит вопль притесненной невинности и поруганной чести». Заповедь кроткого суда в одной масонской песне влагается в уста Бога:
Являйте сирым кроткий суд;
они, представ на суд мой правый,
изобличат все ваши нравы,
ко мне обиды вознесут.
ГЛАВА IV
