Михаил Одинцов - Патриарх Сергий
Позицию в отношении митрополита Сергия (Воскресенского) Розенфельдер сформулировал так: «Насколько возможно быстро удалить из Остланда представителя Московской церкви в Остланде экзарха Сергия, чтобы полностью исключить там влияние русских. СД собирается первоначально выслать экзарха в Ковно. Точка зрения СД состоит в том, чтобы, удалив экзарха от главного места событий в Остланде, не упускать его совсем из поля зрения из-за очень ценной информации, которую от него получают о Московской церкви»[202].
Вплоть до лета 1942 года Восточное министерство оставалось на этих позициях, не реагируя на возражения и предложения руководства «Остланда». Тлевший длительное время конфликт разрешился 18 июля 1942 года, когда на совещании в канцелярии начальника главного отдела политики министерства Лейббрандта было признано, что полное разделение верующих по национальному признаку больше нецелесообразно, а потому православные церкви в Эстонии, Латвии и Литве должны оставаться русскими. В дальнейшем они, как чуждые концепции жизненного пространства, должны быть перемещены в планируемый «рейхскомиссариат Москвы».
В результате существование экзархата было разрешено, а митрополит Сергий смог вернуться в Ригу. Тотчас же 23 июля 1942 года в Риге было созвано архиерейское совещание. По настоянию оккупационных властей на нем был принят текст приветственной телеграммы в адрес Гитлера и одновременно было обнародовано заявление, в котором епископат решительно отмежевался от патриотической позиции митрополита Московского Сергия (Страгородского). Тогда же решено было прекратить при обычных богослужениях возношение его имени, отныне возглашаемого лишь при архиерейских богослужениях как символ канонической связи с Московской патриархией.
В августе 1942 года Сергий реорганизовал церковное управление в Прибалтике. Экзаршее управление епархией было упразднено. Латвийской епархией отныне управлял назначаемый непосредственно митрополитом и ему подчинявшийся епископ, при котором в качестве совещательного органа учреждался совет из шести священников. При самом же экзархе Сергии учреждалась канцелярия для сношений с подчиненными епархиями Латвии, Литвы и Эстонии, а также совещательный орган — архиерейское совещание в составе правящих архиереев и некоторых священников по усмотрению экзарха.
Отстаивая перед немецкими властями необходимость сохранения своей канонической связи с Московской патриархией, Сергий прибегал не только к церковным, но и к «военно-политическим и пропагандистским» аргументам. В одном из своих меморандумов в ведомство рейхскомиссара «Остланда» о «религиозном обслуживании войск генерала Власова» Сергий указывал на недопустимость действия на его канонической территории представителей Зарубежной церкви, которую верующие воспринимают не иначе как схизматическую и прогермански настроенную, что приведет к отторжению большинства верующих от этой церкви и от митрополита Сергия. Тем самым, подчеркивал митрополит, возрастет сила «воздействия политических прокламаций, которые исходят от Московского митрополита и ослабляют вплоть до полной потери какого-либо значения контрпрокламации, которые выпускают отдельные архиереи или отдельные группы архиереев на занятой территории. Если не признавать канонической свободы архиерея, то больше не будут верить его словам. И если при этом появится предположение, что он призывает к борьбе против Советского Союза не в церковных и не в русских, а, в сущности, в германских интересах, то он пропал — его заклеймят трусом и предателем»[203].
Сергий допускал возможность создания на оккупированной территории единого церковного органа, но он мыслился им исключительно как орган, создающийся на канонически безупречных основаниях — то есть не имеющий никаких связей с Зарубежной церковью — и опирающийся на православных архиереев, действующих на постепенно «освобождаемых немцами» советских территориях. Вместе с тем Сергий не считал, что и после войны Русская церковь должна непременно сохранить свое единство, допуская возможность «создания автокефальных церквей на территории прежде единой Матери-Церкви».
Для оккупационных властей доводы митрополита Сергия (Воскресенского) казались неубедительными, излишне отвлеченными, упирающими на церковно-канонические основания в ущерб прагматизму сложившейся военно-политической ситуации в Прибалтике и таким же прагматическим ожиданиям рейхскомиссариата «Остланд».
Конечно, Сергий понимал, что от него ждут политических заявлений, и он их делал, и не однажды. Так, 15 марта 1943 года он говорил, обращаясь к верующим: «Каждый из нас должен выполнять все директивы германских властей, потому что Германия борется в первую очередь против большевиков. Мы должны помочь уничтожению большевизма, и прежде всего уничтожить его в сердце народа».
О положении православия в Белоруссии можно судить по свидетельству историка Белорусской церкви епископа Афанасия (Мартоса). В одной из своих работ он писал: «Немецкие войска застали церковно-религиозную жизнь в Восточной Белоруссии в разрушенном состоянии. Епископов и священников не было, церкви были закрыты, переделаны в склады, театры, а многие разрушены. Монастырей не существовало, монахи разбрелись, где кто мог, многие умерли в ссылках, в тюрьмах. Но верующие были в огромном числе»[204].
В самом начале войны, когда Западная Белоруссия была оккупирована немцами и митрополит Николай (Ярушевич) не мог уже осуществлять там церковное управление, местоблюститель Сергий (Страгородский) назначил своим экзархом Белоруссии епископа Пантелеймона (Рожновского) с возведением его в сан архиепископа.
После оккупации Белоруссии немцами в Минск прибыли архиепископ Гродненский и Виленский Пантелеймон (Рожновский) и епископ Брестский Венедикт (Бобковский). Митрополит Пантелеймон оставался твердым сторонником канонической связи с Московской патриархией. Эта позиция не устраивала белорусских националистов, мечтавших о создании национальной, независимой от Москвы, Белорусской православной церкви. Они учредили Белорусскую митрополию и организовали епархиальные управления в областях Белоруссии.
Немецкое командование в переговорах с Пантелеймоном выставило следующие условия: Белорусская православная церковь должна быть самостоятельной и не иметь каких-либо связей с церковными центрами в Москве, Берлине и Варшаве; статут Белорусской автокефальной православной национальной церкви должен утверждаться оккупационными властями; церковь на территории Белоруссии должна принять наименование «Белорусская автокефальная православная национальная церковь», и ее юрисдикция должна ограничиваться территорией Белоруссии; преподавание Закона Божьего и церковное управление ведутся на белорусском языке, а церковная служба должна вестись на церковнославянском языке; назначение епископов должно осуществляться с ведома немецких властей.
Пантелеймон принял все предъявленные условия, кроме одного — канонического отделения от Русской церкви. Невозможность этого он объяснял тем, что Белорусская церковь еще не соорганизована и может получить и оформить свое отделение только с разрешения Матери-Церкви.
В марте 1942 года состоялся Собор белорусских епископов, избравший Пантелеймона митрополитом Белоруссии. Но вопреки желанию властей и белорусских националистов Собор не провозгласил автокефалии и за богослужениями продолжалось возношение имени митрополита Сергия (Страгородского). По настоянию националистов оккупационные власти в конце мая 1942 года отстранили митрополита Пантелеймона от управления митрополией. Церковная власть перешла к архиепископу Филофею (Норко), который также противился провозглашению автокефалии.
Под давлением оккупантов и националистов в августе-сентябре 1942 года был проведен Всебелорусский православный собор, на рассмотрение которого вновь был вынесен вопрос об автокефалии. В адрес Восточных патриархов были составлены обращения о признании автокефалии Белорусской церкви. По неустановленным обстоятельствам они так и не были отправлены оккупационными властями по назначению.
Церковная политика на территории Украины (рейхскомиссариат «Украина») переплеталась с политикой Германии в отношении настоящего и будущего Украины. О том, какими они виделись, можно сделать вывод из высказываний Э. Коха на одном из совещаний чиновников рейхскомиссариата: «Если этот народ работает по 10 часов в день, тогда он должен работать 8 часов на нас. Все сентиментальные возражения не должны приниматься во внимание. Этим народом должна управлять железная власть, чтобы он нам сейчас помог выиграть войну. Мы освободили его не для того, чтобы осчастливить Украину, а чтобы обеспечить для Германии жизненное пространство и свою продовольственную базу»[205].
