Романо Гуардини - Господь
Мы уже как-то говорили об этом, когда шел разговор о любви к ближнему; здесь мы не будем больше развивать его содержание, но будем только держать в памяти человеческой духовную ситуацию, сложившуюся здесь. Она полностью относится к происходящему. На какую область простирается вопрос? Не на область живой истины, а на ученый диспут. Она совсем не то имеет в виду: так, как если бы кто-нибудь ограниченный хотел вести борьбу на уровне школьной теологии, и притом только из хитрости. Иисус должен произвести впечатление запутавшегося, о Котором можно сказать народу: Видите, Он ничего не понимает в законе! А Иисус отметает все это в сторону, открывает пространство, показывая действительность и требуя признать ее очевидность.
Процедура всегда одна и та же: живой образ Иисуса стоит перед нами, воплощая мессианскую действительность. Его слова исполнены силы духа. Его окружает чудотворная сила. Слушатели должны открыться – тогда знание засветится. Они должны перейти на другую сторону, протянуть руку – тогда истина станет им понятна. Но именно этого они не хотят, они замыкаются в себе, отказываются от того, что у них в глубине. Они не дают возможности Господу проявиться таким, каким Он утверждает Себя, но стараются затянуть его в лабиринт человеческих традиций и политики. Если Он поддастся этому, то Он потерян.
Не является ли здесь героическим, но, в итоге, бессмысленным тот оптимизм, который Иисус, видящий их упорство, до конца сохраняет для возможного примирения с ними? Все-таки нет. Марк приводит вопрос о наибольшей заповеди несколько иначе. Он подтверждает слова учителя. «Книжник сказал Ему: Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Него; и любить Его всем сердцем, и всем умом, и всею душою, и всей крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжении и жертв. Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: недалеко ты от Царствия Божия. После того никто уже не смел спрашивать Его» (Мк 12.32-34).
Этот человек задал правильный вопрос и получил ясный ответ из глубины души, которая подчинена величию Божию, из желания, которое соответствует словам Откровения. Поэтому он и понял ответ, подходящий из области Откровения. Здесь ясно видано,что могло бы быть. Все должны были бы спрашивать и слушать. По крайней мере, столь многие, что можно было бы понять, в чем смысл исторического момента. Ибо самое потрясающее тут в том, что все зависит от веры или неверия того или иного человека. Дело не в повторяющемся благовестии, но в происходящее теперь и никогда не повторяющемся историческом процессе. Дело в том, может ли тот, кто приносит слово Божие, остаться живым. Речь идет о потрясающей, смиренной и вместе с тем несущей в себе вечную серьезность священной истории: найдется ли теперь достаточно верующих сердец, которые смогут предотвратить катастрофу.
Что этого не случается, что из всех спрашивающих и слушающих почти никто действительно Им не затронут, что они и своим рассудком, и продолжитель ным религиозным воспитанием на Ветхом Завете отмежеваться от Него и остаться с закрытым сердцем, – понятия трагедии не достаточно.
Здесь задавали вопрос: есть ли трагический элемент в христианстве? Если что-либо в нем трагично, то тогда трагичным должен бы быть и образ Иисуса – но таков ли он на самом деле? Или может быть, таков образ Его противников и еврейского народа? Нет, это не так.
Трагичным можно считать мир, который не находится в руках Бога живаго. Это означает, что в этом мире благородное погибает, ибо оно связано со слабостью или гордыней. Но именно в этом движении к гибели возникает «идеальное» пространство. За бывшей трагедией открывается еще надежда на пришествие Христа; за современной трагедией стоит замкнутый мир, у которого нет никаких реальних возможностей, а только мечта. На ней лежит тоже страшная серьезность, но в корне и этот мир тоже только эстетический, что прямо проявляет себя в идеалах и духовных сферах, восходящих над ним. Они – последние поблекшие проблески царства свободы, в которое рань-ще верили, то есть верили в Бога и Его благодать. Теперь сохранился только остаток, который ни к чему не обязывает, а утешает наблюдателя, пока тот внимательно не присмотрится...
Для христианской веры не существует ни этого рода замкнутого мира, ни подобного духовного пространства. Существуют люди и вещи, и они находятся перед Богом. Бог – Господь, но Он и Искупитель, неподкупно судящий, Который тоже превосходит всякую человеческую надежду, и новотворящий.
Трагично в жизни человека, когда он мог быть кем-то более высоким, но потерял эту возможность.
Но тот же Бог судит неумолимо, и против Его суда устоять не могут никакой эстетический мираж и никакое трагическое утверждение. Перед серьезностью Бога бледнеет трагическая серьезность.
Мессия, который через смерть осуществляет искупление мира, не трагический герой. Народ, который не узнал своего Искупителя и уничтожает Его в ослеплении и ожесточении, не является носителем трагической судьбы. Как грех первого человека не был трагическим поступком и как приговор не будет в конечном счете трагической катастрофой. Здесь все действительно. Реален человек, реален грех, реальна происходящая из этого связь, реальны последние свершения греха в восстании против Искупителя, но реально и само искупление и исходящее из него новое начало благодати.
3. СМИРЕНИЕ БОЖИЕ
Когда мы вдумываемся в образ жизни и судьбу Иисуса Назарянина, нас постепенно охватывает беспокойство относительно смысла Его жизни. Возможно ли нечто подобное? Трудно с этим согласиться. Почти две тысячи лет люди принимали образ личности и жизни Иисуса в свою душу и в свое сердце, в свои взгляды и в свои чувства. Они разучились Ему удивляться и принимают Его как известный и само собой разумеющийся канон правильного существования. Но если к Его жизни относиться серьезно, иногда стучится в сознание такой вопрос: каков в действительности образ Христа? Какова жизнь человека, определенная такими моментами бытия?
Вековая борьба за ценности христианской жизни постепенно стала угасать. Этот вопрос заслуживает осмысления. Многие отрицательно относятся к образу человека, созданному по образу Христа. Тем интенсивнее верующий должен осознавать, в чем заключается подлинно христианское, которому противостоит все более глубокое и сильное сопротивление. Оно возникает не только в сердце и душе «других», но и в нас самих. Главное, если мы поймем, почему оно идет так глубоко, и представим себе ясно, христиане ли мы только волей и верностью или также по убеждению и по существу.
Не так давно мудрая книга указала нам, как сильно образ человека изменился под влиянием жизни и личности Иисуса Назарянина.
Если мы хотим понять, как этот образ создавался у древних, мы должны вглядеться в их богов, в их героев, в их мифы и сказания. Там были по-своему представленные образ и судьба человека того времени.
Конечно, там находится, рядом с благородством и смелостью, также и ужасное легкомыслие, разрушение и уничтожение; однако все эти образы и описания имеют нечто общее; их мера – стремление к величию, к богатству, к власти и к славе. Все измеряется этой меркой, в том числе легкомыслие и гибель; что ему противоречит, исключается из подлинно человеческого. Это дело людей второго сорта: маленьких людей, на которых лежит бремя существования, или рабов. Они здесь, они необходимы, но к подлинно человеческому они не принадлежат.
Какая большая разница, если мы от этого наблюдения переходим к созерцанию личности Христа. Здесь понятие «величия существования» и «человеческой личности» более не применимо. Дело в другом. В этой жизни происходят явления, не принадлежащие к подобному масштабу единственно ценного. Род, из которого происходит Иисус, не сохранил своей славы, и Он не думает о том, чтобы его снова возвысить. О стремлении к славе нет и речи! Также не говорится ни о философском достоинстве, ни о славе поэта. Иисус беден. Не как Сократ, у которого бедность имеет свой философский оттенок, но – просто, реально. Опять-таки беден не как прибитый судьбой человек или как один из великих аскетов, бедность которого светится состраданием или тайным величием; Его бедность предстает скорее как непритязательность в потребностях, о которых обыкновенно заботятся.
Друзья Иисуса с точки зрения одаренности или характера незначительные люди. Они не представляют собой ничего особенного. Тот, кто апостолов или учеников назовет великими с человеческой или религиозной точки зрения, можно подозревать, еще не встречался с подлинно великим. Кроме того, он путает измерения, потому что ему нечего делать с таким «величием». Для них характерно то, что они посланы, и посредством их Бог создает основу будущей священной Истории.
Что же касается судьбы Иисуса, – как она тревожит и ужасает! Он учит и не одерживает верх. Внимательно присмотревшись, мы не раз видим, что сторонники Его не понимают. Он борется, но на самом деле это не настоящая борьба. Силы неправильно распределены. Его деятельность и то, что ей противопоставлят ется, можно скорее назвать редким неуспехом. Он не погибает в грандиозном конфликте, но Его вызывают на суд. Его друзья ничего не делают. На нас производит удручающее впечатление поведение Петра в Гефсимании и во дворе первосвященника. Как оно должно было подействовать на всякое любящее сердце. Страдания и смерть Иисуса с исторической точки зрения мучительны и невыносимы. Можно понять и пережить потрясение, когда великий философ умирает за свои идеи, или когда герой погибает в битве, или когда Цезарь с верхней ступени власти падает под ударами заговорщиков. Но как мы должны быть возмущены, когда вестник Божественной мудрости подвергается надругательствам; солдаты разыгрывают недостойную игру; над Ним нависла смерть, которая не только Его физически сбивает с пути, но должна также обесчестить и погубить Его дело. Для чего «завет в Его крови»? (Мф 26.28). Тайна, возвещенная Им в Капернауме, с болью воспринимается слушателями, а затем неслыханное событие Воскресения, сообщение, производящее на науку нашего времени впечатление фантастики или больного воображения. И однако, эта смерть станет источником искупленного существования, Евхаристия станет тайной сердца христианской жизни, преображающей силы вот уже в течение двух тысячелетий.
